Античная философия истории - Лосев Алексей Федорович - Страница 33

7. Персонификация времени как философско-художественный результат соответствующих представлений в период ранней и средней классики

В руках филолога имеется один метод получения общего результата раннеполисного и среднеполисного представления о времени, который обычно оценивается слишком низко, но который для нас получает огромное значение. Это обычно называется олицетворением времени, т.е. Времени, которое надо писать с большой буквы. В смысле чисто художественном такая персонификация действительно имеет не очень глубокое значение, как и вообще всякая персонификация в сравнении с полноценными метафорами и поэтическими символами.

Однако нам хочется формулировать не просто художественный, но именно философско-художественный результат древних представлений о времени. А в этом отношении персонификация времени говорит об очень многом. Ведь во всякой персонификации на первом плане - отвлеченное понятие, а это как раз и важно для философского обобщения. Те же художественные элементы персонификации, которые сопровождают известную концепцию времени, не играя большой художественной роли, в значительной мере оживляют исходное общее понятие и заметным образом его конкретизируют. Мы уже столкнулись с приемом олицетворения времени у греческих трагиков. Здесь целесообразно привести эти приемы в исчерпывающем и систематическом виде. Это и станет весьма выразительным заключительным выводом из приведенных ранее художественных и философских текстов.

То, что Время, по Эсхилу, "спит вместе" с Клитемнестрой, страдающей по Ночам ("Агамемнон", 894), еще сравнительно мало говорит об активных функциях Времени. Но когда говорится, что "Время прошло" (имеется в виду греческий глагол, обозначающий "шагание" или "хождение"), то в данном случае у Эсхила имеется в виду уже целый рисунок тех событий, которые происходили у греков перед их отплытием в Трою (там же, 985). Еще активнее выступает Время в том месте у Эсхила ("Хоэфоры", 965), где "Всеисцеляющее Время" должно исцелить и все ужасы в доме Агамемнона. Когда Орест произносит защитительные слова, он утверждает что "Время очищает все одновременно с нашим старением" ("Эвмениды", 286). Не удивительно поэтому, что и справедливость трактуется у Еврипида как "дитя Времени" (фрг. 223), т.е. торжествует только со временем. Больше того, "Время научило Эдипа переносить свои страдания" (Софокл. "Эдип в Колоне", 7).

Получается такое высокое представление о времени, что о нем прямо говорится:

Только боги

Ни старости не ведают, ни смерти,

Все прочее у времени во власти

(там же, ст. 607 - 609, пер. С.Шервинского)

Из этого вытекает далее:

К тебе сегодня благосклонны Фивы,

Но время бесконечное без счета

Ночей и дней родит в своем теченье,

И, рано ль, поздно ль, давнюю приятность

Сразит копье из-за пустого слова

(там же, ст. 614 - 620)

Но Еврипиду Время древнее всего, даже и самих богов.

О, если бы отец времен,

Прародитель, меня, старуху,

Безбрачной девой сохранил!

("Просительницы", ст. 786 - 788, пер. С.Шервинского)

По-гречески здесь точнее: "Время - древний отец дней".

Время в конце концов есть та же самая вечность, и уж во всяком случае не оно зависит от Мойры-Судьбы, но наоборот: Мойра есть дитя Времени.

Сколько у Мойры в руках

Пряжи, и сколько с нею

Времени сын Век

Нитей мотает...

("Гераклиды" ст. 898 - 900, пер. И.Анненского)

Здесь тоже, согласно греческому подлиннику, точнее надо было бы сказать: "Всесовершительница Мойра и Век" (aiAn - вечность), "дитя Времени".

Перед Временем решительно все дрожит.

Беспредельна власть олимпийцев

Над добрым и злым человеком,

Часто смертного манит злато,

К высям славы мечты уносят.

Но лишь палицу время подымет,

3адрожит забывший про бога;

И летит с высоты колесница,

Вся обрызгана грешною кровью

("Геракл", ст. 772 - 778, пер. И.Анненского)

При этом необходимо заметить, что вся космическая, и сверхкосмическая, сверхбожественная сила времени, согласно мнению трагиков, представляет собою нечто проворное, резвое, легкое, быстродействующее, пронырливое и неуловимое. По крайней мере даже глубокомысленный Софокл нашел возможным сказать: "Время - бог проворный (eymar?s)" ("Электра", 179).

Тексты, встречающиеся у трагиков, имеют огромное значение для понимания того, как в ту эпоху представлялось время, включая также, конечно, и историческое время. Мы видим, что время очень мало зависит от людей, совсем не зависит от богов и даже выше самой судьбы. Это - какая-то страшная стихия, охватывающая всю мировую жизнь с начала и до конца, дарующая для всего как радость, так и печаль, страдания. Это - специфическая стихия, совершенно не сводимая ни к чему другому. Это - рисунок самой жизни, пребывающей во всегдашнем становлении и совершенно ни от чего не зависящей. Это - не астрономическое время, но и не случайное протекание человеческих событий. Это - не поэтическая метафора и не какой-нибудь художественный образ чего-либо другого. Перед нами совершенно самостоятельная стихия, если не прямо страшилище, в котором абстрактная всеобщность раннего и среднего полиса совместилась с невероятной конкретностью жизненных проявлений, с самым жутким интуитивизмом всего происходящего.

Все подобного рода черты разбросаны по всей классической литературе, но здесь они даны в одной формуле, о которой не знаешь, что и сказать: абстрактное ли это понятие или страшное живое существо. Нельзя сказать также ни того, что время слито с вечностью, ни того, что оно слито с обыкновенной людской жизнью или с протеканием обыкновенных земных событий. Это нечто вполне самостоятельное, отдельно существующее и от вечности, и от времени в обычном смысле слова.

И рисунок такого Времени никто не может ни предвидеть, ни преодолеть, он чрезвычайно гибкий и капризный, чрезвычайно проворный и резвый, чрезвычайно легкий, легковесный и вместе с тем непреодолимо тяжелый, неотвратимый. Это Время уже давно отошло от вечности, поскольку вечность для него слишком закономерна и целесообразна. Но оно также ничего не имеет общего и с тем, что происходит с конечными существами и вещами в мире, потому что эти последние для него слишком мелки, и оно для них - слишком неотвратимое страшилище. Беглость, всепроникаемость, легкая подвижность, неожиданность и небывалая изворотливость Времени превращали его для древних греков в нечто ужасающее и несговорчивое, так что даже с богами и судьбой легче было иметь дело, чем с этим Временем.

Так можно было бы представить в виде краткого вывода то, что говорится о времени в классической литературе. Была огромная эпоха, когда о времени как о таковом никто даже и не размышлял. Потом, как мы уже видели, стали замечать, что время есть некоторого рода сила, с которой приходится считаться даже великим богатырям и героям древнего эпоса. Представление о времени родилось, если не из этого столкновения с неведомым будущим, то во всяком случае из людских ожиданий того, что должно случиться в дальнейшем. Потом оказалось, что время - это огромная сила, но все еще связанная с вечностью и выступающая как ее определенный аспект. Потом стали думать, что вечность - вечностью, но время настолько самостоятельная сила, что приходится бороться и с ним самим, и в областях ему подчиненных.

В дальнейшем трагедия показала, что время можно преодолеть в борьбе с его бесчисленными и капризными проявлениями, включая разные ужасы и преступления, и через эту борьбу, почти всегда бесплодную, вернуться к покою вечности. Но покамест еще человек борется, покамест совершает разного рода проступки и преступления, покамест осознает и полностью оценит то преступное, что он делал в жизни, т.е. покамест найдет убежище у вечных богов, до тех пор он является неизменной игрушкой времени, до тех пор он еще ничего окончательно не знает и не может оценить этого Времени, страшилища, способного как осчастливить человека, так и низвергнуть его в бездну преступлений и страданий.