Состоятельная женщина. Книга 2 - Брэдфорд Барбара Тейлор - Страница 21

• Предыдущая
• 21/124
• Следующая

– Рента составляет четыре шиллинга в неделю. Значит, ваша половина составит два шиллинга, Эмма. Потом, надо прибавить расходы на дрова и уголь зимой и на керосин для ламп. Я буду очень вам признательна, если вы согласитесь их разделить со мной. Все это вместе составит пять шиллингов в неделю зимой, но летом будет меньше.

– Пять шиллингов! – воскликнула Эмма. Лаура уставилась на нее, и беспокойное выражение вновь появилось в ее глазах.

– О, дорогая, это слишком дорого? Может быть, я смогу…

– Нет, это совсем немного, – перебила ее Эмма, – я ждала намного большего. Это просто великолепно. Еще бы, я сейчас плачу миссис Дэниел по три шиллинга за ее мансарду.

Лаура вопросительно взглянула на Эмму, а Блэки прорычал:

– Я всегда говорил, что эта кровожадная женщина бессовестно грабит тебя. Ах, Эмма, Эмма! Ты могла бы переехать к Лауре еще несколько недель назад, когда я просил тебя об этом.

– Спокойно, Блэки, не надо так волноваться, – весело, но твердо сказала Лаура и протянула расчетную книгу Эмме.

– Вы можете сами просмотреть все цифры. Мне хотелось бы, чтобы вы убедились в том, что сколько стоит.

Эмма не хотела этого делать, но та настаивала на своем. Бегло взглянув на нее, Эмма через мгновение вернула ей – она была абсолютно уверена, что эта девушка не собирается на ней зарабатывать.

– Лаура, пожалуйста! Я не хочу продираться сквозь все эти цифры. Я уверена в вашей скрупулезности. Больше того, может быть, вы просите с меня слишком мало? Я не желаю, чтобы вы из-за меня терпели убытки.

– Этого совершенно достаточно, уверяю вас, – сказала Лаура и положила расчетную книгу на место, в ящик буфета, после чего продолжила:

– Блэки говорил, что я не возьму с вас ни пенни за тот первый месяц, пока вы будете учиться ткать?

– Нет, я так не могу. Это несправедливо! – вскрикнула Эмма, но Лаура осталась непреклонной.

– Вы не будете мне платить, пока не получите первую зарплату.

Она заметила, что лицо Эммы залилось краской от чувства ущемленной гордости. Понимая, что та не хочет принимать милостыню, и не желая дальше смущать ее, Лаура быстро заметила:

– Вы только заплатите мне два шиллинга за ренту. Это – на счастье.

Эмма неохотно согласилась, не желая обижать Лауру, но про себя решила, что заплатит ей все пять шиллингов, взяв их из своих сбережений.

– Тогда все решено. Эмма переедет в следующую субботу. Я сам перевезу ее, будьте уверены, – заявил Блэки, принимая на себя все заботы по переезду. Он внимательно посмотрел на них обеих.

– Вот видите, я был прав, когда надеялся, что все образуется и вы понравитесь друг другу.

Эмма улыбнулась, но ничего не сказала. Она была счастлива, что приняла решение перебраться в Армли и поселиться у Лауры. Ее переполняло чувство умиротворенности, и она расслабилась, сидя в кресле, неожиданно испытав такое облегчение и такую уверенность в будущем, как никогда. Она знала – теперь все будет в порядке, и ни минуты сейчас в этом не сомневалась, но не думала, что до конца дней не сможет забыть свою первую встречу с Лаурой Спенсер. Годы спустя она поймет, что Лаура была единственным по-настоящему хорошим человеком из всех, кого она встречала на своем пути, и что она глубоко любила ее.

В следующую пятницу Эмма с грустью распрощалась с товарищами по работе в швейной мастерской, которые глубоко сожалели об ее уходе, и с семьей Каллински, куда ее пригласила Джанесса отужинать. После ужина Джанесса подсела к Эмме.

– Я хочу, чтобы ты мне обещала, что обратишься ко мне, если будешь нуждаться в чем-то в ближайшие месяцы. Армли не так далеко отсюда, и я смогу тотчас же приехать, – сказала она.

– О, миссис Каллински, это так мило с вашей стороны, благодарю от всего сердца.

При расставании было пролито немало слез, и лишь Дэвид остался невозмутимым. Он знал, что их пути еще пересекутся, и со своей стороны был намерен всячески этому способствовать. Эмма оставила ему свой адрес в Армли и сама пообещала написать ему, как только устроится. Даже миссис Дэниел прослезилась, прощаясь, и тоже просила ее не терять с нею связи.

В понедельник Лаура повела Эмму на фабрику Томпсона. С первого мгновения, как она вошла сюда, Эмма возненавидела это место так же сильно, как в свое время полюбила маленькую фабричку Абрахама Каллински. Здесь не было и намека на чувство товарищества и взаимопомощи, не слышались шутки и смех, грубые и придирчивые надзиратели то и дело ходили между станками. Эмму постоянно подташнивало от зловония, исходившего от сырой шерсти, непрерывный стук челноков оглушал ее. На третий день работы она была совершенно подавлена несчастным случаем, которому стала свидетельницей. Сорвавшийся со станка челнок угодил прямо в лицо одной из работниц и убил ее. Такие аварии здесь были не редки.

В лице Лауры Эмма обрела хорошего преподавателя, терпеливого и точного в своих объяснениях. Тем не менее ткацкое дело казалось Эмме трудным, и она постоянно боялась сотворить так называемый „треп”, когда сотни нитей обрывались и перепутывались на станке. Чтобы устранить это, требовались многие часы, терялось драгоценное время и ткачихам потом приходилось работать в бешеном темпе, чтобы наверстать упущенное. Но Эмма была внимательна, и за все время, что она проработала на фабрике, ей удавалось избежать „трепа”.

Эмма со свойственной ей добросовестностью была настойчива в учебе, поскольку знала: пока у нее нет другого выхода, кроме как стать умелой ткачихой, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Как и предсказала Лаура, Эмма, с ее смекалкой и ловкостью, меньше чем за месяц освоила эту профессию. Ее самоуважение росло по мере того, как приходило мастерство, хотя Эмме по-прежнему не нравилось работать в этой унылой обстановке под жестким контролем.

Они с Лаурой начинали работу в шесть утра и заканчивали в шесть вечера. Рабочие дни текли уныло и безрадостно для Эммы. Шли недели, и она все сильнее ощущала тяжесть носимого ею ребенка, чувствовала себя уставшей и изможденной. Ее пугали ноги, постоянно отекавшие от долгого стояния за станком, и порой она думала, что может родить прямо здесь, на полу фабрики. Только Лаура скрашивала ее существование, и Эмма не переставала думать, что бы с нею было без постоянной поддержки и преданности Лауры.

Однажды вечером во вторник, в конце марта, Эмма отчетливо почувствовала приближение родов, и Лаура отвела ее в госпиталь Святой Марии на Хиллтоп. После десятичасовых страданий Эмма, в свои неполные семнадцать лет, родила девочку, чему она была безмерно рада.

Эмма сидела перед камином в гостиной, угрюмо глядя перед собой. Ее голова была занята одной единственной мыслью, вытеснившей все остальные. С этой мыслью она жила все последние дни с момента рождения дочери. У Эммы хватало и других забот, но волнение за судьбу ребенка затмевало все остальное. Необходимо было принять решение, касавшееся его ближайшего будущего, и оно не терпело отлагательства.

Ее зазнобило – она внезапно ощутила, как холод от замерзших ног поднимается все выше и выше и вот уже охватывает ее целиком. Она тяжело зашевелилась в кресле, и это состояние было так не обычно для нее, всегда такой подвижной, потом взяла кочергу и в сердцах воткнула ее в дрова, сложенные в камине, словно вымещая на них все зло за свою беспомощность. Дрова раскатились по сторонам, вспыхнули, и гостиная озарилась яркими отсветами пламени, подчеркивавшими чистоту и уют комнаты.

Отсветы пламени осветили ее дочку, лежавшую у нее в ногах в самодельной колыбельке, которую Эмма соорудила из ящика, и утопавшую в толстом шерстяном одеяле и пышных подушках. Девочка лежала на боку, ее пушистые серебристо-светлые волосики мерцали в свете камина, круглое розовое личико было обращено к Эмме, тонюсенькие пальчики сжаты в крошечный кулачок, поднесенный к маленькому ротику.

„Это мой ребенок! Он частичка меня, моя плоть и кровь! Разве я смогу его когда-нибудь бросить на произвол судьбы?” – подумала Эмма. Внезапно ею овладело острое чувство протеста, желание добиться своей цели наперекор обстоятельствам, которые пока складывались не очень-то благоприятно.

• Предыдущая
• 21/124
• Следующая