Обездоленный (Обделённые) - Ле Гуин Урсула Кребер - Страница 4

– По терминологии Одо, создание псевдо-вида. Да. Я думал, что, может быть, на Уррасе люди уже больше так не думают, раз у вас там столько разных языков и государств, и даже есть посетители из других солнечных систем.

– Их-то как раз очень немного, потому что межзвездные перелеты так дороги и так медленны. Может быть, так будет не всегда, – добавил д-р Кимоэ, видимо, намереваясь польстить Шевеку или вызвать его на откровенность, но Шевек не обратил на это внимания.

– Второй помощник капитана, кажется, боится меня, – сказал он.

– О, у него это религиозный фанатизм. Он – строгий эпифанист. Каждый вечер вслух повторяет наизусть «Начала Веры». Совершенно закостенелый ум.

– Значит, он считает меня… кем?

– Опасным атеистом.

– Атеистом!! Почему?

– Да потому, что вы – одонианин с Анарреса, ведь на Анарресе нет религии.

– Нет религии? Разве мы, на Анарресе, – камни?

– Я имею в виду организованную религию – церкви, вероисповедания… – Кимоэ легко приходил в смятение. Как врачу, ему была свойственна бодрая самоуверенность, но Шевек ее постоянно разрушал. Все его объяснения после двух-трех вопросов Шевека кончались тем, что он запутывался. Для каждого из них сами собой разумелись какие-то взаимосвязи, которые собеседник был не в состоянии даже заметить. Например, эта курьезная проблема с понятием «выше» и «ниже». Шевек знал, что для уррасти существенно понятие относительной высоты: в их литературе слово «выше» часто употреблялось как синоним слова «лучше», тогда как анар рести написал бы: «центральнее». Но какая связь между тем, кто выше или ниже, и тем, что кто-то – чужеземец? Это была загадка – одна из сотни.

Теперь Шевеку начала становиться ясной еще одна непонятная прежде вещь, и он сказал:

– Понимаю. Вы не признаете религии вне церквей, так же, как не признаете морали вне законов. Вы знаете, сколько я ни читал уррасских книг, а этого я так и не понял.

– Ну, в наши дни любой просвещенный человек признает…

– Трудно из-за лексики. – Шевек продолжал говорить о своем открытии. – В правийском языке слово «религия» встречается редкостно. Нет… как это у вас… редко. Не часто применяемо. Конечно, это – одна из Категорий: четвертая Модальность. Немногим удается научиться практически выполнять все Модальности. Но модальности построены из естественных способностей разума, вы же не можете всерьез считать, что у нас нет способностей к религии? Что мы могли бы создавать физику, будучи отрезаны от самой глубокой связи, которая существует между человеком и Космосом?

– О, нет, отнюдь…

– Вот это бы действительно означало – превратить нас в псевдо-вид.

– Образованные люди, безусловно, поняли бы это; но эти офицеры невежественны.

– Но разве летать в космос разрешается только фанатикам?

Такими – изматывающими для доктора и не удовлетворяющими Шевека, но чрезвычайно интересными для обоих – были все их разговоры. Для Шевека они были единственным способом исследовать новый мир, ожидавший его. Сам корабль и мозг Кимоэ были его микроскопом. Книг на «Внимательном» не было, офицеры избегали Шевека, а команде было приказано не попадаться ему на глаза. Что касается мозга доктора, то, хотя доктор был человек умный и, несомненно, доброжелательный, в голове у него была каша из интеллектуальных построений, разобраться в которых Шевеку было еще труднее, чем во всех этих переполнявших корабль штучках, приспособлениях и бытовых приборах. Эти последние казались Шевеку забавными: всего было чересчур много, все было стильно и хитроумно; но интерьер интеллекта Кимоэ Шевек находил не таким комфортабельным. Идеи Кимоэ, казалось, вообще не в состоянии двигаться по прямой; им все время требовалось обойти одно, уклониться от другого; и все кончалось тем, что они с размаху упирались в стену. Все идеи были окружены стенами, которых он, по-видимому, совершенно не замечал, хотя постепенно за них прятался. За все эти дни бесед двух миров Шевек лишь однажды увидел, как в них образовалась брешь.

Он спросил, почему на корабле нет женщин, и Кимоэ ответил, что водить грузовые планетолеты – не женское дело. Курс изучения истории и знание трудов Одо позволили Шевеку представить себе положение вещей достаточно ясно, чтобы понять этот тавтологический ответ, и он больше ничего не сказал. Но доктор задал встречный вопрос, вопрос об Анарресе:

– Д-р Шевек, правда ли, что в вашем обществе с женщинами обращаются точно так же, как с мужчинами?

– Тогда бы зря пропадало хорошее оборудование, – со смехом ответил Шевек, а когда до него дошла вся нелепость этой идеи, он опять засмеялся.

Доктор помедлил, видимо, обходя одно из препятствий у себя в уме, потом со смущенным видом сказал:

– О, нет, я не имел в виду в сексуальном отношении… очевидно, вы… они… Я имел в виду их социальный статус.

– Статус – это то же самое, что класс?

Кимоэ попытался объяснить, что такое статус, не сумел и вернулся к исходной теме.

– Неужели действительно нет никакой разницы между мужской работой и женской работой?

– Да нет, это ведь сугубо механическая основа для разделения труда, не так ли? Человек выбирает работу согласно своим интересам, таланту, силам – причем же тут его пол?

– Мужчины физически сильнее, – ответил доктор с профессиональной категоричностью.

– Да, часто; и крупнее; но какое это имеет значение, раз у нас есть машины? И даже, когда машин нет, когда приходится копать лопатой или носить на спине, мужчины, может быть, работают быстрее – те, что больше и сильнее, – но женщины могут работать дольше… Я часто жалел, что я не так вынослив, как женщина.

Кимоэ уставился на него, потрясенный настолько, что забыл о вежливости.

– Но утрата всего… всего женственного… изящества, утонченности, нежности… и потеря мужчинами уважения к себе… Ведь вы же не станете утверждать, что в вашей работе женщины равны вам? В физике, в математике, по интеллекту? Вы же не можете постоянно опускаться до их уровня?

Шевек сидел в уютном, мягком кресле и оглядывал офицерскую каюткомпанию. На смотровом экране, как голубовато-зеленый опал на фоне черного космоса, неподвижно висел сверкающий изгиб Урраса. И этот дивно красивый вид, и сама кают-компания за последние дни стали привычными для Шевека, но сейчас яркие цвета, плавные контуры кресел, скрытое освещение, столы для игр, и телевизионные экраны, и мягкие ковры – все это показалось ему таким же чуждым, как и в первый раз, когда он их увидел.

– По-моему, я не так уж много притворяюсь, Кимоэ, – сказал он.

– Конечно, мне приходилось встречать и женщин с очень высоким интеллектом, женщин, которые были способны мыслить совершенно, как мужчины, – поспешно сказал доктор, сообразив, что только что почти кричал… «Колотил руками по запертой двери и кричал», – подумал Шевек…

Шевек сменил тему разговора, но думать о ней не перестал. Эта проблема высшего и низшего, по-видимому, – одна из центральных в социальной жизни уррасти. Если для того, чтобы уважать себя, Кимоэ должен считать половину человечества ниже себя, то как ж е тогда женщины ухитряются себя уважать? Считают, что мужчины – ниже их? И как все это влияет на их половую жизнь? Из трудов Одо Шевеку было известно, что двести лет назад основными сексуальными институтами на Уррасе были «брак» – партнерство, санкционированное и проводимое в жизнь при помощи юридических и экономических санкций, – и «проституция», которая, видимо, явл ялась более широким понятием – совокуплением в экономической модальности. Одо решительно осуждала и то, и другое; и, однако же, Одо сама состояла в «браке»; и вообще, за двести лет эти институты могли претерпеть большие изменения. Если он собирается жить на Уррасе и среди уррасти, надо бы это выяснить.

Странно было, что даже секс, который столько лет был для него источником такого наслаждения, радости и утешения, за один миг превратился в неизвестную территорию, по которой он должен идти осторожно и сознавать свое невежество; тем не менее, это было так. Предостережением ему послужила не только странная вспышка презрения и гнева у Кимоэ, но и возникшее у него еще раньше смутное впечатление, которое этот эпизод высветил. Когда он впервые очутился на «Внимательном», в эти долгие часы лихорадки и отчаяния, его беспокоило – то доставляло удовольствие, то раздражало – грубо-примитивное ощущение: мягкость постели. Хотя это была всего лишь койка, ее матрац оседал под ним с ласкающей податливостью, подчинялся ему; подчинялся так настойчиво, что даже и теперь он, засыпая, все еще ощущал эту податливость. И удовольствие, и раздражение, которые это у него вызывало, носили явно эротический характер. Или все это устройство, заменяющее полотенце, – сопло с горячим воздухом – такой