Джинго - Брэнд Макс - Страница 14

• Предыдущая
• 14/29
• Следующая

А поскольку для хранения сена, если его аккуратно закладывать, хватало и трех амбаров, четвертый Тиррел немного перестроил и превратил в жилой дом. В торцах здания сделал перекрытия, перегородки и получил три этажа уютных комнат. Центральная часть сеновала, оставаясь нетронутой, служила гостиной, столовой и залом для приема гостей. Пол в ней заменяла утрамбованная земля. Когда вечером зажигали лампы, ряды перекрещивающихся некрашеных балок и распорок отбрасывали беспорядочные тени. Вдоль одной из стен был сооружен огромный камин, в который можно было запихивать целые бревна. Некоторые из наиболее вежливых друзей, побывав в этой «гостиной», были слегка шокированы, но судью она вполне устраивала.

Еще больше он любил ездить верхом, а, объехав необозримые пространства своего ранчо, в конце дня наслаждался, сидя под гигантской елью, росшей перед домом-амбаром. Обычно такие высокие деревья встречаются по два-три на берегах ручьев в самой чаще леса, но этот гигант стоял в гордом одиночестве, широко разбросав свои серебристо-голубые ветки. У Тиррела был закадычный друг и любимая дочь, но никто и ничто не занимало его мысли так часто, как эта гигантская ель. Сидя под ее разлапистыми ветвями, судья чувствовал, как она тоже тянется к нему.

Ни на одном заседании в окружении важных людей он не чувствовал себя и наполовину таким могущественным, как тогда, когда отдыхал под высокой колорадской елью. Много лет назад, сжимая ногами бока мустанга, он увидел это дерево и тогда же поклялся себе, что когда-нибудь на этом месте построит ранчо. Поэтому оно было для него словно сказка. Сидя на стуле, он одним взглядом мог обозреть все окрестности от высоких гор, окутанных зеленью лесов, как мехом, с белыми снежными мантиями, до далекого городка в долине Голубой Воды, который изо всех сил пыжился и важничал.

Хотя судье исполнилось шестьдесят, лицо у него было гладкое и молодое. Только плечи с годами все больше сутулились да седые волосы сильно поредели. Шея тоже становилась все тоньше, и даже толстая фланелевая рубашка не в силах была скрыть ее худобы. В этот день на нем были голубые джинсы, ковбойские сапоги и простой шейный платок. Он походил на ковбоя, ушедшего на покой после долгих лет усердного труда.

Развалившись в брезентовом кресле, судья строгал перочинным ножом мягкую сосновую палку. Время от времени он поднимал голову и смотрел на горы или на мерцающий блеск Голубой Воды, изредка бросал взгляд на двух людей, находящихся рядом, — родную дочь и молодого Уилера Бента. Джиния сидела, скрестив ноги и облокотившись спиной на толстый узловатый корень, вылезший из земли. Уилер стоял. И делал это по двум причинам. Во-первых, он считал, что его светлые волосы и золотистые усики лучше всего смотрятся на фоне голубого неба. А во-вторых, что гораздо важнее, Бент всегда держал себя этаким аристократом, но ведь всем известно, что человек наиболее импозантен, когда стоит.

— А теперь расскажите мне, что все это значит, — попросил Тиррел.

— Продолжай, папа, — отозвалась девушка. — Что именно?

— Уилер, — обратился судья к молодому человеку, не переставая строгать палку, — это правда, что Джин совсем ошалела и сваляла дурака?

Когда судья возвращался домой, он снимал строгий деловой костюм, а вместе с ним оставлял в стороне изысканные манеры, вежливую речь и переходил на простой, понятный всем язык.

Уилер резко вскинул голову:

— Конечно нет. Джиния просто не могла.

— Не могла что? — попытался уточнить Тиррел.

— Не могла… э-э-э… не могла свалять дурака, — запинаясь, пробормотал Бент.

— Разве? — удивился старик.

— Она ваша дочь, сэр, — напомнил молодой человек.

— Уилер! — произнес судья. — Большую часть моей жизни я валял дурака, а когда был в ее возрасте, то похлеще идиота трудно было сыскать. Стоило проехать немало миль, чтобы на меня посмотреть. Сколько раз я оказывался в дураках! — Он покачал царственной головой, продолжая строгать палочку.

Последовало непродолжительное молчание. Слышалось только журчание ручья.

Девушка сидела, уперев локоть в колено и подпирая ладонью загорелый подбородок. Чуть повернув голову, она перевела взгляд с молодого человека на отца. Огромная ель издавала тонкий хвойный аромат, а пробивающиеся сквозь разлапистые ветви солнечные лучи освещали ее лицо.

— У тебя есть повод для возмущения по поводу происшедшего в Тауэр-Крик, Уилер? — нарушил тишину Тиррел. — Ты можешь в чем-нибудь упрекнуть Джин?

Молодой человек еще резче вскинул голову. Он хотел, чтобы его помнили именно таким. Поскольку ему выпал шанс проявить все свое благородство, желал полностью им воспользоваться.

— Нет, сэр, — ответил Уилер. — Конечно же мне не в чем упрекнуть Джин!

Судья поднял глаза от палочки и несколько секунд не отрываясь смотрел на Бента.

— Так, так, так, — произнес он. — Не думал, что дело обстоит так плохо. Неужели она вела себя настолько скверно, что ее друзья вынуждены лгать? Джин, встань!

— Предпочитаю слушать сидя, — отозвалась дочь.

— Ты юная бездельница, — заявил отец, с удовольствием снимая с обстругиваемой им палочки тонкую прозрачную стружку в пол-ярда длиной. — Ты, Джин, — ленивое, беспечное, испорченное существо.

— Меня следует пожалеть, — возразила девушка. — Меня избаловали. Детей надо жалеть. Я читала об этом в какой-то книжке.

— Их надо шлепать, а не жалеть, — проворчал Тиррел и неожиданно посмотрел на Бента. — Мне понравилось, как ты себя вел, Уилер. И понравилось то, что ты сказал. Я боялся, что ты можешь оказаться мелочным, но рад, что не таишь ни на кого злобы после Тауэр-Крик. Будь добр, пойди в дом и разожги огонь. Вечер будет прохладным.

Держась очень прямо, молодой человек направился к дому. Душа его пела и ликовала от радости.

— Теперь моя очередь, — сказала Джиния, поудобнее облокотившись на корень дерева.

— Расскажи, — предложил отец.

— Зачем? Ты и так знаешь. Ты все знаешь. Так было всегда!

— Думаешь, я за тобой шпионю? — усмехнулся он.

— Боже милостивый! Конечно же нет!

— Спасибо, Джин, — спокойно отреагировал судья. — Но рядом с богатым человеком всегда толпятся прихлебатели и рассказывают ему обо всем в надежде завоевать его расположение. Тебе известно, Джин, что я богат?

— Конечно, я это знаю.

— Тебе известно, что я очень богат?

— Да.

— Тебе известно, что я слишком богат?

Девушка приподнялась и посмотрела отцу прямо в глаза.

— И что? — осведомилась она.

— Я чересчур богат. И у меня только один ребенок, а мне шестьдесят. Понимаешь? — Девушка молчала. — И мне так дорог этот единственный ребенок, что, когда всякие сплетники нашептывают что-то на ухо, я должен прислушаться. На этот раз они много чего наговорили. В общем, я никогда раньше так с тобой не разговаривал и впредь тоже не буду. Ты вольна поступать как тебе вздумается, но, надеюсь, время от времени будешь вспоминать, что это значит для меня. Вот все, что я хотел сказать.

То, что отец сказал, было так важно, что девушка должна была серьезно обдумать его слова. Какое-то время она молча следила за медленным движением ножа, строгающего деревянную палочку, за вьющейся стружкой, наконец спросила:

— Ты хочешь, чтобы я тебе все рассказала?

— Если считаешь это разумным, — отозвался Тиррел. — Помни, я человек твердый и суровый, а кроме того — человек действия. Если мне не понравится то, что я от тебя услышу, постараюсь принять меры. И эти меры могут оказаться довольно жесткими.

Джиния опять немного помолчала, потом решилась.

— Ладно, не имеет значения, что ты предпримешь, тебе надо знать точно, что произошло. И я собираюсь рассказать это.

Судья продолжал обстругивать палочку. Его лицо выглядело моложе, чем обычно, но глаза потемнели и ввалились. Груз прожитых лет сделал его похожим на человека, который либо болен, либо только-только начал выздоравливать.

• Предыдущая
• 14/29
• Следующая