Ночной всадник - Брэнд Макс - Страница 1

• 1/55
• Следующая

Когда Рэндаллу Бирну исполнилось шесть лет, он уже мог назвать любой штат и границы, в которых тот лежал, а также дату его основания. Когда ему исполнилось девять — свободно болтал о Цезаре и героях Гомера. В двенадцать он прочитал Аристофана с полным пониманием намёков и ссылок на тогдашние события, а также делил свой досуг между Овидием и Горацием. В пятнадцать, устав от простоты староанглийского и итальянского тринадцатого века, он углубился в историю философии, а от нее вполне естественно перешел к расчетам и высшей математике. В восемнадцать взял в Гарварде отпуск и, приятно проведя лето с древнееврейским и санскритом, углубился в биологию и родственные с ней науки. В итоге Рэндалл пришел к заключению, что Истина важнее Доброты и Красоты, так как заключает в себе и то и другое, а целое всегда больше, чем любая из его частей. В двадцать один Бирн получил степень доктора философии и с энтузиазмом приступил к своей первой работе — хирургии. К двадцати четырем стал доктором медицины и великолепным диагностом, хотя предпочитал работать в своей лаборатории, стараясь разделить элементы на более простые формы. Кроме того, в то же время он опубликовал книгу по антропологии тиражом двести экземпляров. В ответ получил двести поздравительных писем от выдающихся личностей, попытавшихся ее прочесть. А в двадцать семь прекрасным весенним днем Рэндалл Бирн упал на пол в своей лаборатории. В тот же день его доставили к известному врачу, весьма грубой личности. Великий эскулап пощупал пульс ученого и заглянул в его затуманенные глаза.

— У вас мозг в сто двадцать лошадиных сил, но слишком слабое тело, — информировало светило медицины своего пациента.

— Я пришел к вам, — слабо запротестовал Рэндалл, — чтобы решить проблему, а не обсуждать ее.

— Я не закончил, — продолжал великий доктор. — Помимо всего прочего, вы полный идиот.

Тут Рэндалл Бирн протер глаза.

— Что, по вашему мнению, мне следует сделать? — спросил он.

Светило громко фыркнуло и грубо пробурчало:

— Жениться на дочери фермера.

— Но… — нерешительно начал Бирн.

— Я слишком занятой человек! То, что вы отняли у меня целых десять минут, непростительно, — заявил великий врач, отворачиваясь к окну. — Мой секретарь пришлет вам счет на тысячу долларов. Всего хорошего.

Вот по этой причине десять дней спустя Рэндалл Бирн сидел в номере отеля Элкхеда.

Он только что написал своему другу Суинтертону Лауберну, доктору латыни.

«Несомненно, что введение поправки на личные особенности приводит к прискорбным переменам, а способности восприятия при обдумывании явлений через призму его слишком часто вызывают побочные ассоциации или очевидное искажение, чтобы быть реальностью, тогда как физическое (или личное) затемняется силой внутреннего зрения, которое столь безошибочно проникает в скрытые истины бестелесного или потустороннего. Данная проблема, боюсь, не является слишком новой или чересчур сложной, она обладает исключительной привлекательностью для моих способностей к созерцанию, позволяя мне размышлять: где разум сам по себе бежит от законов природы и в чем и по какой причине законы физического опыта столь безжалостно подчиняют себе умственные процессы, так что нарушение нервной деятельности на самом деле искажает бестелесное и затемняет духовное.

Я прошу прощения, дорогой Лауберн, за эти отклонения от общего к частному, но в менее серьезный период праздности я обещаю предоставить тебе некоторые беззаботные размышления о проблеме, ныне весьма болезненной для меня, хотя и погруженной неминуемо крайне глубоко в грязь банальности.

В своем последнем письме ты спрашивал меня о конкретных физических аспектах моего нынешнего окружения, а также просил описать подробности моего нынешнего состояния. Так вот, хотя (как ты прекрасно знаешь) я убежден, что физический факт не только и не столько нечто нематериальное, я с радостью буду смотреть вокруг, а действия выполнять те, на которые ранее у меня не было возможности… «

Как раз в этом месте Рэндалл Бирн снял очки с толстыми стеклами и, покачивая ими, уставился в окно. Его лицо без очков выглядело совершенно иначе. Исчезло глуповатое выражение, и Бирн сразу, казалось, сбросил лет десять.

Лицо Рэндалла относилось к тому типу, который приятно рассматривать: худое, бледное, прозрачное, кожа туго натянута на скулах, носу и подбородке. Бирн обладал хорошо очерченным подбородком, блеклым ртом с неподвижной верхней губой, что характерно для людей легковозбудимых (например, такая особенность наличествует почти у каждого великого актера). В наследство от родителей он получил тонкий прямой нос, глядя на который сбоку можно было рассмотреть сеть кровеносных сосудов в ноздрях. Дальнозоркие глаза его, глубоко посаженные, с набрякшими нижними веками, моргали при изменении освещения или внезапного озарения гениальной идеей. Рэндалл не замечал узора на обоях, но видел деревья, покрывавшие склоны гор. Лоб являлся наиболее заметной частью лица Бирна: высокий, расширявшийся кверху и разделенный на две отчетливые выпуклости глубокой морщиной, придававшей ученому весьма задумчивый вид. Глядя на этот лоб, посторонний человек восхищался при мысли о том, какой же мозг за ним скрывается. Создавалось впечатление, что голова ученого вовсе лишена костей и незащищенный мозг разрастается, расталкивая ограничивавшие его стены.

Но Бирну досталось хрупкое тело, не созданное для труда. Тяжесть благородной головы заставляла склоняться тонкую шею и сутулила плечи, а когда он двигал конечностями, казалось, что рука, например, состоит только из хрупких костей. Впрочем, определенное отличие существовало. Тощие руки, с синими венами, просвечивавшими с тыльной стороны, чьим основанием служили кости и сухожилия, не дрожали, они идеально подходили для хирургического скальпеля, когда малейшая ошибка выносит смертный приговор.

Отведя взгляд от окна, ученый продолжил послание:

«Основная часть Элкхеда видна из моего окна: универсальный магазин, двадцать семь сравнительно больших зданий и пять салунов. Улицы…»

До улиц, однако, очередь не дошла, так как в этот момент тяжелый кулак сотряс дверь комнаты Рэндалла Бирна, распахивая ее настежь. В номер ввалился Хэнк Дуайт, хозяин салуна, — разносторонний специалист, знавший как прилавок, так и секреты скобяного ремесла.

— Док, — сообщил Хэнк Дуайт, — к вам пришли.

Рэндалл тщательно нацелил очки на посетителя.

— Что… — начал было он, но Хэнк уже повернулся спиной.

— Ее зовут Кети Камберленд. Чуть быстрее, док. Она спешит.

— Если здесь нет другого врача, — торжественно заявил Бирн, медленно спускаясь по ступенькам, — полагаю, что я должен ее осмотреть.

— Если бы в радиусе десяти миль нашелся хотя бы один доктор, — с отвращением протянул Хэнк, — неужели я бы обратился к вам?

Произнеся это, Дуайт вышел на веранду, где доктор увидел девушку в короткой юбке для верховой езды. Затянутая в перчатку рука Кети опиралась о бедро, плетью, зажатой в другой руке, девушка тщательно выбивала пыль из сапога.

— Вот джентльмен, называющий себя доктором, — произнес Хэнк Дуайт вместо приветствия. — Если он вам сгодится, мисс Камберленд, обращайтесь к нему.

И хозяин удалился.

Теперь солнце оказалось прямо за спиной Кети Камберленд, и чтобы разглядеть девушку, ученому пришлось прищурить слабые глаза и сдвинуть брови. Облако золотых волос, сиявших не хуже солнечного света из-под широкого сомбреро, заставило Бирна почувствовать внутреннее напряжение. Рэндалл повторил имя гостьи, поклонился и, выпрямившись, снова прищурился. Как только Кети заметила, что у эскулапа проблемы со зрением, то подошла поближе, оказавшись в тени.

— Доктора Хардина нет в городе, — объяснила она, — а мне нужен врач на ранчо немедленно. Мой отец серьезно болен.

• 1/55
• Следующая