Похитители красоты - Брюкнер Паскаль - Страница 47

• Предыдущая
• 47/50
• Следующая

С тех пор я — конченый человек. В аптеке я купил себе несколько масок, в одной из них вы меня видели. Хотел, пока не встретил вас, навсегда спрятать свое лицо, как вор прячет краденое, скрыть печать моей подлости. Писать я бросил, деньги кончились, пришлось сменить мой клоповник на каморку еще теснее и грязнее. От людей я прячусь, выхожу только ночью. Так и скрываюсь на улицах среди парижской голытьбы. Три дня назад на набережной острова Сен-Луи меня взяли полицейские и отвезли в Отель-Дье. Мне уже было все равно. Но когда я увидел вас, то решился все рассказать. Вы были не похожи на других, вы показались мне доброй, способной понять и еще — неуверенной. Мне больше нечего терять, я хочу искупить свою вину, пусть даже ценой жизни. Несколько раз я звонил Стейнерам, но их телефон в Юра отключен. А в справочной службе такой фамилии не значится. Доктор, вы должны мне помочь, вы должны найти Элен.

Бенжамен повысил голос, почти сорвался на крик. Собор гудел, как улей, было уже одиннадцать. Толпы экскурсантов текли сплошным людским потоком по обе стороны центрального нефа. Мы были совершенно одни — так не уединишься и на необитаемом острове. Из какого-то детского любопытства мне все еще хотелось увидеть его лицо. Он нехотя согласился. Но я была жестоко разочарована. Без маски и шапочки Бенжамен Толон оказался именно таким, каким он себя описал: состарившийся ребенок с усталым лицом и выражением побитого пса. Глаза были пустые, щеки очень бледные. Как-то не верилось, что этот невзрачный человечек пережил такие удивительные приключения. Видно, горе наложило на него отпечаток, изменило его лицо. Я попыталась представить себе Элен. Почему она влюбилась в него? Наверно, пожалела: у него такой страдальческий вид.

— Ну что, вы удовлетворены?

Он вцепился в мою руку. Наклонился к самому моему уху. Вблизи я заметила, как потрескались его губы.

— Я признался во всем. Слово за вами. Очень вас прошу…

Едва он открыл рот, как лицо его скривилось. Щека судорожно задергалась, левый глаз замигал, точно перегорающая сигнальная лампочка. Припадок, сразу же подумалось мне, и, скорее всего, истерического происхождения. Лицо отчетливо делилось надвое по вертикали от переносицы. Казалось, будто в левой половине бьется кто-то живой, силясь вырваться. С этой гримасой под склоненными ликами святых в нишах собора он напоминал безумцев, на которых было так падко средневековье, видевшее в них посланцев Божьих.

— Вот, смотрите, как она резвится на моем лице. Это ее час, опять пришла наказывать меня.

Он уже не говорил — квохтал взахлеб.

— Умоляю вас, поезжайте, найдите ее, скажите ей: я никогда себе не прощу, что оставил ее в лапах у этих негодяев.

У него вырвался судорожный смешок. Дрожащей рукой он протянул мне какую-то бумажку.

— Вот, передаю вам эстафету. А я — я должен заплатить сполна.

Глаза его вдруг погасли, словно кто-то выключил ток, лицо перестало дергаться, да так внезапно, что меня это поразило сильней, чем сам приступ. Пока я приходила в себя, его и след простыл — я не успела заметить, как он растворился в толпе экскурсантов. Бежать за ним? К чему? Я развернула бумажку — это оказался нарисованный от руки план местности с указаниями, как добраться до «Сухоцвета», и карта дорог от самого Безансона. Наверху было выведено большими буквами: «Спасибо». У меня закружилась голова, и пришлось схватиться за спинку стула, чтобы не упасть.

Вернувшись домой на улицу Нотр-Дам-де-Рекувранс, я легла прямо на пол, поставила на полную громкость пластинку египтянина Фарида эль-Атраха — это один из моих любимых певцов, — свернула косячок и долго лежала, затягиваясь и глядя перед собой широко открытыми глазами. Я чувствовала себя пустой, будто выпотрошенной, и мне казалось, что я парю над полом. Фарид повторял «Аввал Ханса», завораживая, а толпа ревела от восторга; жаль, я не понимаю арабского, который год обещаю себе выучить его, ради отца. Я вырубилась и проспала сутки без просыпу; автоответчик щелкал, не переставая, — звонок я отключила. Фердинанд звонил из Антиба раз десять. Я хотела было набрать номер Аиды, но в последний момент раздумала. Услышь я ее плач, точно не устояла бы.

Я собрала вещи в дорожную сумку и вскоре уже катила в своей дышащей на ладан малолитражке по южной автостраде. Перед Дижоном вдруг, не раздумывая, свернула и, вместо того чтобы продолжать путь через Макон и Лион, покатила на восток. Я не хотела ехать к Фердинанду, любовь прошла, я сбросила ее с себя, как платье. За три дня слова Бенжамена проникли в мою кровь и исподволь делали свое дело, убеждая. Из слушательницы этой сказки я мало-помалу становилась участницей. Я развернула на приборной панели план Бенжамена: его мелкий, с сильным наклоном почерк переплетался с линиями дорог и рек. Солнце стояло еще высоко, нещадно слепило меня через открытый верх машины. Я запрокинула голову и подставила лицо его восхитительно жгучим лучам.

Что-то влекло меня в эти горы, я сама не могла объяснить, что именно. Я миновала Безансон и ехала к Понтарлье. Чем выше взбиралась, тем основательнее, плотнее становились попадавшиеся по пути дома. Платаны зеленой аркой смыкались над автострадой, создавая прохладную тень. Воздух был каким-то удивительно мягким, трава гуще, чем внизу. Я проезжала ущелья, вместилища тьмы, никогда не впускавшие свет, узкие горловины, над которыми нависали складками скалы, похожие на бульдожьи морды. По виадукам, как канатоходцы на головокружительной высоте, везли пассажиров маленькие вагончики. Было что-то безумно притягательное в этих деревушках под гнетом тишины: до того тихо, что зажурчит где-то ручеек — и заслушаешься. Вскоре начались альпийские луга на каменистых нагорьях, заросших тысячами елей. Шоссе вилось узкой лентой среди буйной зелени пастбищ. Задумчиво жевали коровы, а над ними мерно покачивались сиденья застывшей канатной дороги. Потом шоссе углубилось в полумрак хвойного леса. Навстречу попадались машины с хохочущими ребятишками и загорелыми отпускниками — все отдыхали на полную катушку. Стало почти свежо, лес благоухал, горные речки бурлили и пенились под мостиками. Как-то не верилось, что в этом славном уголке земли осуществляется некий чудовищный замысел.

Меня охватило возбуждение. Жуткую авантюру я затеяла, что и говорить, — и все же почему-то ликовала. Атмосфера была какой-то по-особому насыщенной. Я свернула на проселок, услышала, как шасси заскребло по земле, и остановилась на опушке мелколесья. Если верить плану Бенжамена — а пока он был точен, — в конце вот этой извилистой тропы находился «Сухоцвет». Остаток пути я решила пройти пешком: лучше, чтобы меня не заметили. Я пошла напрямик, радуясь, что надела джинсы и кроссовки. Пуловер повязала вокруг талии. Ноги вязли в рыхлой земле. Тени сгущались, удлинялись, низкие ветки елей торчали, словно шипы, из серых, обросших мхом стволов. В небе бесшумно парил сарыч, широко раскинув крылья и описывая круг за кругом, — уж не на меня ли он нацелился? Солнце клонилось к закату, было почти восемь.

Очертания гор таяли в дымке, над землей плыли клубы тумана, и я ныряла в них, точно пловец в волны. Взобравшись на горку, я сразу увидела высокий утес, поросший сверху елями; дом под ним выглядел как маленькая голова в большой шапке. Я подкралась ближе, пригнувшись во влажной траве, и наконец как следует разглядела «Сухоцвет» — края его двускатной крыши действительно почти касались земли. Да, дом был передо мной, в точности такой, как описывал его Бенжамен, — у меня даже дух захватило. Было тихо, ни живой души, дорога, ведущая к воротам, почти совсем заросла. Давным-давно никто по ней не ездил. Все как вымерло. Дом казался нежилым. Я не знала, что и подумать. В конце концов, события, о которых рассказывал Бенжамен, произошли больше года назад. Может быть, Стейнеры уехали?

• Предыдущая
• 47/50
• Следующая