Зимняя жатва - Брюссоло Серж - Страница 24

• Предыдущая
• 24/72
• Следующая

— Подумать только, раньше я не выходила из дома без шляпы, чтобы кожа оставалась белой и от солнца не появились морщинки. Если так и дальше пойдет, к концу лета я превращусь в столетнюю старуху!

В котелке, пристроенном на камнях их цыганского бивуака, булькал суп — месиво из нарезанных кружочками корнеплодов, воды и топленого сала. Овощи мать чистила с неловкостью горе-хозяйки, которой давно не приходилось орудовать ножом. Жюльен поневоле задавал себе вопрос: кто, интересно, обслуживал ее последние пять лет? Кухарка? Мальчики-официанты? Не входила ли она в число счастливцев, которые дважды в день питались в «закрытых» столовых, где подавали всего вволю и без всяких талонов? Какой воротила черного рынка мог обеспечить ей такой образ жизни, какой оптовый торговец шинами, скобяными изделиями или сукном? Жюльен, не пытаясь подавить нараставшее в нем раздражение, наблюдал, как мать сражается с неподатливыми овощными шкурками. «Баронесса», — сказал о ней Рубанок. И правда, внешность Клер отличалась утонченностью и какой-то хрупкой, породистой красотой, что в конце концов начинало действовать на нервы. Жюльену хотелось вырвать из рук матери нож со словами: «Оставь, раз уж не можешь с ним управляться. В пансионе я перечистил гору овощей — мне не привыкать».

Клер ничего толком не умела: ни суп варить, ни работать в огороде. Возможно, ей удалось бы разбить клумбу и правильно подобрать по окраске цветы, но она не способна была выдернуть корнеплод без того, чтобы его не повредить, боялась кур, утверждая, что они на нее «злобно» смотрят, и кривилась, когда ела хлеб, намазанный топленым салом с душком.

В тот вечер Жюльен, как никогда остро, ощутил, что должен взять над матерью шефство, защищать ее, ибо она прошла сквозь военные годы, нисколько не закалившись. Хотя он немного досадовал на нее за это, но так, совсем чуть-чуть. Не мог он не понимать, что после долгих лет с таким мужем, как Матиас, у нее вполне естественно возник соблазн стать для кого-нибудь обожаемым существом, маленькой капризной женщиной, которую наряжают как куклу. Наверное, все эти пять лет она смеялась своим переливчатым смехом, таким нежным, таким обворожительным. Должно быть, пятилетие войны мать прожила как период выздоровления, позволивший ей излечиться от ужаса, в котором она постоянно пребывала в супружестве с Матиасом Леурланом.

Они с аппетитом съели суп, который Клер разлила по мискам, умудрившись обжечься половником. Действительно ли оказался он таким удачным или просто мать и сын были очень голодны, но только им едва удалось не опустошить весь котелок.

— Хлебца бы еще, — мечтательно протянула женщина. — И немного масла. Как вкусно — белый хлеб со свежим маслом!

Надвинув на котелок крышку, Жюльен отправился в хижину и улегся на солому. Пришлось устроиться на животе, потому что спина горела огнем. Но это было даже кстати: боль от ожогов помешает ему заснуть, и, как только мать погрузится в сон, он совершит первую вылазку в заброшенный дом.

На небе показалась луна. Жюльена это не только не смутило, но даже обрадовало: она брала на себя часть работы, заливая дом мертвенно-холодным светом, от которого камни казались голубоватыми. Мальчик выбрался из соломы. В кармане лежали заранее припасенные коробок спичек, свеча и отмычка, которую он достал из сундучка, притворившись, будто хочет лишний раз заглянуть в учебник по земледелию. Мать крепко спала. Жюльен смотрел на нее, весь во власти тревожного возбуждения. А что, если проклятый дом все-таки взлетит на воздух? В темноте нетрудно споткнуться, задеть бутылки, которые упадут на пол с сильным грохотом, неминуемо докатятся до чердака и разбудят бомбу… Но не стоило об этом думать. Разве был у него выбор? Он не доверял лету — лето обманывало, заставляло поверить, что жизнь легка и прекрасна. Летом можно спать под открытым небом, вволю есть фрукты, которые растут сами собой. Лето не что иное, как мираж, иллюзия. Он же думал только о зиме, и ни о чем другом думать не мог. В голове теснились нелепые разрозненные картины: ледяные, тверже каменных статуй, трупы североамериканских охотников в бревенчатых хижинах Клондайка, лопнувшие стволы промерзших ружей, прилипшие к металлу пальцы, неподвижные, схваченные ледком ручейки. Не в меру разгулявшееся воображение подхлестывало его страх, но он постарался взять себя в руки и направился к заброшенному дому. Пару раз мальчик обернулся, бросая через плечо тревожный взгляд в сторону леса. Не затаился ли в кустах Рубанок, не следит ли за ним? Втайне Жюльен надеялся, что так оно и есть. Наверняка крестьянский сын лелеял мысль проникнуть в жилище хозяина, и если до сих пор не сделал этого, то только из-за бомбы. Каким унижением будет для него смелость «парижанина», не побоявшегося переступить порог смертельно опасного объекта его вожделений!

Жюльен стал пробираться сквозь колючий кустарник, обдирая спину и живот и не замечая боли. Он шел вперед, не спуская глаз с большой дубовой двери. Заскрипит ли она, открываясь? Затаив дыхание, мальчик взобрался по каменным ступеням и присел на корточки, чтобы с помощью перочинного ножа очистить от травы нижнюю часть дверного проема, после чего достал из кармана отмычку и вставил ее в замочную скважину. Вся надежда была на то, что замочный механизм, долгие месяцы остававшийся в бездействии, не проржавел настолько, что уже не способен двигаться. Хорошо бы его смазать. Вот если бы у него была с собой масленка — тогда он поступил бы, как настоящие грабители, которые всегда смазывают жиром засовы и замки, прежде чем начать их открывать. Несколько секунд Жюльен пытался повернуть сопротивлявшуюся рукоять отмычки, но потом что-то щелкнуло. Мальчик решил, что она сломалась, но, к счастью, звук издал металлический язычок, выдвинувшийся из замочной личинки. По его лицу струился пот, щекоча кончик носа, Жюльен вздохнул поглубже и, опершись о дверь обеими ладонями, осторожно ее толкнул. Ему пришлось собрать все силы, поскольку и в проеме, и между створками набилась земля и выросла трава. Послышался второй щелчок, и на этот раз дверь приоткрылась сантиметров на тридцать. Внутри была чернота, куда более непроницаемая завеса ночи, чем снаружи. Жюльен застыл, пораженный этим абсолютным мраком, необъяснимый ужас завладел всем его существом. Несколько секунд он колебался: не вернуться ли обратно? Стиснув зубы, он чиркнул спичкой и зажег свечу. Протянув руку, мальчик продвинул вперед свой слабенький светильник, пытаясь победить темноту огромной прихожей. На память пришли рассказы об оборотнях, которые были весьма распространены в деревнях и до которых большим охотником был Рубанок. Не выскочит ли сейчас откуда-нибудь направляемая неведомой силой коса, чтобы наказать его за вторжение в святилище проклятого дома, отрубив ему кисть? Он вздрогнул, так живо представилась ему эта картина: рука, еще сжимающая свечку, катится по паркету… Но Жюльен тут же мысленно отругал себя — только этого не хватало! Нелепые предрассудки темного мужичья! Дом пуст, не считая, конечно, мышей, сов или, может быть, барсука.

Втянув живот, мальчик протиснулся в щель. На пальцы стекал воск, но он не ощущал жара. Едва оказавшись в доме, он почувствовал, как в горле запершило от сильного запаха застарелой пыли. Воздух в помещении был спертым, тяжелым, воняло гнильем, мышиным пометом, плесенью. Мальчик подумал о том, что дождевая влага, просочившаяся сквозь дыру на чердаке, пропитала паркет, поэтому он и вздулся. Тусклый огонек свечи выхватывал из ночи лишь небольшой кусок прихожей, и Жюльен старался не смотреть на волнистые причудливые очертания, которые свет отбрасывал на стены. Он сделал несколько шагов. Пол и камин покрывал толстый слой пыли, и на поверхности стола можно было пальцем вывести свое имя, как это описывалось на первых страницах романа «Капитан Фракасс». Однако не стоило терять время, необходимо было отыскать другой источник света, прежде чем станет невозможно держать в руке свечу. Жюльен пересек прихожую и вошел в столовую. Ему с трудом удалось припомнить расположение комнат, поскольку раньше дом всегда содержался в образцовом порядке. Теперь здесь торжествовал хаос: на креслах валялась одежда, на столах вместо скатертей — разобранные по листам газеты, на которых громоздились десятками грязные чашки и стаканы. В тонких фаянсовых бокалах догнивали остатки фруктов.

• Предыдущая
• 24/72
• Следующая