Очертя сердце - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 16
- Предыдущая
- 16/33
- Следующая
— Ева, выходи за меня замуж, — прошептал он. — Ну обещай, что выйдешь, как только мы сможем законно…
Она горько улыбнулась.
— Вот тут уж нас сразу заподозрят, — сказала она. — Ты соображаешь, что говоришь?
— Господи, если мужчина предлагает руку своей… своей подруге — не понимаю, что в этом скандального…
— Ты сошел с ума, мой милый… совершенно сошел с ума!
Лепра заупрямился. Он весь дрожал, охваченный волнением, как бывало в лучшие его дни за роялем, когда им завладевала музыка.
— Ты что, не понимаешь, что я не могу больше так жить, — сказал он. — Ну да, я звоню тебе… мы где-то бываем… что это дает? Час пребывания вместе. В остальное время ты живешь сама по себе, я сам по себе. Мы двое чужих. Между нами стоит Фожер… Больше, чем когда-либо прежде. Вот почему я боюсь. На эти дурацкие пластинки ответ может быть только один… Поверь мне, я все обдумал… Ты должна стать моей женой…
— Попроси для меня еще чашку кофе, — сказала Ева.
— Что? А, хорошо… Как хочешь. Официант! Два кофе.
Взбешенный, он извлек из кармана сигарету. Ева протянула ему зажигалку.
— Извини, — буркнул он.
— Ты кончил? — спросила она. — Могу я сказать?.. Послушай… Я никогда не выйду замуж. Я вообще не должна была выходить замуж. Я слишком люблю любовь.
— Это глупо!
Он угадывал за темными стеклами тусклый блеск ее зрачков.
— При желании я умею быть терпеливой, — сказала Ева. — Я тоже все обдумала. Ни одного мужчину я не любила так, как тебя. Женщины обычно нелегко признаются в таких вещах. Но именно поэтому я и не могу стать твоей женой. Чего ты хочешь? Чтобы мы каждую минуту были вместе? Чтобы мы с утра до вечера занимались любовью? Чтобы я растворилась в тебе?.. Нет, дорогой. Любовь — это… — Она задумчиво отпила кофе. — Это ностальгия… Мне не хочется впадать в литературщину, но мне кажется, что любовь в этом и состоит… И именно потому, что я тебя люблю, у меня может иногда возникнуть желание отдалиться от тебя… или заставить тебя страдать… или забыть тебя… заменить кем-нибудь…
— Ева!… Умоляю тебя… Ева!
Ева придвинулась к нему так близко, что коснулась его плечом.
— Успокойся, милый Жанно. Мы ведь просто рассуждаем. Я показываю тебе себя такой, какая я есть. Может, потому, что я по натуре бродяга, дикарка, в моих глазах любовь, истинная любовь, должна пытаться сама себя разрушить. Если она выдержит… вот тогда…
— Но она выдержала, — прошептал Лепра. — Уверяю тебя, моя любовь…
Она закрыла ему рот рукой.
— Да, твоя любовь сильна, она эгоистична, победительна. Ты любишь как мужчина, как любил Морис…
— А как бы ты хотела, чтобы я любил?
— Вот оно. Ты должен согласиться любить, не пытаясь играть какую-то роль, ничего не ожидая взамен… Как бы это объяснить?.. Ты должен согласиться быть самим собой, и ничем больше.
— Но я никакой роли не играю.
— Вот видишь, ты не понял.
— Это ты…
— Нет, твоя игра состоит в том, что ты рассказываешь себе сказки, в которых нуждаешься, чтобы возбудить себя. А когда я тебе говорю о том, какая я на самом деле, ты меня отвергаешь, тебе плохо.
— Знаешь, очень уж ты мудришь!
В ресторан вошел слепец. Под мышкой он держал скрипку.
— Уйдем, — сказала Ева.
Слепой прижал скрипку к подбородку и заиграл песню Фожера с рыдающим вибрато.
— Это становится гнусно, — пробормотал Лепра.
Он расплатился по счету и, держа Еву под локоть, вывел ее на улицу.
— Теперь я, конечно, должен сказать тебе до свиданья?
— А ты не хочешь зайти ко мне? — спросила Ева.
Лепра, неуверенный, все еще взбешенный, уже утешенный, смотрел на нее, она медленно сняла очки, улыбнулась ему.
— Вот видишь, какая ты! — сказал Лепра.
— Будь добр, — прошептала она, — останови такси.
В машине он привлек ее к себе, и они замерли в этой позе, а город, призрачный и переливающийся огнями, развертывался за ветровым стеклом, как фильм на экране. «Я держу ее в объятьях, — думал Лепра, — но объятия мои пусты. Она моя — и в то же время мне не принадлежит. И я счастлив… Счастьем отчаяния».
Ева, словно угадав мысли любовника, сказала:
— Видишь, милый, что такое любовь. Это значит решаться высказать все. Ты обещаешь мне, что у тебя всегда хватит решимости сказать мне все?
Он целовал ей волосы, виски. Под его губами вздрагивали крошечные морщинки. Он почувствовал, что слезы щиплют ему глаза, и забыл о себе. Он весь был теперь ласка, нежность и горе…
Возле комнаты консьержки Ева помедлила.
— Спроси, пожалуйста, нет ли почты.
Это была самая мучительная минута за весь день. Лепра сделал беспечное лицо, открыл дверь. Консьержки не было, но полученная почта лежала на полочке. Он взял десяток писем, сунул их в карман, подозрительным взглядом окинул стол и буфет. Бандероли не было. Им дали отсрочку.
— Только письма, — объявил он.
Ева ждала его у лифта. Лицо ее просияло. Она стала вдруг совсем юной, и чистый порыв всколыхнул душу Лепра. Ему хотелось ободрить ее, защитить. Он распахнул дверь лифта, потом закрыл за собой кабину.
— Я начинаю думать, — сказал он, — что пластинок больше не будет. Твой муж был не так глуп. Он не мог не понимать, что угроза, когда ее повторяют слишком часто, теряет силу.
— Я ни в чем не уверена, — сказала Ева.
Но голос ее звучал просветленно. Лепра обнял се, нашарил губами ее рот. Она вырвалась со смехом.
— Дурень, нас могут увидеть!
Мелькавшие перед ними лестничные площадки уходили в глубину, и Лепра мягко и с наслаждением прижимался к тающим губам Евы, не забывая о приближении очередного этажа, в безлюдье которого, немного даже торжественном, надо было вовремя удостовериться. Лифт остановился.
— Дай ключи, — сказал Лепра. — Могу ведь я однажды открыть дверь сам. Позволь мне вообразить, будто я у себя дома.
Он пропустил ее вперед и снова обнял ее, не дав ей даже времени обернуться.
— Ева, дорогая, спасибо за все, что ты мне недавно сказала. Заметь, я придерживаюсь других взглядов. Но я постараюсь любить тебя лучше.
Теперь она стояла обернувшись к нему. Он стиснул ее лицо ладонями и поднял его к себе, точно свежую воду в бокале своих сведенных вместе рук.
— Клянусь, — сказал он, — защищать тебя… против него, против тебя и против меня самого. Для начала мы очистим эту квартиру. Я целую тебя здесь, в прихожей…
Он прижался губами ко лбу Евы, к ее глазам, ласково повел ее в гостиную.
— И здесь я тоже целую тебя, потому что и здесь ты страдала по моей вине.
Губами, которые уже начинали пылать, он коснулся ее щек, ее носа. Он чувствовал, что она растрогана, что она поддается. Он медленно повел ее в спальню.
Там его губы нашли открытые губы Евы, у нее вырвался стон. Ему пришлось ее поддержать, рука, ласкавшая ее тело, задержалась под мышкой, где угадывалась округлость груди. Но он хорошо владел собой и увлекал ее из комнаты в комнату, в середине каждой из них повторяя этот искупительный жест.
— Жан, — выдохнула она, — довольно… Я больше не могу…
Он повел ее в гостиную, там усадил, но она ухватилась за его шею, спрятала лицо у него на груди.
— Я хочу тебя, — сказала она, прикусив ткань его пиджака. Он почувствовал прикосновение ее зубов.
— Не сейчас, — шепнул он. — Может, мне тоже надо отдалиться от тебя, заставить тебя страдать… Я запомнил урок…
Она высвободилась, отстранила его от себя на вытянутую руку.
— Чудовище, — произнесла она весело. — О, ты и в самом деле настоящий мужик!
И они дружно рассмеялись.
— Вот такой я тебя люблю, — сказал Лепра. — Задорной, непосредственной. Ну-ка повтори: «Чудовище!»
— Чудовище!
— Ева, дорогая, это правда, ты хочешь?
Он сбросил пиджак, швырнул его на стул, выпавшие из кармана письма рассыпались по полу.
— Хм! Твои поклонники!
Он подобрал письма с полу, но, взглянув на последнее, нахмурился и медленно поднялся с колен.
— Что это?
— Дай сюда, — сказала Ева.
- Предыдущая
- 16/33
- Следующая
