Та, которой не стало - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 24

• Предыдущая
• 24/28
• Следующая

Улица Сен-Бенуа! К счастью, короткая. Равинель шагает по тротуару и тут же натыкается на небольшую гостиницу с табло, где висят всего ключей двадцать.

— Скажите, пожалуйста, не останавливалась ли здесь мадам Равинель? Его смеривают взглядом. Он не брит, одежда в беспорядке. Его вид, должно быть, внушает беспокойство. Картотеку все-таки просматривают.

— Нет. Что-то не видно. Должно быть, вы ошиблись.

— Спасибо.

Вторая гостиница. По виду очень скромная. В приемной никого. Он выходит в комнатку с кассой. Несколько плетеных кресел, цветочные горшки, потрепанные справочники на низком столике.

— Есть кто-нибудь? — спрашивает Равинель хриплым, чужим голосом.

И тут же думает: ну зачем пришел он в эту гостиницу, где нет ни души? Любой может залезть в кассу или проскользнуть на лестницу, ведущую в номера.

— Есть тут кто-нибудь? Зашлепали стоптанные башмаки. Из дальней комнаты за кухней выползает на свет старик со слезящимися глазами. В ногах у него вертится черный кот, выгибая хвост трубой.

— Скажите, пожалуйста, мадам Равинель здесь не останавливалась? Приложив ладонь к уху, старик наклоняется вперед.

— Мадам Равинель!

— Да, да… Я слышу, слышу.

Он ковыляет к секретеру. Кот прыгает на кассу и, жмурясь, наблюдает за Равинелем. Старик открывает книгу, насаживает на нос очки с металлическими дужками.

— Равинель… Вот. Да, она тут.

Глаза у кота превращаются в узкие щелочки. Потом, дернувшись, он опускает хвост и подвертывает его под белые лапки. Равинель расстегивает плащ, пиджак, оттягивает пальцем воротничок.

— Я говорю: мадам Равинель.

— Да, да. Я, слава богу, не глухой. Мадам Равинель. Вот именно.

— Она тут? Старик снимает очки. Его слезящиеся глаза останавливаются на ящике с ячейками, куда обычно вешают ключи и кладут письма постояльцев.

— Она вышла. Ключ на месте.

Не перепутал ли он ячейки?

— А давно она вышла? Старик пожимает плечами.

— Вы думаете, у меня есть время караулить, когда приходят и уходят постояльцы? Это их дело.

— Вы видели ее… мадам Равинель? Старик машинально гладит по голове кота и, видимо, припоминает. Вокруг глаз собираются морщинки.

— Погодите! Это такая блондинка… молодая… пальто с мехом? Верно?

— Она с вами говорила?

— Нет. Не со мной. Ее жена записывала.

— Но… вы слышали, как она разговаривала? Старик сморкается, вытирает глаза.

— Вы из полиции?

— Нет, нет, — бормочет Равинель. — Это моя приятельница… Я ищу ее уже несколько дней. Она с вещами?

— Нет, — последовал сухой ответ.

Равинель отваживается на последний вопрос:

— Вы не скажете, когда она вернется? Старик захлопывает регистрационную книгу, вкладывает очки в зеленый футляр.

— Она-то… откуда мне знать. Думаешь, ее нет, а она у себя. Думаешь, она у себя, а она ушла… Ничего не могу вам сказать.

И он уходит, сутулый, прихрамывающий, а кот бредет следом, истираясь спиной о стену.

— Подождите, — кричит Равинель и достает из бумажника визитную карточку.

— Оставлю на всякий случай.

— Как хотите.

Старик кладет ее наискосок в ячейку. Номер девятнадцать. Равинель уходит и тут же заскакивает в соседнее кафе. Во рту у него пересохло. Он садится в уголке.

— Коньяку!

Неужели она? Неужели старик уверен в ее существовании? И никакого багажа, даже чемоданчика. «Думаешь, она ушла, а она тут. Думаешь, она у себя, а она ушла». Вот именно. Знал бы он, бедный старикан, какую постоялицу приютил у себя под крышей!… Может, надо бы поговорить с его женой, единственным человеком, который беседовал с женщиной в пальто с меховой отделкой. Но хозяйки не оказалось на месте. И опять целый ряд свидетельств, вроде бы бесспорных, теряют на поверку свою силу, свой вес.

Швырнув на стол деньги, Равинель бросается на улицу. Сырой туман облизывает ему лицо, туман, пахнущий сажей, рекой и чем-то прогорклым. Равинель делает шаг вперед… второй… третий… В вестибюле гостиницы никого. Он толкает дверь, и она мягко закрывается. Ключ все еще висит под медным номером, визитная карточка тоже на месте. Затаив дыхание, он на цыпочках подбирается к доске и бесшумно снимает ключ с медной пластинки. Девятнадцатый номер должен быть на третьем или на четвертом этаже. Дорожка на лестнице протерта до дыр, но ступеньки не скрипят. Какой-то странный, уснувший отель! Вот площадка второго этажа. Черная бездна. Равинель достает зажигалку, щелкает ею и держит в вытянутой руке. Коричневый ковер уходит в глубь полутемного коридора. Вероятно, с каждой стороны по четыре-пять номеров. Равинель медленно поднимается выше. Время от времени он наклоняется над перилами и видит внизу в отвратительном тусклом свете нечто неясное, напоминающее контурами мотоцикл. Мирей знала, что делала, когда подыскивала себе убежище. Но разве она искала убежище? Зачем ей оно? Площадка третьего этажа. Зажигалка освещает номера комнат. Пятнадцать… семнадцать… девятнадцать… Он гасит зажигалку, прислушивается. Где-то спустили воду. Войти или нет? А вдруг он увидит на постели мокрый труп? Нет! К черту такие мысли!… Равинель старается отвлечься, сосредоточить все внимание на каком-нибудь пустяке. Его бьет озноб. Должно быть, из комнаты слышно, как он здесь копается.

Он опять щелкает зажигалкой, отыскивает замочную скважину. За дверью — ни звука. Что за идиотский, непонятный страх? Ведь ему бояться нечего. Теперь Мирей — его друг. Повернув ручку, он проскальзывает в комнату.

Номер мрачный, пустой. Собрав все свои силы, он подходит к окну, задергивает занавески и зажигает люстру. Резко-желтый свет скудно освещает железную кровать, стол, покрытый скатертью в пятнах, крашеный шкаф, старое кресло. И все же что-то выдает присутствие Мирей — ее духи. Ошибка невозможна. Равинель принюхивается к запаху. Ну, конечно, это ее духи. Он то едва ощутим, то бьет прямо в нос. Дешевые духи Крти. Ими душатся многие. Совпадение? А гребешок на туалетном столике? Равинель держит его в руках, подкидывает на ладонях. Что, и это совпадение? Он сам купил его в Нанте, в магазине на улице Фосс. Последний зубец сломан. Точно такого не найдешь во всем Париже. И золотистые волосы, закрутившиеся вокруг ручки! И эта крышечка от коробки биоксина, которая послужила пепельницей для окурка «Хай-Лайф». А Мирей всегда курит «Хай-Лайф». Ей нравятся не сигареты, а название. О господи! Равинель садится на кровать. Он готов расплакаться, зарыдать, уткнувшись в подушку, как в детстве, когда не мог ответить на каверзный вопрос отца. А сегодня он не находит ответа. Поглядывая на гребешок и на золотистые волосы, он чуть слышно шепчет: «Мирей… Мирей…» Ах, эти волосы… И снова представляет себе волосы, но уже другие… те, что потемнели от воды и пристали ко лбу. И вот остались только гребешок и сигарета, испачканная губной помадой. Надо расшифровать этот знак, понять, чего хочет Мирей.

Он встает, открывает шкаф, выдвигает ящики. Ничего. Он кладет гребешок в карман. В первое время после женитьбы он иногда расчесывал Мирей по утром. Как он любил эти волосы, закрывающие голые плечи! Случалось, он зарывался в них лицом, вдыхая запах скошенной травы, возделанной земли. Да, да, это знак. Мирей не пожелала оставить гребешок там, дома, где он был всего-навсего лишенной смысла вещью, и принесла его в эту ничейную комнату, чтоб напомнить ему о временах любви. Ясно, как божий день. Ему остается идти и дальше по скорбному пути, чтобы воссоединиться с ней. Недаром в записке она назначала ему свидание: «Непременно» вернусь домой сегодня вечером или ночью», Отныне сомнений быть не может. Он увидит Мирей. Она явится ему. Посвящение почти состоялось. Воссоединение назначено на сегодня. Равинеля то трясло как в лихорадке, то он вдруг успокаивается. Он подносит к губам сигарету. Он не желает знать, чьи губы уже касались этой сигареты, и, зажав ее в зубах, с трудом подавляет подступающую к горлу тошноту. Мирей часто для него прикуривала. Он высекает из зажигалки пламя и проглатывает первый клуб дыма. Он готов ко всему. Последний взгляд на комнату, где он только что принял решение, которое сам не осмеливается сформулировать.

• Предыдущая
• 24/28
• Следующая