Английская болезнь - Буфорд Билл - Страница 38

• Предыдущая
• 38/49
• Следующая

Мы шли дальше. Мне казалось, что теперь, когда мы совершили эту мертвую петлю, сразу же начнется драка, но этого не произошло. Гонка продолжалась, толпа билась о барьер, о грань, и ничего: ничего не происходило. Я устал и несколько сбавил темп. Здания вокруг, хотя уже трудно различимые из-за темноты, стали давить на психику. Я обратил внимание, что смотрю больше на них, чем на суппортеров. Здания были мне физически неприятны. Было такое ощущение, словно улица вдруг стала для меня недостаточно широка. Здания стали агрессивными, они давили, довлели. В голове вертелось какое-то слово, но я не мог его определить.

Наконец определил: собственность.

Вдруг раздался звон разбитого стекла: это витрина. Я не видел, я только услышал, но эффект был потрясающим — буквально потрясающим: я словно почувствовал электрический разряд. Что-то щелкнуло внутри. Потом — новый звук, на этот раз не такой звонкий: лобовое стекло какого-то автомобиля. Ощущение выросло на несколько пунктов. Еще одно приглушенное «хрясь», второе лобовое стекло. И тут стекла начали разлетаться повсюду. Первой уничтожению подлежала собственность, как бы для того, чтобы помочь нам перейти барьер: собственность — символ порядка, атрибут закона.

И они перешли барьер. Раздался рев, и они ринулись — как бы преодолев земное притяжение — в круговорот насилия. Закон перестал для них существовать. Теперь их не могло остановить ничто, за исключением разве что физической силы полиции, да еще травма, лишившая бы их возможности двигаться.

Я сознательно не описываю драку как таковую, потому что я хочу остановиться на том ключевом моменте, что ей предшествует. Что происходит в это время? Как толпа переходит эту грань, или, лучше сказать, риф — метафоры хотя и избитые, но исключительно верные.

Вот как об этом говорят они.

Они говорят, что это «круто», что это «чума», что это «как наркотик». Они говорят, что это невозможно забыть, и что они не хотят это забывать. Они говорят, что это затягивает, рассказывают и пересказывают, как это и что они при этом чувствуют. Они говорят об этом с гордостью людей, видевших, участвовавших, чувствовавших, прошедших через то, чего у других не было. Они говорят об этом так, как другое поколение говорило об алкоголе и наркотиках — правда, сами они тоже употребляют и алкоголь, и наркотики. Один из них, владелец бара, говорит, что это что-то гормональное, химическое, как бы некое газообразное вещество распыляется в воздухе, когда начинаются беспорядки, и устоять перед ним невозможно.

А как бы это описал я?

Быть в сознании — значит воспринимать настоящее во всем его многообразии. Человеческий мозг никогда не отдыхает; он все время работает, думает, вспоминает, выбирает, добавляет, забывает. Например, когда я сижу в своей комнате и пишу эту книгу, мой мозг одновременно заканчивает это предложение и уже составляет следующее, он уже закончил эту книгу, и в то же время он ее еще не закончил — он ее никогда не закончит. Он воспринимает шум с кухни, пение птиц на улице, качество освещения; он думает о том, что мне предстоит сделать позже — вечером, в выходные, в следующем месяце, в старости. Я пишу дальше этот абзац, а он думает о моем счете в банке, о моих родственниках, о туши для ресниц, что использовала моя сестра на прошлом празднике, вспоминает чужую смерть, вызывает печальные воспоминания. Человеческое сознание состоит из гораздо большего количества вещей, чем с помощью этого самого сознания мы можем придумать. Такова реальность: каждую секунду нашу деятельность стимулируют тысячи миллионов стимулов, они приходят, уходят, их действие начинается, заканчивается.

И есть момент, когда сознание отступает: это момент, связанный с выживанием, насилием, это животное чувство, когда нет никаких сложных уровней и всего остального, а есть только одно — настоящее, возведенное в абсолют.

Насилие — одно из самых сильных ощущений в жизни, а для тех, кто избирает его своим хобби, оно является и одним из самых сильных удовольствий. Там, на улицах Фулхэма, когда толпа перешла этот метафорический риф, я буквально почувствовал, что стал невесомым. Я презрел земное притяжение, я победил его. Я почувствовал, как я поднимаюсь над самим собой и могу теперь воспринимать мир замедленно, во всех деталях. Потом я подумал, что это состояние похоже на состояние, которое бывает, когда принимаешь какой-нибудь наркотик, этакая адреналиновая эйфория. И тогда в первый раз мне стали понятны слова, которые они используют, когда говорят об этом. Футбольное насилие — их наркотик.

А чем это было для меня? Для меня это было состоянием абсолютной самодостаточности.

С Диджеем я познакомился в апреле 1988 года, в итальянском ресторане в Вудфорд Грин, цветущем пригороде Лондона, что неподалеку от Иппингского леса. Столики были накрыты белыми скатертями, на них стояли свечи; в углу пианист пел что-то из репертуара ранних Bee Gees со средиземноморским акцентом. В качестве места встречи этот ресторан выбрал сам Диджей, он был здесь завсегдатаем — здесь у него был открыт счет.

Услышал о Диджее я от приятеля, тележурналиста — тот в свое время делал сюжет о фирме «Вест Хэма», Inter City Firm, и с тех пор поддерживал контакт с некоторыми хулиганами. Это была его идея — познакомить меня с Диджеем. Если верить моему приятелю, Диджей был одним из лидеров фирмы «Вест Хэма», но помимо прочего он был человеком, который хотел делать кое-что новое. Он хотел стать фотожурналистом, снимать футбольное насилие. Мой приятель решил, что мы могли бы работать вместе, и организовал встречу. Еще он пригласил на нее свою знакомую, исполнительного директора одного фотоагентства.

Группировка, к которой принадлежал Диджей, состояла из людей экстраординарных, даже по меркам суппортеров. Приятель рассказал мне про Келли, маленьком человечке с большими преступными наклонностями. Мой приятель спросил, помню ли я побег из тюрьмы в Лестере в 1986 году. В ходе его на территорию тюрьмы приземлился вертолет и спас двоих заключенных прямо во время прогулки. Вертолетом управлял Келли.

Приятель поведал мне также о воскресной поездке на побережье. Кто-то заказал автобус — как выяснилось позднее, с деньгами у них проблем никогда не было — и пять или шесть десятков членов фирмы из Восточного Лондона отправились на курорт. Они почти доехали до Клэктона, когда мой приятель попросил остановить автобус и сказал, что дальше не поедет, если они не прекратят. Они разозлились. Они назвали его «лохом». Но в конце концов остановились.

А делали они вот что. Они уже были в более или менее бессознательном состоянии — ни в выпивке, ни в травке, ни в кокаине недостатка не было — когда, проезжая мимо больницы, заметили женщину; та стояла на обочине и голосовала. Они сказали водителю, чтобы тот остановился.

Ей было лет семнадцать, на ней была ночная рубашка — она только что сбежала из этой больницы. Она явно была не в себе — смотрела куда-то мимо, не могла толком говорить и даже двигалась как-то неестественно — но она была привлекательна внешне и отвечала на заигрывания. Суппортеры обступили ее — тискали, кто-то мял ее соски, еще кто-то щекотал клитор, потом затащили в автобус, сорвали ночнушку и голую положили в проход между креслами. Начали совать члены ей в лицо. Кто-то помочился на нее. Они собирались ее изнасиловать — один суппортер уже пристраивал член между ее ног — именно в этот момент не выдержал мой приятель.

К полудню они приехали в Грейт Ярмут и вошли в первый же паб. Они явно искали приключений. Заказав себе еды, они принялись швыряться ею друг в друга — настоящая общепитовская битва. Их выгнали из паба. Тогда они пошли в другой паб — там оказались солдаты, летчики с находившейся неподалеку базы британских ВВС. Тут же началась драка — дралось более семидесяти человек; в ход пошли кружки, столы, стулья, но суппортеры сумели уйти до появления полиции.

• Предыдущая
• 38/49
• Следующая