Подлодка [Лодка] - Буххайм Лотар-Гюнтер - Страница 77

• Предыдущая
• 77/147
• Следующая

Не проходит и минуты, как вручают текст радиограммы: «Конвой в квадрате AX триста пятьдесят шесть, курс двести сорок градусов, скорость около восьми узлов — UA». Старик подписывает радиограмму огрызком карандаша и отдает ее вниз.

На верхней палубе появляется обеспокоенный шеф и смотрит на командира, как побитая собака.

— Вы опять за свое! — пробует подбодрить его командир. — Кто собирается участвовать в игре, должен платить! Или есть какие-то серьезные проблемы?

— Только не с дизелями, господин каплей! Всего лишь с возвращением домой.

— Ах, шеф, бросьте свои апокалиптические предсказания. Молитесь Богу и держите порох сухим. Или вы не верите в господа Бога, творца небесной и земной тверди? Она хорошо идет, правда?

Стоило шефу убраться, как командир вместе со штурманом принимаются за какие-то вычисления:

— Когда стемнеет?

— В 19.00.

— Значит, нам не придется слишком долго идти полным ходом после этого. Во всяком случае, для одной атаки топлива нам хватит! После этого мы потащимся на скрытых резервах, которые их превосходительство Шеф, как все его коллеги, любят утаивать про запас.

Клубы дыма кажутся теперь воздушными шарами, привязанными на коротких тросах, протянутых вдоль горизонта. Я насчитал пятнадцать.

С деланным равнодушием командир произносит:

— Нам следует уделить некоторое внимания их прикрытию. Приблизьтесь к ним слегка. Не мешало бы узнать, с каким эскортом придется иметь дело сегодня вечером.

Первый вахтенный офицер немедленно поворачивает лодку на два градуса левее. Первый номер, который отвечает за обзор передней четверти по правому борту, достаточно отчетливо произносит:

— Хоть на этот раз займемся чем-то дельным…

Командир обрывает его:

— Не так быстро, господа! Что угодно может случиться до наступления темноты.

Он напускает на себя мрачный вид. Но я уверен, что глубоко внутри себя он совершенно спокоен. Древнее суеверие: не сглазь атаку.

Судя по радиограммам командования, уже пять лодок перенацелены на наш конвой. Пять — это уже настоящая стая. Одна из них, как мы поняли из их донесения о своих координатах, прибудет уже этой ночью. Это Флешзиг — и он находится к западу от нас.

Первый вахтенный офицер сидит в кают-компании. Он заметно нервничает. Я вижу, как беззвучно шевелятся его губы. Должно быть, вспоминает свою «молитву перед боем» — слова команд для пуска торпед. Учитывая, что ни один корабль противника не оказался в пределах досягаемости во время его предыдущего патруля, это будет его первая атака. Во всяком случае, хоть на время мы сможем отдохнуть от его пишущей машинки.

На центральном посту я налетаю на шефа. Он может притворяться, что совершенно спокоен, но видно, что он чувствует себя как на иголках. Я наблюдаю за ним молча, но с многозначительной ухмылкой, пока он, вспылив, не спрашивает, что это меня так развеселило.

— Тихо, тихо, — успокаивает его Старик, неожиданно материализовавшийся из ниоткуда.

— Будем надеяться, что выхлопные трубы выдержат, — говорит шеф. — одна, идущая от левого дизеля, повреждена.

Всего несколько часов назад Йоганн рассказал мне одну историю:

— Однажды, еще на UZ, мы поддерживали контакт, и у нас прогорела выхлопная труба дизеля. Бог мой, ну и натерпелись же мы! Весь отработанный газ повалил в машинное отделение. Держишь руку перед лицом, и не видишь ее. Пришлось улепетывать оттуда и возвращаться уже со спасательным снаряжением. Два кочегара потеряли сознание. Отправили их отлеживаться. Сам Старик спустился вниз. Вопрос стоял так: сдаться и дать посудинам уйти от нас, либо дышать газом до самой атаки? Все висело на волоске — и так целых три часа! Стены были абсолютно черные, а мы стали похожи на негров.

Шеф начинает всерьез беспокоиться. Не сказав ни слова, он удаляется в кормовой отсек. Спустя пять минут он возвращается.

— Ну, как там?

— Comme ci, comme ca [67], — ответ, достойный сивиллы. [68]

Командир с головой занят у карточного стола и, кажется, его ничто не волнует.

Радист приносит журнал на подпись. Это значит, что прошло еще два часа.

— Наша газета, — говорит Старик. — Послание для Меркеля, ничего особенного, приказ сообщить свои координаты. Он вышел в море в тот же день, что и мы.

Новость, что старый Меркель или как его еще называют — Меркель-Катастрофа, все еще жив, приводит нас в неподдельное изумление. Его первый вахтенный офицер поведал мне, чего он избежал в свой последний патруль, когда они встретились с танкером в необычайно бурном море:

— Танкеру не повезло. Он совершил маневр, и оказался прямо перед нами. Море так разыгралось, что мы не могли поймать его в перископ. Нам пришлось подойти так близко, чтобы танкер не смог уклониться от наших торпед. Меркель приказал выпустить одну торпеду из третьего аппарата. Мы услышали, как она сдетонировала, а сразу за этим — еще один взрыв. Шеф делал все возможное, чтобы удержать нас на перископной глубине, но мы все никак не могли увидеть танкер. Перископ был чист лишь несколько минут спустя, и первое и единственное, что мы увидели — нависший над нами борт танкера. Они, оказывается, описали круг. У нас не оставалось времени, чтобы уйти от столкновения. Они врезались в нас, когда мы были на глубине всего в пятнадцать метров. Оба перископа снесло к черту, но корпус высокого давления выдержал — просто чудо! Нас спасли какие-то сантиметры. Мы не могли всплыть: люк боевой рубки совершенно заклинило. Не слишком приятно, если не можешь оглядеться вокруг, не говоря уже о том, чтобы вылезти из лодки. Отвратительное ощущение. В конце концов мы выбрались через люк камбуза и вскрыли люк рубки при помощи кувалды и зубила. Ни о каком аварийном погружении и речи быть не могло…

Никто ни разу не осмелился спросить Меркеля, как он умудрился привести лодку назад, на базу, через две тысячи миль, с искалеченной боевой рубкой и вообще без перископов. Но у Меркеля волосы успели поседеть еще до этого случая.

Пытаясь приготовить камеры к съемке в каюте унтер-офицеров, я оказался свидетелем оживленной дискуссии ее обитателей. Невзирая на близость конвоя, они снова обсуждают тему номер один.

— Тебе было бы любопытно взглянуть на его последнюю подругу. Родилась в 1870 году. Первым делом у нее надо было смести паутину между ног…

Зейтлер издает мощную отрыжку, рожденную в глубине его желудка.

— Тебя можно было бы запеленговать по звуку с большой дистанции! — восхищенно произносит Пилигрим.

Я ищу убежища в носовом отсеке. Свободные от вахты наблюдатели, не то пятеро, не то шестеро, расселись, кто скрестив, кто вытянув ноги, на пайолах под качающимися гамаками. Не хватает только костерка.

На меня набрасываются с расспросами:

— Ну, что там?

— Все идет по намеченному плану.

Жиголо размешивает что-то в своей чайной чашке грязным ножом.

— Бульон — дерьмовый, — усмехается Арио. — но зато очень питательный.

Пришедший с мостика палубный матрос прикидывается удивленным:

— Что это за охотники на привале?

Затем он пытается протиснуться в их кружок, но Арио моментально портит ему настроение:

— Не надейся на этот раз улизнуть с моим бутербродом! Ты вчера опять повторил свой фокус. В следующий раз я тебе голову вобью между плеч!

Матросик намазывает себе маслом еще один кусок хлеба, усаживается поудобнее и обращается ко всей честной компании:

— Позвольте мне открыть вам маленький секрет — вы все тупые свиньи.

На это заявление никто и не думает обижаться.

От волнения я не могу оставаться на одном месте. Вернувшись в каюту младших офицеров, мне не приходится долго прислушиваться, чтобы понять, о чем они говорят на этот раз. Слово имеет Зейтлер:

— Когда я служил на тральщике, у нас на борту был один урод вроде этого.

— Если по какой-то случайности урод, о котором ты рассказываешь, — это я, то ты вполне можешь рассчитывать получить страховку от несчастного случая! — объявляет Френссен. — причем очень быстро.

• Предыдущая
• 77/147
• Следующая