Любовник богини - Арсеньева Елена - Страница 63

• Предыдущая
• 63/84
• Следующая

– Выходи один на один!

Где там! Они лезли всем скопом!

Они лезли всем скопом, и каждый так рвался первым принести жертву своей ужасной покровительнице, что один мешал другому и даже сшибал с узкой отвесной лестницы. Но это мало уменьшало количество врагов, ибо срывались единицы, а снизу накатывались десятки. Однако Василий держался, фехтуя левой рукой и работая вагхнаком – правой, когда какая-нибудь наглая черномазая рожа оказывалась слишком близко. Он мог жалеть только о том, что нет третьей руки, для другой сабельки, однако и одной положил уже немало ворогов, непривычных рубиться с левшой и терявших драгоценные мгновения на то, чтобы перестроиться в маневре. Ну что ж, как рубаки все эти орущие туземцы и в подметки не годились бонапартовским ветеранам, которые зубами рвали армии союзников на подступах к Парижу и, видя перед собою хитреца-левшу, с усмешкой тоже перебрасывали саблю в левую руку: «Avec plaisir, s'il vous plait, monsier!»[30]

Существовала маленькая разница: там Василий был со товарищи, а здесь – как бык взъяренный, но одинок. И вот-вот прилетит снизу еще одна чакра, или стрела, или копье… Он как-то вдруг, внезапно понял, что обречен, а значит, обречена и Варенька, но, вместо того чтобы родить страх в его сердце, эта мысль удесятерила его силы.

Он спустился на ступеньку, еще на две… Вдруг гулко ударил барабан – и Василий оказался один на лестнице: наступающие отхлынули, и только трупы остались на ступеньках.

Они опять сгрудились во тьме, а магараджа вытянулся во весь свой плюгавенький росточек, вскинул саблю Сиваджи…

– Попался, голубочек! – радостно выдохнул Василий, смахнув с пальцев вагхнак. Он уже занес руку, чтобы размахнуться, послать чакру вперед, чтобы смертоубийственное лезвие чиркнуло по горлу этого коварного…

И рука его опустилась.

Какая-то темная волна прошла по телу, окатила его нерассуждающим ужасом. Тоска сжала сердце.

Василий уронил чакру – звон металла по ступенькам показался отчаянным далеким зовом… на который он уже не мог отозваться.

Медленно поднял голову – и пошатнулся. Слабость, внезапно овладевшая им, была так сильна, что он едва не свалился на ступеньки. Да еще что-то непрестанно било его в грудь, ударяло по голове, толкало, заставляло лечь, лечь, сдаться. Мерные удары барабана заставляли лестницу вздрагивать, и Василий уже с трудом удерживался на ногах. Еще секунда, и, несмотря на тупую, но сильную, как удары молота, боль в висках, им стало овладевать невыразимое чувство покоя; он смутно осознавал, что лишается чувств.

В глазах его все плыло, но какой-то тусклый красный огонек внезапно приковал к себе взгляд. Он двоился – и Василий не сразу осознал, что смотрит в два красных, алчных глаза. Это были глаза Кали, и под ее взором Василию показалось, что он связан, опутан, что его беспомощного влекут на заклание неведомые силы.

И хотя он не мог уже пошевельнуть ни одним пальцем, ни произнести ни одного звука, он не испытывал ни малейшей боли, не было даже искры страха в душе: одно только полное затишье всех чувств.

«Неужто это смерть?» – мелькнуло у него в голове, и чей-то чужой голос ответил:

«Да, о да, вечная смерть!»

Он поник головой, ощущая, что нет ни сил, ни желания противиться. Он знал, что жизнь еще теплится в его теле, однако не испытывал ни малейшего сожаления от того, что этот слабенький огонек скоро погаснет.

Что-то холодное соскальзывало с руки. Латунная рукавица ханды… последняя хитрость – меч… Эти слова больше ничего не значили для него, ничего.

Он сделал еще один неверный, колеблющийся шаг – и в этот миг что-то пронзило его левое плечо. Василий взревел от боли, качнулся, хватаясь за плечо, словно хотел сорвать тяжелую длань, вцепившуюся в него. Чудилось, боль – рука смерти легла ему на плечо! Сознание вспыхнуло, ожило, мышцы напряглись. Он понял: в плечо попала стрела или нож. Его убивали сзади, предательски!

Он повернулся, чтобы увидеть лицо этого последнего врага, убийцы, еще более коварного, чем сам магараджа…

Перед ним стоял Нараян.

И он еще успел рвануться к горлу этого предателя, прежде чем мрак овладел всем его существом.

Прохладное дуновение коснулось лба, и Василий ощутил, что грудь его поднимается и в нее входит воздух. Он с болью закашлялся, словно это обыкновенное движение было чем-то забытым, непривычным… грудь, чудилось, замлела, оставаясь так долго каменно неподвижной. Веки его трепетали, желая подняться. С невероятным усилием, словно приподнимая неимоверную тяжесть, Василий приоткрыл глаза и тотчас зажмурился снова, потому что нестерпимо яркий свет, заливавший мир, так и хлестнул по ним, выбив жгучие слезы.

Он отвык дышать, отвык видеть. Губы не повиновались – говорить он тоже отвык. И хотя откуда-то знал, что у него должны быть руки и ноги, их он тоже не ощущал.

Так… уже лучше. Тысячами иголочек закололо все тело: это ожила в нем кровь, ринулась делать свое животворящее дело, однако Василий чувствовал, что еще далековато до того, чтобы «из забытья, как некогда, восстать», – слишком долго он пробыл во мраке… в том мраке, который обрушился на него, когда стрела Нараяна пронзила ему плечо.

И сейчас словно бы еще одна стрела вонзилась в него – на сей раз в голову. Эта стрела была изумление. Он изумленно вспомнил, что потом куда-то долго бежал вместе с Нараяном – не то преследуя его, не то преследуемый им. Он смутно сознавал, что все еще находится во дворце магараджи, однако путь их бегства пролегал не по залам и покоям. Это были какие-то полуобвалившиеся кельи, невообразимые лазы, напоминающие ходы, которые прорывают себе мускусные крысы и по которым потом скользят только змеи. Это был как бы новый дворец, невыносимо протяженный, невыносимо тесный, и путь этот был настолько мучителен, что Василий приказал себе не думать о нем сейчас. Но в памяти еще мелькали отрывочные картины, там была какая-то каморка – совершенно пустая, если не считать черных пауков, похожих по величине на самых крупных раков. Зачуяв людей, они сотнями забегали по стенам, висли в воздухе, падали на головы незваным пришельцам и шмыгали по углам. Василий вспомнил, что начал давить, топтать этих мерзейших существ, однако Нараян остановил его и… О боже, они заговорили, они о чем-то заговорили!.. Да, Нараян процедил сквозь зубы, что грех перед природою и собственной совестью лишать жизни убегающее от человека даже и опасное животное, тем паче такую мелкую, жалкую тварь, как паук.

А Василий… значит, он был скорее жив, чем мертв, если у него хватило сил еще и съязвить:

– Уж не боишься ли ты в будущей жизни переселиться в черного паука?

– Hет, но все-таки предпочел бы сделаться пауком, нежели безрассудным глупцом. Не имея разума, глупцы поступают с собою как с врагом, совершая злое дело, которое приносит горькие плоды!

Помнится, по уничтожающему взгляду, брошенному Нараяном, Василий понял, в чей огород камушек. За такие слова Нараяну предстояло заплатить… но простреленное плечо, о котором Василий на время бегства вроде как забыл, снова начало жечь будто огнем, потому он отложил взимание долгов до лучшей поры и полез за Нараяном в новую келью, заваленную мелкими каменьями и землей так, что Василий усомнился, удастся ли им когда-нибудь эту свалку разобрать. Они, впрочем, даже и пытаться не стали, однако каким-то образом очутились в некоем каменном мешке, и тогда Василия вдруг осенила страшная, противоестественная догадка: что, если Нараян ведет его не по каким-то там тайным покоям, а сквозь стены дворца? И это было его последней мыслью. Больше он не помнил пути, ничего не помнил…

• Предыдущая
• 63/84
• Следующая