Новая кровь - Асприн Роберт Линн - Страница 47

Воцарилось ошеломленное молчание. Когда оно стало невыносимым, Жарвина хрипло выдавила:

— Но ты же говорил, что это убьет Кликитагха!

— Так оно и случилось.

— Что?!

— Мне кажется, я пользуюсь самыми простыми словами — разве не так? Несмотря на перемены, которые я претерпел! — теперь в голосе мага звучали дикие жестокие нотки, и мурашки на спине у Жарвины забегали с новой силой. — Впрочем, возможно, это твое естество сопротивляется услышанному. Ну что ж, сейчас я попробую выразиться еще проще. Я дал Кликитагху свободу! И он умер! Но даже после этого в его заклинании сохранилась столь неимоверная сила, что Кликитагх снова встал и сказал — слава всем богам, что никто, кроме меня, не мог услышать этих ужасных слов! — «Жив я или мертв, я осужден бродить по миру. Я не могу дважды есть за одним и тем же столом и дважды спать в одной и той же кровати. Я так решил. Такова моя судьба!»

Даже в пересказе чувствовалось эхо, отражение той силы, которой изначально было наделено проклятие Кликитагха. И Сила эта была непереносима. Мозг Жарвины заполонили чудовищные видения. Женщина закричала и без сознания рухнула на пол.

В свете факелов было видно, как на ее щеках блестят слезы.

Жарвина пришла в себя незадолго до рассвета и обнаружила, что находится в доме у Мелилота, — как не раз случалось с ней в прошлом. Но на этот раз ее тело не было переполнено воспоминаниями об искусных и поистине волшебных ласках Инаса Йорла. Одно лишь смутное ощущение утраты. Жарвина отбросила одеяло, встала, воспользовалась ночным горшком, жадно напилась из стоящего на тумбочке кувшина, а потом, не сознавая своей наготы, отдернула штору и распахнула ставни навстречу новому дню.

Холодный воздух в сочетании с холодной водой встряхнул Жарвину и привел ее в чувство. Она потянулась за одеждой — и застыла, случайно заметив свое отражение в высоком и дорогом зеркале, висевшем рядом с окном.

На ее теле не осталось ни одного шрама. Да что там шрама — на коже не заметно было даже ни малейшего, с паутинку, намека на то, что она была когда-то повреждена. Словно и не было никогда в жизни Жарвины свистящей плети, полосовавшей в клочья ее тело.

Изумленная, пораженная Жарвина смахнула челку со лба. Ведь наверняка рубец на лбу оста…

Исчез, как не бывало.

— Но я же ему сказала! — воскликнула Жарвина. — То есть я говорила Мелилоту, но он тоже слушал! Я сказала, что хочу оставить этот шрам, потому что он бывает полезен…

Жарвина умолкла, не закончив фразу, руки ее бессильно повисли.

— О, ты ведь здесь, Инас Йорл, не так ли? Ты ведь наверняка подсунул мне в мозг своего соглядатая! Тот же фокус, который подсказал мне имена твоих василисков! Может, ты чересчур занят, чтобы слушать меня прямо сейчас, но я обойдусь с твоим отражением точно так же, как с тобой самим! А ну отвечай! Зачем ты без разрешения убрал шрам у меня со лба?

И ответ пришел — не слова, а ощущение теплого и очень личного общения, возникшее в самых потаенных глубинах сознания Жарвины. Лучше всего для сравнения подошел бы глоток горячего глинтвейна в холодный зимний день, если только это вообще можно было хоть с чем-то сравнить

— Это не я, — ответил ментальный двойник Инаса Йорла, хотя его слова и не были словами. — Во всяком случае, я не имел такого намерения. Слушай, Жарвина, слушай и запоминай! Не будем говорить о том, что забвение было для Кликитагха милосердием. Я говорю так на основании того, что узнал. Жить с воспоминанием об этом ужасе!..

Жарвина кивнула, участвуя в этой беззвучной беседе.

— Однако со временем его приговор стал невыносимым. Случается так, что благими намерениями бывает вымощена дорога в ад. Милосердие оказалось слишком жестоким. Он понял это и все же вновь осудил себя, невзирая ни на что.

Еще один кивок, на этот раз окрашенный ужасом.

— А ты пожалела его!

— Да, пожалела! — нотка вызова. — И до сих пор жалею!

— Ты была первой, кто пожалел его за тысячу лет. На мгновение Жарвина замерла.

— Этого не может быть!

— Кликитагх сам мне сказал об этом, когда я расспрашивал его, взывая к силе более великой, чем любой из богов. До тех пор, пока Кликитагх не встретил тебя, ни один человек не посочувствовал его бедственному положению.

— Тогда я оплакиваю наш несчастный больной мир! — крикнула Жарвина. По щекам женщины, как и прошлой ночью, потекли слезы, слезы, с которыми Жарвина так долго не была знакома.

— Тебе хорошо, ты можешь плакать, — вздохнул призрачный Инас Йорл.

Некоторое время собеседники молчали.

— Ты сотворила чудо.

— Я не поняла, — шмыгая носом и стараясь взять себя в руки, Жарвина принялась одеваться.

— У тебя остались шрамы?

— К чему этот вопрос? Ведь ты же убрал их, разве не так? Убрал даже тот, который я собиралась оставить!

— Это сделал не я, Жарвина. Их убрала ты. Жарвина, которая как раз наклонилась, чтобы зашнуровать сапоги, застыла, не окончив движения.

— Продолжай. А когда оденешься, выйди на улицу. Не спрашивай, зачем это нужно. Как только выйдешь, ты все сразу поймешь. Я пустил в ход более могущественную магию, чем когда-либо до сих пор. Ну что ж, прощай. Не пытайся найти меня, пока я сам за тобой не пошлю. Имена моих василисков сменяются каждый день. Иногда я даю им такие имена, которые невозможно произнести человеку. Вот почему сегодня утром я не разговаривал с тобой при помощи слов…

Связь разорвалась, оставив после себя неприятные ощущения. Несколько секунд Жарвине казалось, что у нее четыре желудка и все четыре мутит.

Потом это ощущение прошло. Даже не зашнуровав куртку, Жарвина сломя голову скатилась по крутой лестнице — в доме у Мелилота других не было, — по дороге оттолкнув сонного подмастерье, который пытался помешать ей отпереть главную дверь на основании того, что господин Мелилот, дескать, еще не проснулся. Хотя еще только начинало светать, Жарвина сразу увидела распростершееся на брусчатке тело: лицо повернуто в сторону, одна рука отброшена, грудь залита кровью, еще не свернувшейся из-за пронизывающего холода. Вероятно, жертва бандитского нападения…

— Кликитагх! — прошептала Жарвина, опускаясь на колено рядом с… с трупом?

Да, так оно и было. Пульс не прощупывался. Налет инея покрывал волосы, бороду, руки несчастного…

Жарвина медленно выпрямилась, изумленно глядя вниз.

— Так, значит, твое путешествие завершилось здесь, в Санктуарии, — пробормотала она. — Ну что ж, ведь смерть была твоим самым большим желанием. И…

В сознании Жарвины вдруг промелькнула мысль, удивительная и пугающая.

— Если верить тому, что утверждал Инас Йорл, — а кому же мне верить в таких делах, если не ему? — однажды было совершено наихудшее за всю историю мира преступление. Твое преступление, мой Кликитагх. И только твое.

Похоже было, что в любое мгновение может пойти снег. Воздух был настолько холодным, что у Жарвины онемели губы. Облизнув их, она почти ожидала почувствовать вкус льда.

— Но и ты дошел до конца своего пути в поисках искупления. Что теперь станет с тобой, уже неважно. Пускай снег укутает тебя саваном. Пускай собаки и воры растащат твое тело по кусочкам — для тебя это уже не важно. Возможно, тебе стоило бы прийти в Санктуарий раньше. Не может быть, чтобы ты спасся лишь благодаря встрече со мной! Я не верю в это!

С этими словами Жарвина развернулась и направилась обратно в скрипторий. Подмастерье с огромным облегчением задвинул засов и запер дверь. Жарвина на кухне нашла себе завтрак из горячего бульона с клецками. На улице начали медленно падать хлопья снега.

К ночи — как и было задумано Инасом Йорлом, — Жарвина больше не думала о Кликитагхе. Осталось лишь ощущение того, что всякое несчастье достойно жалости, а Кликитагх был самым несчастным из людей. Кликитагх остался у нее в памяти как миф и как символ, но при этом ее ожидала собственная жизнь, которую следовало прожить.