Смертоносная зима - Асприн Роберт Линн - Страница 72

По полу были разбросаны игрушки, у стены на полке лежали кубики, игры, карандаши для рисования и материалы для лепки. У Лало загорелись глаза. Он быстро вспомнил, как его разноцветные мухи развлекали Альфи.

Превозмогая боль, ибо теперь он ощущал, что все тело его ноет после борьбы со стихией, Лало подошел к полке и выбрал грифельную доску и коробку с цветными мелками. Держа их так, словно они могли укусить, он вернулся к ребятишкам посреди комнаты и опустился на корточки.

— Вам нравятся веселые рисунки? Что вы хотите — бабочек?

Быстрым движением мелка он изобразил взмах красного крыла, еще одним набросал вытянутое тело и яркие глаза.

Вспыхнувшая за окном молния ослепила Лало. Когда зрение вернулось к нему, он увидел, как щуплая ручка Артона стирает рисунок.

— Не надо! За окном плохие яркие вещи…

Его темные глаза приковали взгляд живописца, и в них Лало увидел угловатых бесплотных демонов, живших за счет энергии бури.

— Заставь их уйти!

«Я не буду рисовать их, — испуганно подумал Лало, — в них и так уже слишком много жизни!» Он нежно взял ребенка за руку, вспоминая, как утешал своих детей, когда те проливали молоко или ломали любимые игрушки, не сознавая собственной силы.

Теперь он ощутил на себе и взгляд Гискураса, который наполнил его знанием обо всех тех силах, что были замешаны в буре. Появились и другие образы-чувства, еще не оформленные желания, жаждущие слиться в Личность, которая направит потенциал, присущий двум детям, сидящим перед ним, на добро или зло. Лало узнал это чувство — он ощущал его всегда перед началом работы над картиной, когда цвета, формы и образы еще носятся в сознании, а он бился над равновесием, которое составит их в гармоничное целое.

Но в случае неудачи с картиной единственной потерей будет испорченный холст. Если же неудача постигнет этих детей, они могут разрушить Санктуарий.

Гром хлопал над дворцом в гигантские ладоши; комната сотрясалась, в распахнувшееся окно порыв ветра задувал капли дождя. Гискурас задрожал, и Лало схватил его за руку. «Чтобы воспитать их, нужен колдун — но ведь можно что-то сделать прямо сейчас!» Лало закрыл глаза, повинуясь не страху или давлению более сильной воли, а жалости, чтобы найти в себе ту часть, которая была богом.

Когда он снова открыл глаза, стекло окна продолжало колотиться о раму. За ним тучи пульсировали сотней оттенков серого — опять серого цвета! О боги, как он устал от бесцветного мира! Опустив взгляд, Лало увидел, что мелок, зажатый между его рукой и пухлыми пальцами Гискураса, оставил на доске желтую полосу. Какое-то время он смотрел на нее, а затем взял оранжевый мелок и вложил его в худую руку Артона.

— Здесь, — прошептал он, — нарисуй линию под этой — да, вот так…

Один за другим он давал разноцветные мелки детям и направлял их неловкие руки. Желтый, оранжевый, красный и багровый, синий, голубой и зеленый — мелки светились на фоне темной доски. Когда все цвета были использованы, Лало поднялся на ноги, осторожно держа доску.

— А теперь давайте сделаем что-нибудь прекрасное — у меня одного не получится. Идите оба вместе со мной… — Протянув руку, Лало увлек сначала Артона, затем Гискураса от их матерей. — Пойдемте к окну, не бойтесь…

Лало смутно сознавал, что в комнате за его спиной стало тихо, но все его внимание было обращено на двоих детей рядом с ним и бурю на улице. Они подошли к окну. Лало опустился на колени, и его рыжая голова прижалась к темноволосой и белокурой детским головкам.

— А теперь дуйте, — тихо проговорил он. — Дуйте на рисунок, и мы заставим противные тучи убраться прочь.

Он почувствовал, как молочное дыхание детей согрело его пальцы. Склонив голову, Лало выпустил свое сдерживаемое дыхание и увидел, как меловая пыль облачком поднялась во влажный воздух. Его взгляд затуманился от усилия, с которым он дул, но так ли это? Ведь теперь в небе горело множество цветов, и эти цвета переливались. В ушах Лало зазвенела тишина.

Сев на корточки, художник прижал к себе Детей Бури, и они вместе стали смотреть, как над Санктуарием засияла радуга…