Воровское небо - Асприн Роберт Линн - Страница 36

Страт еще надеялся, что Критиас в конце концов оставит его в покое, одного, позволит забыться.

Или ударит его — и даст повод, не важно, что только повод, — броситься в драку…

Но Крит, который на своем веку убил столько людей, что всех и не запомнить, а кое-кого даже медленно резал кусок за куском, Крит смотрел на Стратона так, будто сам ощущал эту боль — как будто кто-то мучил его самого, сводил его с ума, а он слишком сильно любил этого некто, а потому не мог поступить с ним так, как поступил бы с любым другим человеком на свете, если бы тот разозлил его так, как злил Стратон.

— Да что с тобой творится? — как мог спокойно спросил Крит. — Черт побери, что же такое с тобой творится, а?

«Это всего лишь сны, мечты — вот и все…» — подумал Страт.

— Я убью ее! — сказал Крит.

Страт схватил его за рукав и крепко сжал пальцы. Наверное, это показательно — до чего он дошел, ведь больше всего Страта беспокоила сейчас опасность, нависшая над Критом. С ним самим ничего страшного больше не случится, да и какая разница, если бы и случилось? Он — ничто, он ничего не значит. Но Крит, Крит, который выбрался живым изо всех переделок, который пережил стычки, битвы, покушения, Крит ничего не смог бы противопоставить Ей!

— Крит, — сказал Стратон. — Я пойду в этот чертов дворец, слышишь? Я буду там. Я буду там, хорошо?

Крит ничего не ответил. Страту было от этого больно и обидно, как ни от чего другого во всем мире.

— Мне пора на это чертово дежурство. Крит, я порвал с ней, слышишь? Я порвал с ней и никогда к ней не вернусь, клянусь всем чем угодно!

Крит молчал.

Страту от этого стало невыносимо больно — больнее, чем от любых пыток, каким Крит мог бы его подвергнуть.

Ночь, темная ночь, после долгого дня, заполненного работой… Странная, не по сезону, погода… Усталый город… В этот час даже из кабаков, и даже в Санктуарии, начинали выпроваживать последних завсегдатаев, вышибалы выставляли на улицу безнадежно упившихся клиентов, и те ковыляли домой — кто с подружкой или приятелем, а кто и один…

На темной улочке рядом с «Распутным Единорогом» закричала женщина — коротко и пронзительно. Крик почти сразу же оборвался, и кто-то хрюкнул от боли — служанка из «Единорога» знала, куда надо двинуть локтем, а куда — коленом. Но мужчина был огромный и изрядно на взводе. Послышались беспорядочные тупые удары, легкое тело девушки отлетело к стене и безвольно сползло на землю.

Насильника это, как видно, позабавило и раззадорило еще больше. Это так ему понравилось, что он запустил пятерню в растрепавшиеся волосы девушки, поднял ее и начал пинать ногами.

Это удовольствие оказалось получше выпивки, на которую он последнее время весьма сильно налегал. Мужик совсем разошелся.

Как вдруг, в промежутке между пинком и ударом о стену, насильник услышал чьи-то легкие шаги. Кто-то тихо, осторожно подкрадывался к нему сзади по пыльной каменистой дорожке.

Камешки шуршали под ногами.

Насильник бросил свою жертву на землю, повернулся и увидел — то, что он увидел, показалось совершенно невероятным — изысканно одетую даму в плаще… Здесь, на этой грязной улочке, и в такой час!

Он слышал, как его прежняя жертва тихо скулила в сторонке, стараясь отползти куда-нибудь, спрятаться, но эта невероятно изящная потаскуха в дорогом плаще с капюшоном.., она поразила его воображение…

Поразила его воображение настолько, что он даже не заметил, как кто-то двинул его кирпичом по затылку…

Ишад окинула взглядом избитую, окровавленную служанку из таверны, очень надеясь, что темнота и растерянность девчонки сделают свое дело.

— Ну, спасибо, — с усмешкой сказала Ишад и поплотнее завернулась в плащ. Тяжелая и мягкая ткань приятно облегла тело, так что Ишад даже вздрогнула от возбуждения. — Ты что же, живешь в этом закоулке? Я бы на твоем месте подыскала комнатку поближе к «Единорогу». Сюда идти слишком далеко, особенно в такое время.

— Кто вы такая?! — спросила служанка. Ее не удивило, что столь представительная дама в шелках и бархате знает дорогу к ее дому. Скорее уж напугало. Девушке на мгновение показалось, что она ускользнула от крысы только для того, чтобы попасть прямиком в холодные скользкие кольца змеи…

Но Ишад сказала:

— Давай, иди домой! Нечего тут топтаться. Ну, мало ли — еще один мертвяк, для Санктуария это обычное дело.

Девушка-служанка перевела дыхание и долго, слишком долго смотрела в глаза Ишад — как будто заклятие коснулось и ее…

Что ж, вполне возможно. Такого рода проклятия не очень прицельны. В мире, где никому ни до чего нет дела, где люди так редко помогают друг другу, имело значение только желание самой Ишад. А Ишад сейчас чувствовала только раздражение и нарастающую злость, от того только, что так не вовремя подвернулась эта девчонка, и оттого, что маленькая мерзавка оказалась такой храброй… А может, она сумела увидеть, что такое Ишад?

Вряд ли. Такое под силу очень немногим. Мало кто понимает, что она такое — и то только те, кто о ней наслышан. Людей пугает непонятное.

— Иди! — прошептала Ишад. Служанка повернулась и побежала, прихрамывая, по улочке.

Ишад проводила ее, перепрыгивая с камня на камень — на случай, если девчонка вляпается еще в какую-нибудь неприятность. Неприятности обычно приходят не по одной, они наваливаются скопом, как акулы на раненую рыбу. Ишад видела, как служанка, стуча башмаками, взлетела вверх по лестнице дома в конце улочки, слышала, как захлопнулась дверь, и вскоре увидела неяркий свет, пробивающийся сквозь неплотно прикрытые ставни. Ишад подумала, что девчонке удалось все же, хоть и с трудом, зажечь свет. Ей нужен был свет.

Ишад помнила, каково это — нуждаться в свете. Смутно помнила. Это было так давно…

У самой Ишад были другие желания, она нуждалась совсем в ином — и нуждалась остро. С тех пор как ушел Страт — с тех пор как Ишад разорвала узы, которые приковывали его к ней, Ишад жила охотой для поддержания своего естества. И могла выбирать жертвы по собственному усмотрению.

Она пошла дальше — в самые трущобы Санктуария, в сторону гавани, к югу от «Единорога». Наконец Ишад повезло — какой-то грабитель обратил внимание на роскошное платье.

— Мне нечего тебе дать, — сказала она, чувствуя себя немного виноватой или, по крайней мере, делая вид, что испытывает угрызения совести. Грабитель был совсем молоденький и не казался злобным или жестоким. И, наверное, что-то в том, как держалась Ишад, насторожило его и встревожило. Парень несколько раз оглянулся по сторонам, как будто ожидал какой-нибудь засады, в которой эта женщина могла играть роль приманки — уж слишком не на месте она казалась здесь, на этой грязной темной улочке.

Однако он все же решил настоять на своем. Он выхватил нож и отступил на пару шагов — на случай, если женщина решит на него наброситься или кто-нибудь еще вдруг явится из ночного мрака ей на помощь. Парень потребовал денег.

Этот нож и решил его судьбу. Ишад распахнула плащ, поймала взгляд парня и сказала низким, глубоким голосом:

— Ты вправду хочешь получить то, что я могу тебе дать?

Грабитель нерешительно замялся… Лезвие ножа тускло поблескивало в темноте.

— Шлюха! Чертова шлюха!

— Я знаю одно местечко… — сказала Ишад, потому как, присмотревшись, разглядела, что парень был бы очень даже ничего, если его как следует отмыть. И достаточно умен — а значит, сможет остаться в живых, по крайней мере, на несколько дней.

И даже дольше — если будет послушным.

Он пошел с нею в дом на речной набережной — в тот дом, на который прохожие старались не смотреть, а если и смотрели, то старались не замечать. В дом, спрятанный за густой живой изгородью и низенькими коваными воротами, затерянный среди буйно разросшихся кустов и полузасохших деревьев…

Ей захотелось света — и пламя вспыхнуло на фитилях свечей и в светильниках — яркое, такое яркое, что юный грабитель выругался и прикрыл глаза, вскинув к лицу руку, в которой сжимал нож — он никогда не выпускал оружия из рук.