Мотель «Парадиз» - Маккормак Эрик - Страница 15

• Предыдущая
• 15/31
• Следующая

При виде пистолета в Лундте все перевернулось. Лежа на полке, начищенный, чуждый любым сомнениям, он сказал ему все. Лундт завернул «беретту» и несколько патронов в клетчатый носовой платок и сунул в карман. Он стал вором. И готов был стать кем-то похуже.

– Лундт, – сказал Дж. П., – всего лишь присоединился к человечеству. В детстве отец часто говорил мне: оглядись вокруг, сынок, посмотри на мир, на тысячи тысячелетий чумы и войн, голода, убийств, публичных и домашних зверств, несправедливости, предательства, геноцида. Только прожженные циники могут отрицать, что за всем этим стоит какой-то грандиозный план.

Дж. П. улыбнулся, как крокодил, чуть раздвинувший челюсти. И моргнул – раз или два.

Украв «Беретту», Лундт две недели был счастлив как никогда. Между его конторской работой и одержимостью детективами, казалось, не может быть ничего общего: параллельные дороги, ведущие в разные города. Но вот теперь каким-то чудом дороги пересеклись. Лундт знал, что именно к этому мгновению готовился всю свою жизнь. Обеденными перерывами в конторе, когда никто не мог ему помешать, он готовил ловушку. Первым делом напечатал несколько писем самому себе, подражая грубому стилю и плохой орфографии Миллера, потом без труда подделал его размашистую подпись. В письмах Миллер угрожал ему, требуя вернуть карточный долг.

Лундт аккуратно распределил даты отправления писем на два месяца. Убийство не должно было произойти под влиянием минутного порыва. Он рассовал письма по разным ящикам стола так, чтобы их нашли при расследовании. Затем напечатал свои «ответы», в которых умолял Миллера отсрочить расплату. Оригиналы порвал, но оставил среди своих папок вторые экземпляры, напечатанные через копирку.

Следующим шагом было излить душу, или притвориться, что изливаешь душу, кому-то в конторе. Он давал сослуживцам понять, что многие годы был азартным картежником – страстишка одинокой души – и вот, влип в неприятность. Позже на той же неделе он посетил врача и попросил у него рецепт на снотворное – у него, мол, депрессия. Он позволил доктору вытянуть из него, что депрессия – из-за карточных долгов. Кроме того, позвонил адвокату и спросил, как лучше поступить человеку, которому угрожают. Адвокат разумно заподозрил, что речь идет о самом Лундте.

В завершение этого этапа своего плана он пришел в полицейский участок, чтобы навести справки касаемо того, на какую защиту может рассчитывать человек, опасающийся за свою жизнь. Он был так встревожен, что у полицейского, который с ним говорил, не осталось сомнений, что Лундт подразумевает себя.

В день, выбранный для убийства, – слякотный январский день, – Лундт не пошел на работу. Около полудня он сам позвонил Миллеру. Это был ключевой момент. Своим самым робким голосом он попросил Миллера вечером приехать в Ратушу, в кабинет Лундта, ровно в восемь часов. Он прошептал в трубку, что нашел информацию о земельном скандале, который утопит единственного Миллерова оппонента на предстоящих выборах в городской совет.

Лундт хорошо понимал этого парня. Джек Миллер не мог устоять перед такой наживкой. Он сказал, что будет в восемь. Он даже не удивился, почему Лундт вдруг захотел оказать ему любезность. Он был из тех, кто ожидает любезности; такие люди слишком самонадеянны, чтобы допустить саму возможность, что их могут ненавидеть.

– Миллеру, – сказал Дж. П., – не хватало воображения. А у Лундта его было в переизбытке.

Он туго скрестил ноги и оперся на подлокотник дивана, словно воспоминания вдавливали его в угол. Над элегантными ботинками и тонкими носками видна была гладкая серебристая кожа. Дж. П. уселся поудобнее и продолжал – на сей раз не о Миллере и Лундте, но о воображении.

Много лет назад (он был еще репортером) Дж. П. знал одного человека, воплощение настоящего мужчины, героя войны. Его с трудом – он был скромник, – но удавалось разговорить о том, как он воевал, пока однажды зимним утром не надышался в окопе горчичного газа. Человек этот помнил все: серую грязь ничейной земли, обрубки деревьев, крыс, боль в кишках, страх, непристойно разбросанные трупы. Дж. П. слушал рассказы этого человека и видел слезы на глазах старых солдат, тоже слушавших его.

Однажды вечером, возвращаясь с репортерского задания в другом городе, Дж. П. зашел в паб и увидел за столиком в углу этого же человека. Его окружала кучка внимательных слушателей. Дж. П. взял кружку пива и подсел к ним. Ему не терпелось послушать об ужасах боя. Но тут рассказ шел не об окопной войне. Человек говорил о корабле «Несравненный», торпедированном одной зимней ночью с шестьюстами человек команды. Он рассказывал, что сам был среди тех, кто пережил взрыв и полуодетым вывалился из внезапно раскалившейся духовки на палубу, которая уже начала крениться. Спрыгнув с борта, цепенея в ледяной воде, они чувствовали, как корабль засасывает на дно. Ему и еще нескольким товарищам удалось взобраться на деревянный плот и провести на нем три дня. Один за другим его боевые друзья умирали от холода и безысходности.

Тут рассказчик заметил Дж. П., который стоял рядом и слушал. Он сделал паузу, затем продолжал. В конце концов, говорил он, из них на плоту спаслись только двое – в таком состоянии, что дорога в море им была заказана. Для них война окончилась.

Дж. П. осушил кружку и ушел. Позже он узнал, что этого человека не взяли в армию из-за больного сердца. Но он так искусно рассказывал о своих воображаемых приключениях, что ему верилось легче, нежели тому, кто взаправду побывал на войне.

– Он был лжец, – сказал Дж. П., – но настоящие воины никогда не выдавали его.

Он долго молчал, пристально меня разглядывая. Я знал, что должен что-то ответить. Поэтому я попробовал улыбнуться, натянув кожу вокруг глаз и на челюстях. Вроде бы удовлетворенный моим старанием, он вернулся к Лундту.

Кабинет освещен одной настольной лампой. Дверь чуть приоткрыта. Он сидит прямо, черный пистолет лежит перед ним на столе, он ждет. Без двух минут восемь. Он слышит, как скрипнули петли на другом конце коридора, хлопнула дверь, защелкали по паркету кожаные туфли. Он снимает трубку телефона, набирает номер. Он тяжело дышит:

– Полиция? Моя фамилия Лундт. В мой кабинет ломится человек, он вооружен. Это в Ратуше. Пожалуйста, приезжайте скорее.

Он вешает трубку. Шаги в коридоре останавливаются у его двери. Его сердце бьется медленнее, чем он опасался. Руки не дрожат. Он знает, что у него хватит сил. Ему больше ничего не нужно от жизни – только увидеть лицо человека, которого ждет смерть.

Он поднимает пистолет, обернутый носовым платком, и прикладывает холодный торец дула к уху. Слышит стук в дверь.

Он делает последний глубокий вдох:

– Войдите!

Дверь приоткрывается шире.

– Все в порядке, мистер Лундт? Вы сегодня припоздни…

Не тот голос, и следом за ним – не то лицо. Это Томсон, уборщик; он стоит у двери, ошарашенный.

Он встречает его взгляд, на одно мгновение, потом нажимает курок.

– Упоминал ли я, – сказал Дж. П., – что мой отец, старея, все чаще пытался убедить меня в том, что мир имеет смысл: указывал мне на ритмы, схемы, все, что могло бы свидетельствовать о наличии порядка. Он боялся, что я вырасту циником. Я этого страха не понимал. Некоторым не нужно искать порядок. Они в нем тонут, куда ни повернешься. Они чувствуют себя в тюрьме со строгим распорядком дня, где следят за каждым их шагом. Жадно выискивают малейшие частицы хаоса, вещи, которые не вписываются. Но все вписывается, в конце концов.

Он сказал это почти легкомысленно, но я расслышал нотку жалости к себе, из-за которой серебряный голос чуть скрипнул, словно ему не хватило смазки. Через мгновение Дж. П. как ни в чем не бывало продолжил рассказ о Лундте.

– Из «Пост» меня отправили в Ратушу, было около девяти. Шел густой снег. В здании царил бедлам. Полицейские пропустили меня наверх посмотреть, чтобы я мог написать точный отчет. Выстрел отбросил тело Лундта к стене. Пистолет лежал рядом, там же был носовой платок. На стенах и потолке была кровь. Мне пришлось выйти подышать – я был тогда совсем молодой.

• Предыдущая
• 15/31
• Следующая