Люди Истины - Могилевцев Дмитрий - Страница 35

• Предыдущая
• 35/71
• Следующая

Поднялись не все. Кто-то остался лежать, скорчившись, прикрыв голову руками. Их проглотила жидкая грязь, разлившаяся из мгновенно переполнившихся мелких вади. А те, кто добрался до невысоких холмов, огородивших оазис, мокрые до нитки, смотрели с ужасом, как твердь, только что пропустившая их, будто дно Чермного моря за спинами благословенного народа, становится булькающей, пузырящейся трясиной.

Там, в открытую отхлебнув из бурдюка перебродившего гранатового вина, караванщик, все еще трясущийся от страха, бухнулся перед Хасаном на колени и принялся раздирать на себе одежду, тычась лбом в мокрый песок. Хасану больше всего хотелось ткнуть его сапогом в лицо, но он, сдержавшись, поднял караванщика и приятельски похлопал по плечу. А жирный промокший плут, похожий в своем размокшем халате на кебаб в подливке, ухмыляясь, пообещал Хасану, что с него, сына Сасана, причитается.

В Нишапуре, где пришлось задержаться на неделю, ожидая купцов с грузом и рассчитываясь за потери, мошенник внезапно исчез и объявился только в самом Мешхеде. А с ним вместе пришел дервиш, как две капли воды похожий на давнего спутника путешествия к Манцикерту. Хасана кольнуло нехорошее предчувствие, и он нащупал под халатом кинжал, когда дервиш, назвав Хасана братом, отозвал его в сторонку для важного разговора. Дервиш ухмыльнулся, явно поняв смысл жеста, и сказал: «Успокойся, брат. Я принес тебе вести от шейха Абд ал-Малика ибн Атташа».

– Шейха? – вырвалось у Хасана.

– Святость его велика, и благоволение к тебе тоже, – дервиш ухмыльнулся снова. – Он приказал передать, что доблесть упавшего – в том, чтобы встать. А падавшие куда мудрее тех, кто никогда не спотыкался. Твои стопы изведали в достатке дорог Машрика, – теперь настало время идти в Магриб. Путь на восток для тебя не имеет смысла, – великий Насир, да воссияет его душа, умер полгода назад, проводив последнюю луну осени. …Не скорби, брат, – добавил дервиш, глядя Хасану в лицо, – его имени и его дел не забудут. Мудрость его жива, – если не здесь, то уж точно у стоп истинного имама, в городе, которым правят потомки Али. Ибн Атташ велел передать тебе, что теперь тебя на самом деле ждут там. А еще, что тебе давно уже пора прибавить к своему именованию титул «шейх».

– Когда же мне отправляться? – спросил Хасан растерянно.

– Да прямо сейчас, – сказал дервиш и, пожав плечами, пошел прочь, сутулясь под своим грубошерстным плащом.

Хасан исполнил наказ дервиша буквально и сразу. Но отправился назад не той же дорогой, по которой пришел. Поехал прочь от пустыни, к благодатным берегам Хазарского моря, к ореховым лесам на северных склонах Эльбурса, к настоящим, полноводным круглый год рекам, которых так мало на плоскогорьях центрального Ирана, – и к людям, о которых шла странная слава самых глупых от Хинда до Сирии. Узкая приморская низменность, Гилян, защищенная горами от ветров пустыни, давала лучшие во всем Иране урожаи пшеницы и риса, – а про собиравших эти урожаи рассказывали анекдоты по всем базарам. Про горцев Дейлема, их соседей сверху, тоже рассказывали, – но только за спиной этих самых горцев. Иначе остроумцы скоро узнавали, какие острые края бывают у пресловутой горной тупости. А над гилянцами смеялись в лицо. Ведь известно: Аллах слепил сердца гилянца и зайца из одного куска глины.

Но гилянцы не показались ему ни особенно глупыми, ни робкими. А вот то, что были они добрее и гостеприимнее крестьян нагорья, чувствовалось сразу. В каждой деревне, через какую только проезжал Хасан, в нем признавали человека ученого и набожного, зазывали остаться на ночлег, разделить скромную трапезу. Хасан с радостью принимал приглашения и в благодарность молился вместе с этими людьми и за них, благословлял их жилища, поля и скот. Молился он сперва на арабском. Слушатели кивали благоговейно и дремотно, изо всех сил старались прислушиваться к непонятным словам. Тогда Хасан вдруг решил помолиться на фарси, к тому же подражая смешному, округлому здешнему выговору, – и лица сразу осветились необычайной радостью. Выяснилось, что они, хотя и молились каждодневно, ни Книги книг, ни хадисов почти не знали и с жадностью слушали рассказы Хасана. А тот переводил все на ходу с арабского на фарси, говоря медленно и напевно, – чтобы за время чтения одной строфы успеть перевести другую. Переводил все сам. Хотя и знал, что еще со времен Аббасидов Книгу книг пытались переводить, а еретики-хуррамийа, пытавшиеся соединить ислам с верой Огня, молились на фарси. Саманиды платили придворным поэтам и знатокам Корана, чтобы те переводили богословские трактаты и нравоучительные повести на родной язык, – но сам Хасан никогда не слышал проповеди на фарси. Тюрки, ставшие людьми Сунны, принялись за искоренение ересей по-своему, с саблей и на коне.

Рассказы Хасана имели такой успех, что он застрял в деревеньке за Амолом на целый месяц. Люди приезжали из окрестных сел, амольцы собирались чуть не каждый вечер, приезжали из Решта, из Шалуса и Дамгана. Тогда Хасан прочитал первую в своей жизни настоящую проповедь – на персидском, стоя на крытом ковром помосте на краю деревенской площади. Говорил он об отыскании Истины. О том, что она одна, владеет ею лишь Всемогущий, но отражений ее много, и зачастую самое малое из них, случайно упавшее на последнего невежду, способно спасти заплутавшего и вывести его на дорогу. На всякого человека не раз падает отблеск Истины, но лишь немногие замечают его. Старые люди, те, кому годы добавили мудрости, лучше умеют различать Истину среди хитросплетений жизни и бесовского обмана.

Хасана слушали и кивали, – люди любят слышать подтверждение тому, что сами чувствуют верным и знают нутром, не умея облечь в слова.

А Хасан говорил, что среди мудрых есть мудрейшие, а среди них – наимудрейший, чье знание Истины не превзойдено никем. Он ближе всех к изначальной мудрости, которую принес на землю Пророк. Он – живое слово Пророка. Аллах в милости своей позаботился о том, чтобы свет истинной мудрости на земле никогда не угас.

– Известно ли вам, чей род волей Аллаха никогда не угаснет? – грозно спросил Хасан у притихшей толпы.

– Род Пророка, – раздался чей-то несмелый голос.

– Верно! – голос Хасана раскатился над площадью, как рев карная.

– Известно ли вам, кто был наиправеднейшим из кровных и некровных родичей Пророка? Кто был его зятем и его братом?

– Али! Али ибн Аби Талиб! – выкликнули из толпы.

– О люди, так кто же был на земле наиправеднейшим после самого Пророка, кто стал первым, когда Аллах призвал Мухаммеда к себе? – вопросил Хасан и, не дожидаясь ответа, провозгласил зычно: – Али был истиной Аллаха на земле! Он был – имам!

Толпа вскрикнула, будто только что узнала эту огненную правду, поразившую в самую глубину души.

– И от Али, – уже спокойнее продолжил Хасан, – ключ к знанию Истины передается его крови, его старшему сыну. А у потомков Али волей Аллаха всегда рождаются сыновья. Враги Истины – жадные, алчные и хищные, пришедшие с саблей в руке, – могут препятствовать справедливой власти мудрых, но рано или поздно они падут. Тогда придут те, кто каждому воздаст по справедливости, даст поля трудящемуся и плетку – негодяю. Люди, ждите прихода истинной мудрости, истинного учителя, – и вода в реках станет слаще, и дети ваши будут жить в мире!

Хасан замолчал, склонив голову. Затем медленно, будто в полусне, сошел с помоста. Толпа загалдела, заулюлюкала, загомонила. Водоносы и продавцы сластей, почуяв, что проповедь окончена, заголосили гнусаво: «Пахла-вааа!», «Ка-аму вадыы?». А Хасан шел, будто хмельной, опьяненный собственными словами, опьяненный слитной, многоязыкой радостью толпы, – шевелящегося, вялого, могучего зверя. Земля сама ложилась ему под ноги, и ветер ложился медом на его губы. Амольский вали – толстенький, маленький тюрк, похожий на старого кота в седле, окликнул его на ломаном фарси, стараясь скрыть робость насмешкой: «Эй, святоша, это про какого такого имама ты там говорил? Не про египетского ли замухрышку?»

• Предыдущая
• 35/71
• Следующая