Люди Истины - Могилевцев Дмитрий - Страница 39

• Предыдущая
• 39/71
• Следующая

Солнце висело еще высоко, когда Хасан добрался до первой травы – крохотного пятачка у мутной, ревущей реки. Поспешил вдоль нее, скача по камням, добивая вконец растерзанные осыпью сапоги. Один слетел-таки с ноги, и его пришлось подвязывать обрезком веревки. На отдых не останавливался, – впереди была деревня, огонь и люди, пища и тепло. Ночь среди голых камней, под открытым небом могла оказаться смертельной. Хасан знал, что очень устал, что держится только на буйной, пьянящей радости спасения, на возбуждении, разбавленном страхом. Если остановиться, телесный жар и радость улягутся, оставив лишь усталость и дрожь перетруженных мышц. А без пищи и тепла их быстро оцепенит холод – и доберется до сердца.

Солнце еще не успело скрыться за гору, когда Хасан увидел на другой стороне реки приземистые бревенчатые домишки, разбросанные там и сям по широкой, травянистой междуречной равнине. Какой-то пастух, увидев его, замахал руками, разевая рот. Рев реки заглушал его голос, и немая суета его казалась веселой нелепостью.

На другом берегу реки стояла сложенная из плоских камней пирамидка. Хасан рассудил, что она обозначает место переправы, тем более что подле нее к реке подходила тропа. Пирамидка была и на этом берегу, невдалеке от Хасана, а подле нее валялось несколько длинных палок. Хасан взял одну из них, проверил – крепка ли? – и спокойно шагнул в воду. На другом берегу собралась уже целая толпа, и все махали руками, разевая рты.

Вода показалась обжигающе холодной, упругой, вязкой как смола. Ноги с трудом продирались через нее. Она волокла подошвы по дну. Хасан скоро понял, что идти нужно ни в коем случае не по ней – но против нее, наискось, чтобы надежнее упираться ногами. Река шелестела и всплескивала. Вздыбливала бурунчики у ног, пенилась у камней, торчащих посередине потока. До них оставалось шагов семь.

Вот уже вода скрыла колени. Дошла до середины бедер. Еще четыре шага. Еще три. Внезапно Хасан понял – еще полшага, еще мгновение на одном месте – и река снесет его. Измочалит, разобьет о камни внизу. И тогда он, ринувшись вперед, вложив в шаг всю силу, протянул руки к ближайшему камню. Река подхватила его ноги, понесла, – но руки уже уцепились за позеленевший от влаги уступ. Каким-то чудом даже палку не упустил. Только ногам стало холодно. От камня к камню Хасан перебрался почти по пояс в воде. Буруны брызгали ему в лицо, хлестали пеной. За последним камнем до берега оставалось шагов пять гладкой быстрой воды. Люди на берегу замолчали. Расступились, открывая дорогу троим с длинной жердью. Те остановились у самой воды, протянув жердь через поток. Почти достали до Хасана – не хватило ладони с две. Он вытянулся, коснулся пальцами. Жердь дрожала. Люди шагнули ближе, зашли в воду, – и Хасан увидел, что у берега там почти по пояс. Тогда, отпустив спасительный камень, вцепился обеими руками в жердь, – и тотчас поток поволок его, оторвал ноги от дна. Жердь описала дугу, едва не сбросив в воду одного из державших, – и Хасан, вымокший с ног до головы, ступил на берег.

Люди благоговейно затихли. А Хасан, осмотрев себя, увидел, что течение сорвало разбитые сапоги. Его замерзшие ноги были босы и чисты.

Деревня называлась Гарнеруд. Хасан прожил там три дня, прежде чем уйти вниз по долине. Деревня была летовкой: сюда загоняли стада на лето, к верхним, самым сочным лугам, которых не выжигало летнее солнце, и сами жили, пока не приходило со снегопадами время гнать овец вниз. Населяли деревню сплошь пастухи. На Хасана они смотрели с благоговейным ужасом, – с самой той минуты, когда он босиком вышел из воды. Заговаривали с ним осторожно, поминутно кланялись, показывали наверх, на белую громаду Шах-Альборза. Хасан, не понимая их языка, лишь кивал в ответ. Странный язык, Хасан узнавал в нем слова талыша, говора мазандаранцев и гилянцев, но странно искаженные, невнятные. В отличие от языка побережья, здешний говор был почти не разбавлен фарси. У гилянцев же на фарси было каждое второе слово, и понимали они фарси хорошо, хотя сами говорили на нем странно и смешно, даже тюркские словечки вставляли, поспевая за временем.

Расспросить местных либо что-то выяснить было невозможно. Разве что простейшее: есть, пить, спать, одежда. Взамен уплывших один из пастухов принес грубые козловые сапоги, но деньги взять отказался наотрез, тряся головой и махая руками. Хасан в уплату попробовал прочитать молитвы, вынув из костра головешку, написать углем арабские слова над дверью дома подарившего сапоги, – но тот смотрел на процедуру с таким ужасом, что Хасан, вздохнув, слова стер рукой.

Вообще, местные любые слова Хасана слушали, раскрыв от почтения рты, – как дети, сбежавшиеся поглазеть на страшноватую диковинку. Впрочем, простейшее они явно распознавали: намаз, имя Аллаха и его Пророка, имена праведных имамов и первых халифов. Но намаз совершали как попугаи, неправильно и невпопад, а около огня скрещивали пальцы и обходили его так, чтобы тень не попадала на пламя.

После полудня второго дня, отдохнув, Хасан решил подняться на гору над деревней – посмотреть на тропу вниз по долине. Как и предполагал, добротная, набитая тропа была хорошо заметна и вела далеко вниз, но снова перебиралась через реку как раз за деревней, на широком перекате перед излучиной, где в стекавшую с перевала реку вливался перейденный Хасаном поток. Ущелье расширялось зеленой долиной, рассеченной реками, сбегавшими из боковых ущелий, потом сужалось снова, и на скале у сужения виднелось строение, похожее на замок. Хасан прищурился, стараясь рассмотреть. Потом поднялся выше, на край небольшого плоскогорья, по которому разбрелись пасущиеся овцы, застыл, всматриваясь, – и тут услышал пыхтение и странное, утробное взмемекиванье. Оглянулся. В ложбине, скрытой приподнятым краем плато, шагах в десяти всего от Хасана бородатый босоногий мужчина совокуплялся с козой. Коза ритмично вздергивала задом в такт движениям мужчины – то ли из скотской похоти, то ли потому, что обе задние ее ноги были засунуты в сапог, из которого она тщетно пыталась высвободиться. Мужчина посмотрел на Хасана свирепо, буркнул что-то неразборчивое, но занятия своего не прервал. Хасан, почему-то нисколько не удивившись и не сконфузившись, сказал ему благодушно: «Салям!» И добавил по-арабски: «Да благословит Аллах твой труд!» Мужчина кивнул, ухмыльнувшись, и отвернулся. А Хасан поспешно спустился вниз, размышляя о том, что в базарных сплетнях про обычаи дейлемитов все же есть зерно истины. Немалое зерно. После вспомнилось, как ишан медресе в Рее рассказывал об обычаях людей Огня, гневно клеймя их. Те разрешали даже брак брата и сестры и соития с животными, – чтобы тем передалось плодородие. Совокуплялись люди Огня и с землей, проливая семя в вырезанную в дерне ямку посреди освященного луга. Если отбросить ханжество – может, в том и был смысл? Чтобы на твоей земле все как следует росло и плодилось, нужно узнать свою землю, породниться с ней. Разве не так? Интересно, а что, если зверь понесет от мужского семени? Рассказывают, что нечестивые женщины, тайно и стыдно блудящие в своей похоти со скотами, рождают ужасных уродцев: двухголовых, со сросшимися телами, с мерзко скрюченным телом.

Уже спустившись, Хасан подумал: если они так поступают со скотами, как же они обращаются с женщинами? Но женщины деревни не казались ни развратными, ни зверовидными. Обычные крестьянки, только одеты грубее и ведут себя смелей, чем жительницы равнин. Не пугаются, когда чужой мужчина пытается с ними заговорить. Именно женщины устроили Хасана на ночлег и кормили, – они, по-видимому, и заправляли немудреным деревенским хозяйством. Они же отвели его к очагу и переодели в сухое, когда он, мокрый, вышел из воды. Потом, когда он обогрелся, обсох и перекусил, отвели на ночлег в дом посреди деревни – такой же низкий, как и остальные, с крышей из пластин сланца, – но просторнее, с двумя комнатами, с низким помостом для спанья, заваленным грудой корявых одеял и овечьих шкур, и очагом в углу. Судя по обстановке, дом этот служил чем-то вроде чайханы. Деревня стояла на торной тропе с перевала Салямбар, – на который как раз и хотел попасть Хасан. По утрам и по вечерам женщины приносили сыр, пахту и лепешки, разжигали очаг, чтобы согреть чай. Заговаривали с Хасаном, кивали, смеялись, видя, что он ничего не понимает. Тот удивлялся: как так, деревня на караванной тропе, пусть и не самой оживленной, но важной, – самый короткий путь от Казвина и Техрана до моря. Как можно жить тут, не зная языка базаров и торговли?

• Предыдущая
• 39/71
• Следующая