Смерть этажом ниже - Булычев Кир - Страница 35

• Предыдущая
• 35/39
• Следующая

– Ну, не надо так нервничать, – послышался начальственный голос.

В зал, в сопровождении небольшой свиты военных и гражданских чинов, вошел Силантьев.

– От вас я не ожидал услышать капитулянтских высказываний.

Силантьев не заметил Шубина, не обратил на него внимания, а может, и не узнал – в отличие от Гронского, он видел корреспондента лишь в своем кабинете, в респектабельном обличии.

– Это не капитулянтские высказывания, – сказал Гронский, – а оценка ситуации.

– Ситуация критическая, но не трагическая, – сказал Силантьев.

Он обратился к стоявшему рядом генерал-майору, высокому брюнету с черными глазами и синими от щетины щеками:

– Правда?

– Не могу я больше дать солдат, – ответил генерал, видно, продолжая разговор, который они раньше вели.

– Ты мне больше не давай, – сказал Силантьев, – ты мне оставь, сколько есть.

– Люди который час на морозе таскают трупы, – сказал генерал. – Им надо отдохнуть, мы их даже не покормили.

– Что у тебя, детский сад, что ли? – обиделся Силантьев. – А если бы война?

– Сейчас не война, – сказал генерал. Он говорил с легким восточным акцентом. – Сейчас катавасия.

– Еще один капитулянт, – сказал силантьев и развел руками, будто призывая всех в свидетели тому, как ему трудно с такими людьми.

– Вы, Василий Григорьевич, не представляете, видимо, масштабы, – сказал генерал.

– Никто не представляет. Но мы уточним. И твоим орлам выделим из неприкосновенных запасов. Не обидим.

– У меня солдаты, – сказал генерал, – специалисты, а не могильщики.

– Ссориться будем? – спросил Силантьев, мягко укладывая ладонь на зеленый защитный погон генеральской куртки. – Не надо со мной ссориться. Всем трудно. А мне труднее всех. Это мой город, это мой народ!

Шубин нечаянно встретил взгляд генерала. Во взгляде была тоска. Или отчаяние. То же самое, что во взгляде Гронского. И других людей – медиков, Николайчика, даже солдатика на площади. Не было тоски во взгляде Силантьева. Взгляд был ясен.

Подбежала женщина, в белых сапогах и распахнутой дубленке. Длинный шарф размотался, доставал до колен.

– Василий Григорьевич, есть телефонограмма, – сказала она.

Силантьев развернул листок, пробежал глазами.

– Так, – сказал он. – Будем готовиться.

– Что? – спросил Гронский. – Кто едет?

– Область, – сказал Силантьев. – Через сорок минут самолет будет здесь.

– У нас ничего не готово, – сказал Гронский.

– Где принимать будем? – спросил Силантьев у женщины в дубленке.

– В горкоме нельзя, – сказала она. – Там не готово.

– Знаю. С аэродрома везем сюда. Тебе, Мелконян, главная скрипка. – Это относилось к генералу. – Чтобы БТР спереди, танк сзади – психологическая атака по высшему разряду. Я буду встречать. Силина ко мне в машину. Ты, Гронский, тоже поедешь со мной, у тебя нервы расшатались. Николаев поедет во второй с Немченко. Слышал?

– Слышал, – сказал Николаев.

– Главная наша задача, чтобы они не очень глядели по сторонам. И если на пути следования будет хоть одно неживое тело,

– Силантьев сжал руку в кулак, – убью.

Неизвестно, к кому это относилось, но ответил генерал.

– По Пушкинской и Советской мы все очистили, – сказал он. – Но на шоссе гарантии нет.

– Да там и не было никого, – сказал Николаев. – Главное, чтобы автостанцию проехать.

– Мелконян, пошли человека надежного, чтобы весь маршрут проверил. Немедленно. Весь. Если что – в кювет, в кусты – ты понял?

– Я пошлю, – сказал Мелконян, не глядя на Силантьева.

– Хорошо. Кто готовил цифры? – спросил Силантьев.

– У меня есть, – сказала женщина в дубленке. Она протянула Силантьеву смятый листок. Здесь оценочное число жертв, зажиганий и так далее.

Силантьев смотрел на листок. Все ждали.

– До ста человек жертв? – спросил он женщину. – Да ты с ума сошла! Они же перепугаются. Это в Москву надо сразу рапортовать.

– Мы писали приблизительно, – сказала женщина.

– Они тоже не лыком шиты. Если доложу, что сто смертельных случаев, они полезут смотреть. Сделаем так: жертвы есть, подсчитываются... Ладно, сделаю. Иванов!

Иванов – расплывшийся человек в потертом костюме, с золотым перстнем на безымянном пальце – отделился от стены.

– Рви в резиденцию. Чтобы обед был готов через два часа. Возьмешь «рафик» и трех милиционеров. Проверь, чтобы вокруг было спокойно. А вы работайте, товарищи, – обратился он к солдатам. – Чтобы через час, когда мы вернемся, все сверкало и работало – пусть товарищи из области видят, как у нас все поставлено.

– А если они меня спросят, сколько жертв? – спросила женщина.

– Санитарный врач доложит. Доложишь?

Шубин видел его раньше, тот был в кабинете Силантьева, когда он случайно подслушал их разговор.

– Я предпочту воздержаться от оценки, – сказал врач.

– Надеюсь, все запомнили эти мудрые слова?

По толпе, окружавшей Силантьева, прошел согласный гул.

– А ты, Шубин? – Шубин так и не понял, когда Силантьев разглядел и узнал его. Но разглядел раньше, не сейчас, потому что, произнеся последние слова он смотрел уже на дверь.

Шубину надо было молчать. Не только из-за опасения за себя – из интересов дела. От того, скажет или он сейчас что нибудь или не, ничего в поведении Силантьева не изменится. А Шубин сможет тихо выбраться из города. Хотя, может быть, он недооценивал Силантьева, и тот уже решил не выпускать его из города.

Шубин сказал:

– Все первые этажи – мертвые.

– Что? Я не понял.

– Сейчас люди начнут открывать первые этажи, а там все мертвые.

– Шубин, не пугай людей, – сказал мирно Силантьев. Он взял Шубина по руку и повлек к двери. – Ты же не знаешь, а я знаю – эта дрянь через стекла не проникает. А ночь морозная, форточки были закрыты. Да и среди наших товарищей есть немало таких, кто живет на первых этажах. Есть такие, товарищи?

В зале была полная тишина, будто боялись пропустить каждое слово, сказанное Силантьевым.

Никто не ответил. Силантьев резко повернулся к толпе, которая медленно текла за ним.

– Надеюсь, среди вас есть люди, проживающие на нижних этажах?

И снова никто не признался.

Санитарный врач сказал:

– Мы не проверяли еще, Василий Григорьевич. У нас были первоочередные дела.

– Мне кажется, – сказал Шубин, – что вы здесь занимаетесь чепухой.

– Что? – Силантьев даже остановился.

– Вы думаете, как это все притушить, закрыть, спрятать... вы даже об обеде уже подумали. – И, говоря, Шубин как бы освобождал себя. Страх, который сковывал его, потому что он был маленьким человеком в этой отлаженной, хоть и давшей сбой машине и ничего не мог в ней изменить, пропал, как пропадает волнение у неопытного оратора после первых удачных фраз с трибуны. – Кого вы обманете? Областное начальство? А потом? Когда станут понятны размеры катастрофы?

– Неуместное слово, – сказал брезгливо санитарный врач.

– Вы же правите сейчас мертвым городом! – кричал Шубин. – Городом, дома которого наполнены мертвецами, вы это понимаете? Вы хотите навести марафет на одной улице? Для чего, чтобы завтра снова травить этот город? Чтобы завтра отравить всю страну? Весь мир?

– Нервы, нервы, – говорил Николайчик, оттаскивая Шубина в сторону.

– Погоди, пускай выговорится, – сказал Силантьев.

– Я выговорюсь не здесь, – сказал Шубин. – Я выговорюсь в Москве.

И в этот момент он уловил перемену в гуле, наполнявшем зал.

До этой секунды гул был сочувственным, потому что почти все, кто стоял там, были потрясены бедой, какими бы куцыми ни были обломки их моральных устое. И Шубин пользовался их молчаливым сочувствием. Но в тот момент, когда он произнес слово «Москва», – он стал чужим.

– Ну что ж, – сказал Силантьев. – В Москве ты выговоришься. Но посмотрим, кому из нас поверят.

– Поверят, – сказал Шубин. – Поверят.

– А я бы хорошо подумал, прежде чем делать выводы, – сказал Силантьев, все еще владея собой. – Что ты видел здесь? Где ты прятался, когда мы все, в одном порыве, ликвидировали последствия аварии?

• Предыдущая
• 35/39
• Следующая