Таких не убивают - Булычев Кир - Страница 41
- Предыдущая
- 41/53
- Следующая
Ее подбородок гордо и четко лежал на золотом от времени теле скрипки, рука несколько раз уверенно провела, чуть касаясь, смычком по струнам, резкий неприятный звук настройки пролетел по подземельям королевского дворца, вырвался на холодный простор хрустального воздуха, родившего эти белые, сахарные вершины, украшенные у подножий пирамидками белых пагод. Григорий любовался четким профилем Глории, ее невероятно, нечеловечески длинной шеей (на полях редактором поставлен восклицательный знак), и в этом процессе он встретил возникший из глубины дворца, из середины земли тонкий и нежный звук скрипки, который перешел в пронзительный аккорд желания, в песнь торжествующей любви, подхватившей Григория и помчавшей его куда-то вверх, через многочисленные помещения Палаты (на полях вопросительный знак), где останавливались, прислушиваясь, слуги и придворные.
– Вы узнаете мелодию? – спросила Глория.
– Нет, – признался Григорий.
– Я нашла эти ноты в полуразрушенной башне трансильванского замка, говорят, их оставил Лист, но сила музыки такова, что она недостижима даже для Листа. Слушайте!
Глория играла увлеченно и умело, так, что Григорий почувствовал, как теряет сознание. В его памяти, смешиваясь, пролетали туманные картины детства и ранней юности, жизни в лесу и первой любви, прошедшей столь неясно и призрачно.
Неожиданно она бросила скрипку, и невесть откуда взялась обезьяна, подхватила ее на лету и спрятала в футляр.
– Там не было последней страницы, – прошептала Глория, скидывая с себя длинное, до земли, тяжелое шелковое одеяние принцессы, украшенное знаками Зодиака. Ее обнаженное тело голубовато блестело в свете факелов. Глория направилась к ложу, таящемуся в тени балдахина. Где-то далеко, очень далеко монахи бормотали тантрические тексты.
Глория исчезла в темноте под балдахином, и остался лишь ее шепот, нежный, сумасбродный, кружащий голову:
– Иди ко мне, чужестранец, иди ко мне, тот, кто обречен отныне любить меня, как свое проклятие!
Горячие руки, протянувшиеся из темноты, рвали на нем одежду, не жалея пуговиц и самого материала («Какого еще материала?»), Глория увлекала его в бездонную мягкость звериных шкур, наваленных на ложе, и казалось, что ее гибкое, упругое тело – единственная плоть, единственный ориентир в море, которое топило, но не губило… Григорий представил себе, что это не он тонет с ней вместе, борясь с пушистыми волнами ложа любви, а сюда ворвался за добычей яростный, но покорно убравший когти влюбленный барс, который ищет, находит, вторгается во влажную пропасть любви, и рев громадного хищника потрясает бутанский дворец.
– Иди ко мне, изысканный телец, мой единственный земной избранник, – кричала Глория, – я готова принять тебя, мое лоно трепещет в сладостном ожидании, когда ты пронзишь его («Может быть, слишком откровенно для нашего читателя?»)».
Лидочка сердилась на вопросы и замечания редактора, которые никак нельзя было пропустить, но которые вторгались в сознание и отрывали от эротической битвы.
Лидочка продолжала читать.
«– Иди ко мне, изысканный Телец, – читала Лидочка. – Мой единственный земной избранник, – кричала Глория, – я готова принять тебя, мое лоно трепещет в сладостном ожидании…
Это было ощущение сна, потому что иным чувствам не было ориентиров, – темнота, подвешенность в мягкой бесконечности шкур и перин, лишь пальцы знали, что тебя обнимает страстная, изысканная женщина, дитя Гималаев. Прижав красавицу к себе, Григорий покрывал поцелуями ее груди, кончик его языка трепетно ласкал выпуклости ее кожи, а затем его зубы принялись терзать ее уши («Именно так?»).
– Иди ко мне, – единым дыханием возликовала Глория, – растерзай мою смертную, мятущуюся плоть!
Да, свершилось! И он первый мужчина в ее жизни… Как бы отвечая на его невысказанный вопрос, Глория прошептала:
– Ты мой первый любовник, потому что я была посвящена богине Рами, покровительнице девственниц. И именно теперь я нарушила свои клятвы, согрешив с белым Тельцом, пришедшим с Севера, ибо так гласит страшное предсказание ламы Берранга тридцатого воплощения Боддисатвы.
Последние слова прекрасной Глории звучали невнятно, потому что она задыхалась, рыдала, а ее длинные ногти в порывах страсти царапали его спину и шею, помогая абсолютному мистическому слиянию Тельца и Девы. Все быстрее и быстрее они двигались в совместном ритмическом танце, придуманном природой и доведенном до прекрасного эстетического совершенства в таинственных женских монастырях Бутана, куда отдают девочек, еще не достигших зрелости, чтобы, подготавливая их к вечному девичеству, в то же время обучить всему, что может знать самая страстная из куртизанок.
…Глория лежала рядом с ним, утонув в шкурах.
– Я обманула тебя и богов, – шептала она, – ты был вторым. Первым стал снежный барс Акбар. И я его убила, чтобы прийти к тебе чистой.
– Кто ты? – спросил Григорий. – Открой мне свою астральную судьбу.
– Ты прав, мой возлюбленный. Я постоянно и болезненно ощущала в себе столкновения агрессивных, разрушительных начал. Мои охранные цвета – синий и черный, талисманы – подкова, саламандра, черный кот и дьявол, символы – жезл, козел, лестница и часы. Я – человек, отмеченный темными силами и приближенный к ним. Втайне я люблю роскошь и чревоугодные наслаждения. («Стиль, Сереженька, стиль! Если ты будешь и дальше нарушать стиль, тебе никогда не получить Букера!») У меня срослись два пальца на левой ноге, и ты можешь сейчас поцеловать их.
Но Григорий не дослушал таинственную подругу. Плотское жгучее желание вновь завладело им…»
Тут Лидочка отложила рукопись. Наверное, прошло полчаса с тех пор, как она углубилась в чтение, но обстановка на бульваре особенно не изменилась, правда, появились первые мамаши да уменьшился поток служащих – одиннадцатый час, они разошлись по своим местам.
Лидочка ожидала от Сергея совершенно иного романа. В том же, что лежал у нее на коленях, она увидела нечто скорее пародийное, однако вполне допустимое в нашей сегодняшней действительности, когда путь от графоманства до постмодернизма недолог. В то же время, зная Сергея, Лидочка вполне допускала, что он создавал этот опус, сознательно пародируя прочитанные переводные образцы. Но теперь никто уже не объяснит, шутка ли это, розыгрыш или провал.
Странно, что Сергей всегда показывался ей иной стороной – относительно скучным и лишенным воображения, робким, стеснительным ботаником. А впрочем, насколько развито воображение у автора романа? Пожалуй, по уровню фантазии он скорее старомоден – он чем-то соответствует уровню воображения двадцатых годов, апеллирует к Пшибышевскому и Эберсу, питается соками Пьера Бенуа и его эпигонов. Почему бы не вспомнить хорошо забытое прошлое, объявив его завтрашним днем?
В то же время этот роман произвел некое впечатление на Марину, по крайней мере ей не пришло в голову отвергнуть его.
А может, она имеет союзников в редакции? И редакционные девицы передают друг дружке ксерокопии страниц?
Но Толику роман никак не мог показаться достойным – насколько знала Лидочка милиционера, он был по натуре трезв, и от литературы, в которой господствует приправленный мистикой поток эротического сознания, он, вернее всего, отвернется. Тогда почему же он принял этот роман как руководство к действию?
Лидочка стала перелистывать рукопись дальше. Если не спешить и читать лишь первую строчку каждого абзаца, то можно следить за развитием сюжета.
И какого черта он его написал? Денег, что ли, не хватало? Или просто решил: ведь другие пишут не лучше меня, а их печатают!
Но есть и третья версия: именно такой роман Сергей хотел написать. Именно такие мысли толклись в его мозгу, именно эти образы просились на бумагу, именно таким представал мир во взбудораженном воображении скромника.
- Предыдущая
- 41/53
- Следующая
