Быль беспредела, или Синдром Николая II - Бунич Игорь Львович - Страница 27
- Предыдущая
- 27/91
- Следующая
— Наши? Что за наши? — переспросил Куманин.
— Ваши. Из комитета, — зло выпалила Алевтина Ивановна. — Втроем приехали с милиционером. Ребенок, оказывается, во всесоюзном розыске. Родители его что-то такое натворили, что и сказать страшно. Вот они ребенка и забрали.
— Документы они какие-нибудь вам предъявили? — поинтересовался Куманин.
— А как же, — в голосе директрисы снова начала появляться некоторая уверенность. — У всех такие же книжечки как, и у вас. И отношение было из прокуратуры города. Они сказали, что в связи с секретностью ребенка надо оформить переводом в какой-нибудь иногородний интернат, и взяли подписку о неразглашении. Зачем же они сейчас вас посылают, что-то выяснять? Проверяют, усвоила ли я все или нет?
— Фамилии-то вы их знаете? — спросил Куманин.
— Нет, нет, — быстро ответила директриса. — Не помню фамилий никаких. Разволновалась, не прочла в документах.
— Так что же, выходит, кто-то взял ребенка и с концами. Ни записочки, ни расписочки? — Куманин продолжал вертеть в руках фотографию Алеши.
— Ничего не оставили, — подтвердила Алевтина Ивановна. — Да я и перепуталась: мыслимое ли дело, за малолетним ребенком целая бригада чекистов приехала, будто он цэрэушник какой-нибудь. Да еще с меня подписку о неразглашении….
— Хорошо, — сказал Куманин, все еще пытаясь сообразить, почему ему кажется столь знакомым лицо Алеши Лисицына. — Возьмите лист бумаги. Пишите: «Старшему оперуполномоченному КГБ майору Куманину С. С. От гражданки Петуховой Алевтины Ивановны, директора интерната No 4, проживающей по адресу…» Написали? Дальше: «Объяснение». С новой строки: «Я, Петухова А. И., передала несовершеннолетнего Лисицына Алексея представителям органов КГБ по их требованию такого-то числа». Когда это было. Помните? Это число и поставьте. Подпишитесь и поставьте сегодняшнее число. Это для вашей пользы. Чтобы никто более не предъявлял к вам претензий. Запишите мой телефон, и если в этом деле последует какое-либо продолжение, прошу звонить. Фотографию мальчика я возьму с собой.
Он открыл дипломат и положил туда листок с объяснением директрисы и фотографию Алеши Лисицына.
— Вы так дело поворачиваете, — сказала поникшая Алевтина Ивановна, — вроде я и не должна была им ребенка отдавать? Так что ли?
— Я этого не говорил, — возразил Куманин. — Вы, как и каждый советский человек, обязаны подчиняться требованиям органов. Но специфика вашего случая такова, что вы были обязаны как-то зафиксировать это событие. Скажем, та же Шестакова приведет к вам людей из прокуратуры. Что вы им скажите? Ваша легенда насчет Вологды не проживет и часа. Где доказательства, что вы не продали ребенка какой-нибудь бездетной азербайджанской семье тысяч за пять-десять? Вы хоть о последствиях для себя подумали?
Директриса молчала, испуганно глядя на Куманина.
— Нарушение подписки о неразглашение, — продолжал Куманин, — является очень серьезным преступлением, предусматривающим лишение свободы на срок до пяти лет. В разговоре со мной вы имели на это право, но в разговоре с работниками прокуратуры, милиции или другого правоохранительного или надзорного органа вы такого права иметь не будете. Таким образом, вся ответственность будет возложена на вас. Вы меня понимаете?
— Но, товарищ майор, — возразила Алевтина Ивановна, — вы же подтвердите в случае чего…
— Не уверен, — прервал ее Куманин. — Ваше объяснение дает мне основание для проверки этого случая. Если мальчика действительно взяли наши сотрудники, я смогу вас прикрыть. Если вы придумали эту историю, чтобы сбить меня с толку, то будете отвечать по всей строгости существующего закона…
— Клянусь вам, — голос директрисы дрогнул, было видно, что она готова зарыдать от жалости к самой себе.
— Успокойтесь, — сказал Куманин, — и узнайте, не приходила ли Шестакова.
Шестакова не приходила.
Было уже около пяти часов вечера, и Куманин решил вернуться в управление, чтобы узнать, не появился ли генерал Климов, затем пообедать и, если получится (если будет после пяти на месте климовская «прапорщица»), досмотреть микрофильмы. Но странный случай с Алешей Лисицыным не выходил у него из головы. В приютах страны огромное количество маленьких детей, чьи родители осуждены и сидят в бесчисленных зонах и тюрьмах. Но ему лично никогда не приходилось слышать, чтобы дошкольников подвергали каким-то мерам со стороны органов, во всяком случае в послесталинские времена. Напротив, все — и КГБ, и милиция — сразу же отправляли ребенка, чьи родители попали в зону или находились в розыске, в какое-нибудь детское учреждение.
Преступники, торгующие детьми, вряд ли пришли бы к директрисе, размахивая комитетскими удостоверениями. К тому же им нужен был не любой ребенок, а конкретный: Алеша Лисицын. Если же это действительно были ребята из КГБ, то он, Куманин, влип в довольно неприятную историю, поскольку, не имея полномочий, вмешался в чужую операцию. А у него не было ни полномочий, ни оснований для вмешательства, поскольку просьбу Надежды никак нельзя было считать подобным основанием. Если же говорить честно, то отреагировал он не на просьбу Нади, а на фамилию мальчика и на странный телефонный разговор в кабинете Климова. Интуитивно он почувствовал, что пропажа мальчика и этот разговор как-то связаны между собой, и сейчас убедился — он прав. Ребенок взят из интерната по приказу Климова, это можно считать доказанным. А если так, то он готов утверждать, что между таинственным оперуполномоченным Лисицыным, расстрелянным в 41-м году, и Алешей Лисицыным, увезенным сотрудниками КГБ из интерната No 4 в 1989 году, существует какая-то связь, возможно, не только родственная, но и следственно-причинная.
Итак, он владеет документом за подписью гражданки Петуховой А. И., подтверждающим, что это не фантазия. Судя по тому, как легко ему удалось запугать директрису интерната и вынудить ее написать объяснение, она не имеет выхода на Климова и не сможет пожаловаться тому на куманинский произвол, хотя в этом нельзя быть уверенным до конца. Нужно еще раз переговорить с Надеждой и попытаться уточнить некоторый детали этого дела. Возможно, Надя тоже ему не все рассказала из того, что знала. Кроме того, чтобы обезопасить себя, нужно будет, как только вернется Климов, под тем или иным соусом доложить ему об всем, как бы между прочим, мол любопытные совпадения бывают в жизни.
Вернувшись на Лубянку, Куманин направился в архив управления.
Близился конец рабочего дня. Если у оперативных работников рабочий день считался ненормированным, то многие службы, включая и архивы, секретные библиотеки, магнитофонные картотеки и тому подобное, как правило, в шесть часов вечера уже закрывались до утра.
Отставной полковник Максимов, работавший в оперативном архиве, начинал службу в НКВД еще при Генрихе Ягоде. Теперь было ему под восемьдесят, но он казался бодрым, сохранял в своем облике суровость прошедших времен. Имел и маленькие слабости, о которых знало все управление, в частности, очень любил, чтобы молодые сотрудники к нему обращались по всей форме.
— Здравия желаю, товарищ полковник, — объявил, входя в архив Куманин, улыбаясь и придавая своей фигуре некоторое подобие стойки «смирно». — Разрешите обратиться. Майор Куманин.
— Не ори. Вольно, — миролюбиво пробурчал Максимов. — Чего тебе, Серега, надо? Давай быстрее, мне надо в медчасть на процедуры.
— Василий Никитич, — попросил Куманин, — мне нужна расшифровка одной довоенной точки. Она у меня в некоторых документах мелькает как «объект 17». Что это был за объект и где находился?
— Сейчас посмотрим, — проворчал Максимов и, подойдя к массивному несгораемому шкафу, открыл его и вытащил толстенную канцелярскую книгу, увешанную старыми сургучными печатями. Старик раскрыл гроссбух и стал водить пальцем по строчкам, шевеля губами. В былые времена Максимов служил заместителем начальника изолятора — знаменитой внутренней тюрьмы на Лубянке, — и многое, наверное, мог порассказать интересного. Поговаривали, что он лично приводил в исполнение приговоры в отношении знаменитых личностей, от Ягоды до Мейерхольда. Начальник его, генерал-майор Опанасенко, в хрущевские времена схлопотал пятнадцать лет тюрьмы, где и умер. А Максимов выкрутился и даже после отставки его убрали «от греха подальше», а то еще сядет мемуары писать, был оставлен в управлении на технической работе. Поведать он мог много, но не рассказывал ничего, как и прочие ветераны НКВД: слов, особенно собственных, боялись пуще пуль. Много на их памяти было примеров, как случайно вырвавшееся слово мгновенно превращалось в пулю, которая, как бумеранг, совершала круг над твоей головой и попадала тебе же в затылок.
- Предыдущая
- 27/91
- Следующая
