Ангелы на кончике иглы - Дружников Юрий - Страница 8
- Предыдущая
- 8/131
- Следующая
Однако чем дольше не было сучков, тем навязчивей становилась мысль об их скором появлении. Взлеты увеличивали риск падения. Макарцеву шел шестой десяток, и ему было что терять. Материальные блага он не очень ценил, но положение по-прежнему его волновало. Стабильность он мог чувствовать только в движении вверх, но в последнее время оно замедлилось. А ведь стоит остановиться, и начнешь катиться вниз. Здоровье стало не то. Каждый день, хотя и старался об этом не думать, у него что-нибудь болело: то спина (отложение солей, как говорили врачи), то печень. Он любил поесть – и переедал, любил выпить. Что касается женщин, то, когда заходил о них в мужской компании разговор, он с улыбкой говорил, что к старости понял одну простую истину: конституция у них у всех одинакова. Как говорил старик-лесничий из-под Тамбова, сколько ни ищи, у которых поперек, – не найдешь.
Разумеется, Макарцев понимал, что занятый им пост – не предел, но некая апатия и внешние причины, ему неясные, не позволяли быть активнее. «Меня порядочность погубит», – хвалил он себя за то, что не двигался вперед, как некоторые, наступая на ноги соперникам.
Несмотря ни на что, Игорь Иванович верил в торжество коммунизма. Не в средства (они себя изрядно скомпрометировали), а в результат, в счастье, которое должно наступить когда-нибудь. Не для него – для других.
В дни чешских событий прошлого 68-го Макарцев думал: не пойдем на крайность, не введем войска. Даже при Сталине с Югославией не смогли так поступить. Будь я наверху, я бы не допустил. Он симпатизировал Дубчеку, но так глубоко в душе, что и себе не признавался. Игорь Иванович не разделял самодовольства нынешних руководителей, для которых партийные функции выше человеческих. Послабления страшат их. Он бы наверняка действовал иначе, интеллигентнее. Впрочем, неизвестно, какие соображения возникли бы у Макарцева, пройди он оставшиеся четыре ступени: член ЦК, кандидат в члены Политбюро, член Политбюро, член группы сильных в Политбюро. Нет, нет! Его программа-максимум – еще одна ступень.
Внешне это раздумье никак не проявлялось. Он боялся отторжения даже внутри себя, а уж тем более вовне. Не столько инерция, сколько здравый смысл стал сильнее его самого, диктовал поступки, линию поведения. Кто-кто, а уж Макарцев не мог не предвидеть подводных течений.
У него дважды выясняли, сколько лиц еврейской национальности в «Трудовой правде». Он понимал: идеологические мышцы после чешских событий напрягаются. Он успокаивал себя, что это необходимо, что он будет соблюдать меру. Однако в середине декабря 68-го Макарцеву пришлось понервничать.
Недели две у него гостила теща из Ростова-на-Дону. Она ходила по музеям, в ГУМ и ЦУМ, восхищалась длиной очередей.
– Зять у меня такой ответственный – не поговоришь, – шутливо ворчала она. – Впрочем, я и сама в бегах…
– Да не стойте по очередям! Составьте список, я пошлю шофера…
– Нет уж, Гарик! Не хватало еще вам забот прибавлять…
Теща была старше его на пять лет и постоянно это подчеркивала. Раз он приехал домой рано – председательствовал в Доме журналистов на всесоюзном совещании газетчиков по идеологической работе, устал, хотел сразу лечь. Кроме тещи, в комнате сидел незнакомец с короткой шкиперской бородкой, похожий на ученого – из нынешних. Вот тещенька и хахаля завела!
Гость поднялся со стула, протянул руку и, внимательно поглядев в глаза, резковатым голосом произнес:
– Александр.
– Игорь, – сразу ответил Макарцев, хотя столь неофициально уже давно не знакомился.
– Сестра Настя с ним в одном классе училась, – объяснила теща. – Дружили, играли вместе. Я его последний раз в Ростове перед войной видела. Саня как раз университет кончал. Разыскала вот. А на улице бы не узнала… Гарик, вы голодный?
Теща вышла на кухню.
– Вы какой факультет кончали? – спросил у Сани Игорь. Спросил не потому, что интересно, а для разговора. – Физический?
– Физмат, – сказал гость.
Макарцев даже не похвалил себя за проницательность. Что-что, а людей он быстро понимал. Теща поставила перед ним тарелку: холодную куриную ножку и два помидора – как он любил.
– А вы не ужинаете?
– Благодарствую, – буркнул гость.
Не очень-то он был разговорчив.
– Не хочет, – объяснила теща. – Говорит, сыт. А я по вечерам сохраняю талию. Как говорят французы, минуту на языке, всю жизнь на бедре.
– Вы редактор «Трудовой правды»? – Александр покосился на красные свежие декабрьские помидоры.
Было непонятно, хочет он в связи с этим о чем-то попросить (есть, что попросить у главного редактора газеты, – этому Игорь Иванович не удивлялся, воспринимал как должное и по мере возможности помогал) или тоже спросил просто для вежливости.
– Да, я журналист, – подправил Игорь Иванович и продекламировал: – В тридцать лет очки себе закажешь, в тридцать пять катары наживешь, в сорок лет «адью», ребята, скажешь, в сорок пять убьют или помрешь…
– Это чье сочинение?
– Народное. Молодые газетчики, подвыпив, поют. А кто постарше да перевалил рубеж, помалкивает.
– Вам сколько?
– Отстукало пятьдесят шесть.
– Выходит, не все пророчества сбываются! – гость опять покосился на алые помидоры.
– Зато у меня радикулит, печень пошаливает, – улыбнулся Макарцев.
– В физике есть такое понятие – порог. Вода, вода – и вдруг за порогом – лед, другое качество. У человека, думаю, пороги относительны.
– А как твое здоровье, Саня? – спросила теща.
– Лет десять назад, думал, наступил мой порог. Врачи пугали: обречен. А вот вытянул сам себя за уши… Ну, мне пора. Я по вечерам тоже работаю…
– В режимном институте? – спросил Макарцев, снова уверенный, что не ошибается, поскольку большинство исследовательских учреждений – почтовые ящики.
– Почти! – гость поднялся. – Желаю вам!
Они пожали друг другу руки, и теща пошла проводить одноклассника своей сестры. В коридоре слышались их приглушенные голоса, смех. Игорь Иванович отставил тарелку, налил полстакана боржоми, выпил, подождал отрыжки, вынул губами из пачки «Мальборо» сигарету, сладостно затянулся. Теща вернулась. – Понравился мой гость?
– В общем… – корректно пробурчал Макарцев, уже думая о своих делах.
– А скромник какой! Ведь весь мир о нем говорит и пишет!
– Весь мир? – Макарцев вынул сигарету изо рта. – Да кто он такой?
– Иногда вы меня удивляете, Игорь! Солженицын.
– Сол…?! – Макарцев закашлялся.
– А что удивительного? – Нет, ничего…
Он встал и скрылся в спальне.
«Раковый корпус», когда решался вопрос о публикации в «Новом мире», Макарцеву дал почитать худощавый товарищ, предпочитающий быть в тени. Игорь Иванович вернул верстку через три дня.
– Ну как? – спросил тот. – Твардовский ждет ответа.
– Не знаю. Если выкинуть намеки, то, может, разрешить?
– Мы-то с тобой правильно понимаем. А масса? И потом, разреши это – завтра попросят еще острей! Солженицын – не наш человек.
Прежде всего вылезла обида на тещу. Макарцев, походив по спальне, вышел снова. Теща мыла на кухне посуду.
– Учтите, что вашего Саню, – он сознательно не хотел произносить фамилию, – скоро исключат из Союза писателей за антисоветчину!
– Это будет большой ошибкой! В свое время ругали Есенина, Пастернака, Булгакова, а теперь?
– Вы хоть знаете, что он имеет связи с заграницей и за ним ведут наблюдение органы?
– Это же глупо! Он честный человек, честнее нас всех. Ему еще недавно хотели Ленинскую премию дать.
– Да, он обнялся с Хрущевым.
– А без Хрущева – он уже не талант?
– Не хочу я спорить о его таланте. Но, приведя его сюда, в какое положение вы меня ставите?!
– Ах, вот вы, Гарик, о чем!
– Допустим, на меня вам плевать, – не давал он ей отговориться, – но о дочери и внуке вы подумали? Их положение тоже зависит, между прочим, от меня!
– По-моему, сейчас не тридцать седьмой!
– Много вы понимаете! Может, я даже симпатизирую этому вашему Сане. Не исключено, что он без пяти минут Лев Толстой. Так это или не так, пускай потомки разбираются. Вы учительница литературы, а я, как говорится, ответственный партийный работник, черт побери! И мои симпатии и антипатии определяете не вы и не ваш одноклассник!
- Предыдущая
- 8/131
- Следующая
