Мечта империи - Алферова Марианна Владимировна - Страница 24

• Предыдущая
• 24/121
• Следующая

Перед ней стоял невысокий темноволосый молодой человек. Лицо его с черными выпуклыми глазами и крупным ртом было почти красиво, если бы… Марция так и не смогла понять, что же портит лицо незнакомца, ибо он улыбнулся – и первое неприятное впечатление тут же исчезло. На госте были новомодная двуцветная сине-белая туника и сандалии с узорными ремешками.

– Как ты сюда попал? – она не нашла нужным придать своему голосу хоть каплю любезности. – Терпеть не могу, когда приходят без спросу!

– Надеюсь, ты простишь своего давнего и самого горячего поклонника…

– Кто ты? – оборвала Марция его признания.

– Гай Бенит Плацид – это имя тебе что-нибудь говорит? Мой отец – Гай Гарпоний.

– Если твой отец банкир… – начала она неуверенно.

Нет, она ошибается, того богача звали Гарпоний Кар, и он давно умер. Бенит рассмеялся.

– Мой отец – штукатур из третьей центурии Римских художников стенной живописи и штукатуров. Звучит гораздо хуже, чем банкир, не так ли?

Он явно намекал на Пизона, но Марция почему-то не разозлилась. Наглость этого типа ей импонировала. Она любила дерзких. А дерзкий и наглый – почти одно и то же.

– Ого, доспехи Цезаря! – Бенит подошел к деревянной кукле, обряженной в золоченый броненагрудник с замысловатым рельефом, у пояса висел широкий кинжал с широким лезвием и золотой рукоятью. – Хочешь изваять наследника в полный рост?

– Хотела. Но решила сделать только бюст.

– Наши желания всегда не совпадают с нашими возможностями. Я – маляр, а хотел бы быть скульптором.

– Одно время я занималась стенными росписями, – в задумчивости проговорила Марция. – Но теперь оставила это.

– Что же тебе помешало? – он взял резец и приставил его к незавершенной статуе Вера, будто отыскивал место, куда собирался всадить его, как нож.

– Что ты делаешь? Положи на место! – крикнула Марция.

Бенит изобразил шутливый испуг и отступил.

– Так что тебе помешало расписывать стены? – спросил он, вертя в руках резец. Марция пожала плечами в ответ.

– Наверное, мой гений…

– Ты его видела?

– О нет. Ты же знаешь – с гениями встречаются лишь гладиаторы да избранники богов.

– Ерунда. Люди с творческой душой постоянно общаются со своими гениями.

Если у них достаточно таланта, разумеется, – он и не скрывал, что оскорбляет ее намеренно.

В этот раз Марция разозлилась.

– Убирайся, – прошипела она.

– Не смею ослушаться, – Бенит поклонился и шагнул к двери. – Но я не понимаю, почему ты сердишься. Может быть, тебе не нужны скульптуры? Может – что-то другое? Подумай об этом, если ты умеешь думать.

Когда дверь за ним закрылась, Марция сообразила, что этот наглый тип унес с собой ее резец. Ее инструмент! Марция выскочила в атрий, потом в перистиль. Но наглеца уже и след простыл. Пока Марция звала Котта, пока тот примчался, на ходу отряхивая перепачканный мукой фартук, прошло несколько минут. Котт пустился в погоню, однако, как показалось хозяйке, без всякой охоты.

«Зачем Бениту резец?» – бормотала Марция, расхаживая по перистилю вокруг маленького бассейна, по углам которого застыли в пляске мраморные сатиры. У одного из них оказалась отбита рука. Срубленная резцом кисть валялась на мозаичном полу – крошечная кисть человека… или ребенка… кто бы мог подумать, что ручка ребенка так похожа на ручку сатира, урода… Урода…. Марция вздрогнула всем телом.

Детей не будет. У нее никогда уже не будет детей…

Наконец послышались шаги.

– Котт! – крикнула Марция.

Но появился не Котт. В перистиль, немного сутулясь и старательно растягивая губы в улыбке, вошел худенький юноша с бесцветным лицом, несоразмерно длинными руками и короткими ножками. На его уродливом теле пурпурная туника выглядела почти насмешкою.

– А, это ты, Александр… – она попыталась улыбнуться, но при этом продолжала хмурить брови, а ноздри ее тонкого носа раздувались в ярости. – Один подонок разозлил меня ужасно. Так что не обращай внимания, если я буду ругаться вслух.

Цезарь смотрел на нее с испугом и восхищением одновременно.

– Пойдем в мастерскую, – продолжала она, наконец сумев изобразить на лице улыбку, и взяла его за руку, как ребенка, не замечая, что лицо юноши залилось краской. – Я закончила твой бюст. Ты получился необыкновенно похож. Но при этом такой красавчик. Первый красавчик в Риме, с Марсом в глазах!

«Посадить Марса в глаза», – это было любимым выражением Манлия.

«Любой урод сделается неотразим, если посадить ему Марса в глаза!» – любил повторять ее учитель.

– Август будет доволен, – Цезарь следовал за Марцией и смущенно улыбался.

– А ты?

– Боголюбимая Марция… – начал он и задохнулся, не зная, что еще сказать.

Она подвела его к закрытому покрывалом бюсту и, придав лицу торжественное выражение, сделала знак приготовиться. Цезарь замер, неотрывно глядя на покрывало. Марция жестом фокусника сдернула ткань. И Цезарь увидел своего двойника – его лоб и щеки отливали голубизной, как и положено отсвечивать благородному афродисийскому мрамору. Бюст получился необыкновенно похож и в то же время красив каким-то скрытым тайным благородством.

– О Марция, ты равна небожителям, – пролепетал юноша.

В ту же минуту что-то внутри каменной головы треснуло, и мрамор медленно, будто нехотя, принялся раскалываться надвое. Одна половина его осталась на постаменте. А вторая рухнула к ногам Марции. Цезарь отскочил. Лицо его посерело от страха, глаза бессмысленно выпучились. И тут за его спиной распахнулась дверь. Цезарь с визгом забился в угол. На пороге стоял Котт. Он бросил короткий взгляд на развалившийся бюст и сокрушенно покачал головой.

– Ты догнал его? – спросила Марция, уже заранее зная ответ.

Котт отрицательно покачал головой. Тогда Марция схватила молоток и швырнула им в нерадивого прислужника. Но Котт ожидал вспышки гнева и вовремя скрылся за дверью. Молоток ударился о дверь и выбил узорную решетку. Цезарь испуганно вскрикнул, будто Марция метила в него.

Большая гладиаторская школа возле Колизея давно уже не принимала новых учеников. В маленьких каморках без окон, освещавшихся лишь через двери, что выходили в окруженный колоннадой двор, теперь при искусственном свете располагались музейные экспонаты. Перегородки между комнатенками снесли, убрали гладиаторские ложа, так что вокруг арены образовалась галерея, где были выставлено старинное оружие, картины, изображавшие сражения гладиаторов и травлю. На огромном полотне в золотой раме высились горы пронзенных стрелами львов, леопардов, медведей, страусов, носорогов. И среди этой кровавой мешанины деловито сновали люди, забрызганные кровью. Картина была написана столь натурально, что у зрителей невольно подкатывала к горлу тошнота. Детей обычно не водили к этой картине. Она висела здесь уже многие годы, трижды реставрируемая (дважды меняли попорченный временем холст), немым укором прежним нравам, прежней жестокости, беспощадности и равнодушию, когда за один день на арене могло быть уничтожено несколько сотен животных. Именно после ее показа на большой осенней выставке в Риме была запрещена травля зверей. Защитники животных расхаживали с копьями в руках и скандировали: «Спасем наших братьев, носящих шкуры!» В тот год вместо бестиариев, убивающих четвероногих тварей, на арену вышли бестиарии-дрессировщики. Отныне тигры и львы прыгали через горящие кольца и потешали публику прочими, почти человечьими хитростями. Их показывали в Колизее в те дни, когда не было игр, или в перерывах между боями. Эти представления назывались детскими. Удивительно, сколь гуманным стал мир за каких-нибудь шестьсот лет. А между тем последние «смертельные» игры устраивались всего лишь восемнадцать лет назад. Смотреть, как гибнут люди, почему-то не считалось аморальным. Поединки прекратили по другой причине. Убийца одержал победу на арене и вышел на свободу. После этого он вырезал целую семью. И тогда «смертельные» игры наконец запретили. В одной из комнат музея этому событию посвящен целый стенд. Чуть меньше, чем восстанию Спартака. Историки придали истории фракийского гладиатора романтический ореол борца за свободу. Этот образ так утвердился, так окаменел, что развенчать его уже не под силу никому.

• Предыдущая
• 24/121
• Следующая