Северная Пальмира - Алферова Марианна Владимировна - Страница 39
- Предыдущая
- 39/82
- Следующая
Они предались Венериным утехам в триклинии – вполне в духе гладиаторских нравов. Она ничего не смыслила в Венериных удовольствиях, но демонстрировала покорность, как провинившаяся рабыня, лежала, уткнувшись лицом в подушки, покорно позволяя ему все, порой лишь тихим стоном выказывая одобрение. Это совсем другая Летиция – не та, которую он знал. Она все забыла… все…
– Я тебе не нравлюсь?… – шептала она растерянно.
Зачем она это сделала? Зачем?
Он только теперь ощутил всю глубину нанесённой обиды. Она стёрла всю прежнюю жизнь. Свою, и его жизнь вслед за своей. Вместе с собой она уничтожила часть его самого. Будто он подарил ей рукопись, которую писал много лет, а она её сожгла. Сожгла, потому что было больно читать. И явилась вновь – за новыми страницами.
Но кто привёл её? Какой злой гений?
Он наполнил чашу неразбавленным вином, дал ей пригубить, потом сам выпил до дна.
– Так я тебе не нравлюсь? – повторила она свой вопрос.
– Я тебя ждал, – сказал он, быть может жёстче, чем хотел. – Почему тебя так долго не было?
В ответ она поцеловала его в губы. А потом сделала то, на что прежняя Летиция никогда бы не отважилась, но покорная рабыня, которая мечтает заслужить прощение своего господина, способна на многое.
Спустя много лет одни шрамы белеют, а другие так и остаются красными. Белые кажутся давними-давними, а красные – свежими, только что затянувшимися. А вот этот наверняка недавний. А вот этот синяк…
– Не трогай, – охнул Элий. – Больно же!
– Тебе кажется, что больно. На самом деле это не боль.
И боль под её ладошкой в самом деле куда-то ушла – растворилась, что ли. Осталось едва приметное покалывание, как покалывает руку или ногу после долгой неподвижности.
– Ты – колдунья?
– Немного. А впрочем, не знаю. Мне кажется порой, что я могу видеть будущее…
Она смотрела на потолок широко раскрытыми глазами, не мигая. И потолок раскрылся, и за ним проглянуло бледно-голубое небо с лёгкой пеной облаков. Лето. Сад. Ложе с золочёными ножками в виде львиных лап стояло среди зеленой травы. Элий играл с малышом. Карапуз и ходить толком не мог, после каждого шага падал, но тут же поднимался вновь. Элий подхватывал его и ставил на ноги.
– Я вижу будущее, – прошептала она. – Оно такое… такое…
– Хорошее?
– Недоступное…
Она замолчала. Элий тоже молчал.
– Ну вот, опять… – вздохнула Летиция.
– Что – опять?
– Ты слышал? Где-то плачет ребёнок!.. – Она поднялась, подошла к двери и распахнула её. Замерла на пороге, прислушиваясь.
– Тебе кажется.
– Нет, точно плачет!
Элий прислушался.
– Все тихо.
– Нет, заплакал опять… – Летиция склонила голову набок, прислушиваясь. – Пойду, поищу, где же он. Может, подкидыш? Я бы взяла его к себе.
– Не заблудись в доме, – остерёг он.
– Все это мелочи… – сказала она. – Только мелочи.
Квинт наскоро перекусил на кухне и, сморенный теплом и усталостью, заснул в старом плетёном кресле. Проснулся он уже на закате оттого, что чья-то ладонь гладила его по лицу, чьи-то зубки слегка покусывали мочку уха.
– Кто здесь? – вскинулся Квинт и попытался вскочить, но все та же рука легко надавила ему на грудь, и Квинт обмяк.
– Кто здесь? – повторил он шёпотом. Голос его слегка дрожал. Как и он сам. То ли страх, то ли возбуждение – он не мог разобраться.
– Неужто ты боишься? – шепнул кто-то на ухо.
И он понял, что голос девичий, совсем юный.
– Нет, не боюсь, конечно… – Он не договорил – девичьи губы прильнули к его губам.
Поцелуй был так долог, что когда неведомая красавица (а Квинт уже знал, что обнимает красавицу – его руки, ласкавшие её тело, поведали ему об этом) наконец оторвалась от его уст, за окном совсем стемнело. Тьма умело скрывала прекрасное тело.
– Ты любишь меня? – спросила гостья. – Любишь, знаю, только ни о чем не спрашивай.
– Кто ты?
– Я – дочь домового. Самая нежная люба на свете. А у ваших домовых бывают дети?
– У Ларов? Не знаю. Наверное, мы их дети… А почему ты выбрала именно меня?
– Потому что ты – друг хозяина дома. А мой отец уже поболтал с хозяином. Так что теперь мы можем любить друг друга, как принято в наших краях.
Она бесцеремонно задрала его тунику, и они предались Венериным утехам в старом плетёном кресле.
– Квинт… где ты… – услышал он в самый разгар страстных ласк другой женский голос. Голос, как ему показалось, похожий на голос Летиции. Он попытался оттолкнуть любовницу, но она страстно зашептала:
– Зачем… меня никто не увидит, кроме тебя. – И Квинт поверил. И, придерживая тонкую талию неведомой красавицы, продолжил…
Та, другая женщина вошла и включила свет. И тут Квинт увидел свою таинственную возлюбленную – её белое тело, отливавшее желтизною взбитой сметаны в свете тусклой лампочки, её пшеничные волосы с золотым отливом. И её глаза, хитрые, чуть косо прорезанные, зеленые с жёлтыми искрами, и розовые губы, и розовый язычок меж розовых губ…
– Кто ты? – спросила женщина, что зажгла свет.
– Я охранник… Квинт… Приск… А ты?
– Я – подруга гладиатора. Что ты делаешь здесь, Квинт? – Она видела спинку кресла и запрокинутую голову Квинта.
– Спал, – отвечал тот сдавленным голосом. Волосы дочери домового взметались вверх при каждом движении. А в глазах вспыхивали и гасли золотистые искорки. Мысль, что подруга Элия может догадаться, чем он тут занят, ничуть его не смутила. Но гостья хозяина как будто ничего не замечала. Дочь домового она не видела.
– Я хочу тебе сказать…
– Да… – голос Квинта прерывался.
– Где-то плачет ребёнок. Ты слышал?
– Нет… – Квинт судорожно втянул в себя воздух.
– Ты странный какой-то.
– Я… – прерывистый вздох, – устал.
Она, кажется, о чем-то догадалась и затворила дверь. И тогда волна наслаждения накрыла Квинта.
Летиция скользнула под одеяло и прижалась к Элию.
– Обыскала весь дом, а ребёнка так и не нашла… Чудно…
Она почти сразу заснула.
В таблине зазвонил телефон. Элий не хотел вставать. Надеялся, телефон позвонит и перестанет. Но звонки не умолкали. Пришлось подойти. Трубка была отделана моржовой костью.
– Ты представляешь, Перегрин, Сенека не умер, – услышал он голос Диогена. – У этого парня отменное здоровье. Его даже не парализовало. Рана, конечно, серьёзная, но совершенно не опасная. Парень вернётся на арену. И ты сможешь вновь с ним сразиться. И прикончить его во второй раз. – Диоген хмыкнул.
Элий положил трубку. Значит, догадка оказалась верной. А коли так, то Всеслав вернётся на арену и вновь будет биться с Элием. Победить Сенеку во второй раз будет куда легче. Надо только, чтобы Диоген не дал Сенеке до этого сразиться с кем-нибудь другим.
Бедный Сенека… Элий прошёлся по таблину. А что если… что если сказать ему?… Нет, не надо. Нельзя. Всеславу это не поможет, а сделает только хуже… И все же… Элий вернулся в спальню, тихо, чтобы не разбудить Летицию, взял одежду. Авто придётся вести самому, а Элий дрянной водитель.
Он на цыпочках пошёл к двери. Летиция не проснулась. Во сне её губы шептали:
– Я здесь. Нет, ты не можешь меня видеть… но говорить со мной можешь… долго… да, очень долго… пока я сплю, а ночь ведь долгая… Да, здесь у меня ночь. А у тебя светло. Да, это я… конечно же я… Почему ты мне не веришь?… И не плачь… глупо плакать… ну вот… я плачу тоже… и я тебя люблю… да, больше всех на свете… как Элия… его я люблю тоже больше всех…
Элий задержался на пороге.
– Нет, мой мальчик, все не так. Почему раньше я к тебе не приходила? Не знаю. Наверное, раньше не умела… А теперь научилась… Не знаю как… Но научилась. Тебе одиноко во дворце, я знаю. Но теперь я буду приходить. Каждую ночь. У тебя будет день… а у меня ночь… Да, я так далеко.
Летиция спала. И меж сомкнутых век текли слезы.
Элий спешно вышел из спальни.
- Предыдущая
- 39/82
- Следующая
