Северная Пальмира - Алферова Марианна Владимировна - Страница 8
- Предыдущая
- 8/82
- Следующая
Однако правду говорил Диоген – любила непутёвого парня Фортуна.
Хозяйка риторской школы, потерявшая сына под Нисибисом, оставила Всеславу все свои сбережения, дом и огромную библиотеку как самому любимому ученику. И, кроме того, по завещанию она его усыновила. То есть Всеслав получил в придачу ко всему римское гражданство. За что старуха любила Всеслава, юноша так и не понял – был он и ленив, и капризен, и в учении не блистал. Но старуха всякий раз при встрече норовила погладить его по голове или поцеловать в щеку. И шептала: «Когда люди безумствуют, боги слепнут. Когда боги слепнут, из бездны приходят искры мирового пожара». А потом она снимала очки с толстыми линзами и долго-долго протирала стекла, время от времени разглядывая сквозь них маленький, заросший кустами сирени перистиль. Всеслав поначалу думал, что одинокой вдове он напоминает погибшего сына, пока не увидел в малом таблине писанный маслом портрет. Между золотоволосым уроженцем Новгорода и смуглым юношей из Кампании сходство трудно было отыскать.
После смерти покровительницы Всеслав хотел учиться в Академии художеств, даже нанял учителя для подготовки, но и от этой мысли скоро отказался. В те дни он частенько наведывался в мастерскую к будущему автору «Последнего Дня…» – да что толку? Писать так, как писал этот художник, не получалось. Вполовину так не получалось. Даже на четверть…
Однако Всеслав попробовал поступить в академию. Попробовал, но провалился. Несколько дней спустя Всеславу рассказали, что куратор академии Мессий Ивар лично выбросил его рисунок в урну, заявив громко при всех:
«Бездарен!»
А на том рисунке алое зарево заливало небо и падали с крыши храма статуи.
«Плевать я хотел на Ивара!» – воскликнул Всеслав.
И возненавидел куратора академии ненавистью самой пылкой.
Полученное наследство давало счастливую возможность жить, как захочется. И новый римский гражданин начал жить по-римски. То есть интересовался всем на свете, посещал пинакотеки и спектакли, каждый день устраивал пиры и искал клиентов. Клиенты нашлись мгновенно – сразу пятнадцать человек. Люди попались все как на подбор остроумные. Не слово молвят – яхонт драгоценный обронят. И каждый на Всеслава не нахвалится, каждый на юного патрона, как на картину бесценную, не налюбуется. Через месяц число клиентов удвоилось, через два месяца все желающие уже не могли поместиться в просторном атрии. За эти три месяца юный римский гражданин уверился, что он самый умный, самый смелый и самый красивый мужчина не только в Северной Пальмире, но и на всей земле. Паразиты клялись, что Сократ рядом с Всеславом – деревенский дурень, а Юлий Цезарь – провинциальный центурион. Паразиты и прозвище ему дали «филоромей» – то есть любящий римлян. Прозвищем этим Всеслав очень гордился. Три месяца он был в курсе всех городских сплетён, финансировал с десяток безумных проектов, завёл с десяток любовниц и (если только можно было верить этим красоткам) зачал штук двадцать детей. Всеслав так и не понял, на что ушли деньги, – на пиры, на любовниц или на строительство культурного центра. Через полгода он лишился и средств, и дома, и библиотеки, был обвинён в укрывательстве преступника, неуплате налогов и подделке долговых обязательств. Провёл месяц под арестом, пока отец прилагал все усилия, чтобы вызволить его из темницы и спасти остатки имущества. Из карцера Всеслав вскоре вышел, но состояние потерял – все, до последнего асса. Опыт римской жизни привёл Всеслава в недоумение, но не охладил его любви к Риму. Во всем мерзкий божок Оккатор виноват. Чуть что задумает человек, какое дело начнёт ладить, тут же явится Оккатор и все расстроит. Фортуна одарит, а Оккатор отнимет. Так они вдвоём над человеком и потешаются. Как сегодня: Оккатор перстень отнял, Фортуна к ланисте Диогену привела.
Прошедший день был бесконечен и переполнен событиями, как «Илиада». Утром – посещение академии. Потом – заключение договора с ланистой, встреча с римлянами. Обед с гладиаторами не заслонил пылающее небо Помпеи. Всеслав был уверен, что картина как-то причастна к его решению стать гладиатором. Он не мог сказать точно, зачем вступил в центурию. Безвыходность, безденежье? Все это не причины, чтобы подставлять своё тёплое тело под смертоносную сталь. Он будет драться на арене с Элием. Знаменитый гладиатор и бывший Цезарь Империи! У Всеслава все внутри переворачивалось при одной мысли об этом. Он будет соперничать с самим Цезарем! И вдруг ощутил, как вместе с восторгом и преклонением в нем вскипает чёрной пеной… ненависть.
Она захлёстывала, душила, сдавливала сердце и горло. И в то же время она казалась какой-то чужой, посторонней, непонятной. Чужая ненависть… И Всеслав ничего не мог с ней сделать. Он лишь ускорял и ускорял шаги, надеясь убежать от внезапного бешенства. Сделалось жарко. Он сбросил куртку, перекинул через локоть и, оставшись в одной тонкой тунике, побежал. И ненависть стала стихать, уходить вместе с жаром тела и потом.
Всеслав остановился лишь на площади перед библиотекой. Статую изуродованной Венеры вместе с бронзовым постаментом укутали плотной рыжей тканью. По крошечному садику кружил вокруг статуи вигил. Всеслав сделал вид, что разбитая Венера его не интересует, и медленно прошёлся вдоль портика библиотеки, где в нишах застыли мраморные фигуры знаменитых мыслителей. Вот старик Гомер, слепец и мистификатор. Быть может, он был богом, но богом слепым. За ним Платон, поклонник диктатуры, надевший маску любителя справедливости. Евклид, боготворивший числа, Еврипид, забывший прикрыть маской лицо. Вергилий, славивший Августа, Тацит, сумевший всех Августов превратить в чудовищ. Трусишка Цицерон, защищавший Республику и за эту Республику погибший, и подле него – отец истории Геродот. В свете фонарей мраморные мыслители с двойниками-тенями в глубине ниш казались живыми. Всеслав пожалел, что в этот момент на нем нет тоги – продал за долги. А ведь имел на тогу право. «Верно, осуждаете меня, мраморные мудрецы?» – хотел крикнуть им Всеслав. Но не крикнул. Вдруг спрыгнут со своих постаментов и начнут колотить непутёвого?
Всеслав замедлил шаги. Неприятный холодок пробежал по спине. Юноша покосился на закутанную в ткань Венеру. Даже под толстыми складками можно было понять, как сильно изувечен мрамор. Творение Мессия Ивара… Внезапно ему показалось, что ткань шевелится. И… Венера поворачивает изуродованную голову и смотрит на него. И грозит рукой-обрубком. Всеслав попятился. Прижался к стене. Вздрогнул всем телом от прикосновения холодного камня. Вновь всмотрелся. Венера была неподвижна. Всеслав расхохотался и помчался мимо библиотечного портика, мимо торговых рядов к дверям гостиницы.
«Держи! – кричал кто-то вслед. – Это он! Он!»
Всеслав оглянулся. Погони не было. И крик почудился. Он споткнулся и упал. Приподнявшись, увидел на влажной мостовой маслянистый блеск змеиной кожи. Блеснула змея и пропала. Огромная змея.
С кровавого неба Помпеи падал чёрный пепел. Всеслав хотел набрать полные пригоршни пепла. Но зачем?
Всеслав снял номер в гостинице «Европа». Гостиница эта в Северной Пальмире была самой дорогой. Разменивая «аврельку», гладиатору не пристало думать, на сколько дней хватит денег. Так устроена жизнь гладиатора. Деньги уходят у него меж пальцев. Чужую жизнь он не ценит. Как и свою.
Ночь уже перевалила за половину, а Всеслав так и не мог заснуть. Зажёг свет, взял второй том истории Марка Симиуса «Подъем и расцвет Римской Империи». При всей свой любви к Риму он почему-то не мог продвинуться дальше второго тома. Читал, читал, и всякий раз что-то стопорилось. Мысли одолевали. Вдруг он переносился в прошлое, и так здорово было маршировать где-нибудь с Четвёртым Скифским легионом и отражать десант виков во время Второй Северной войны. Или под Нисибисом стрелять из аркебузы в несущегося в облаке пыли катафрактария. Там, в прошлом, все было понятно, разложено по полочкам, расставлены противники, подсчитаны резервы, проанализированы ошибки. В настоящем ты не ведаешь, кто твой враг, и, совершая ошибку, не подозреваешь, насколько она роковая. «Время обнажает истину», – говорят римляне. Но в настоящем истины нет. Она разбита на атомы пылью мелочей. И сам ты бредёшь в темноте и не знаешь – куда и зачем. И никто не знает. Все только делают вид, что истина им открыта. Вот и Всеславу хочется во что бы то ни стало что-то доказать, победить. Не монголов, так хотя бы своих. Своих проще. Сам факт победы его удовлетворит. Но что толку в победе, если академия по-прежнему для него недостижима?
- Предыдущая
- 8/82
- Следующая
