Все дороги ведут в Рим - Алферова Марианна Владимировна - Страница 61

• Предыдущая
• 61/86
• Следующая

Он велел ей замолчать и немедленно собираться в дорогу. Они едут в Аквилею. Бенит был уверен в себе. Стоит ему выступить на Большом Совете, стоит напомнить, кто он, и все разногласия прекратятся. Разве он собирается отнимать титул у Постума? Пускай мальчишка именует себя императором. Но править должен Бенит. И кто думает иначе – тот идиот.

Отдать мальчишке в такую минуту власть над Империей! Да Постум ее потеряет, как упустил власть над Римом! Ведь именно по приказу императора преторианская гвардия покинула столицу. Какое совпадение – именно накануне бунта… Или – не совпадение? Неужели Постум сделал это нарочно? А что, если мальчишка знал о заговоре? Что тогда? Получается… Ученик превзошел своего учителя? Только и всего?

Бенит хлопнул ладонью по столу.

– Вот мерзавец! – И против воли в голосе его прозвучало восхищение.

Вечером Серторий просматривал свитки, сидя на первом этаже Палатинской библиотеки. Большую часть книг уже сожгли, и черный жирный пепел плавал на поверхности бассейнов в нимфеях. Но много кодексов и старинных свитков, пергаментных, в полуистлевших футлярах уцелели. Серторий рылся в библиотеке по ночам. Свитки Патрон запретил жечь. Неважно, что там написано. Но свиток – живой, созданный руками, к нему прикасались руки переписчика. Почему-то переписчиков Серторий ценил куда больше, нежели авторов книг. Бедные, согбенные над неудобными столиками переписчики срастались с пергаментными свитками. И, главное, они ничего не могли исправить в том, что переписывали. Они должны были слепо копировать фразы, неважно, удачны были эти фразы или банальны. Они день за днем повторяли на пергаментах чужие мысли и не могли запечатлеть ни одной своей. Они были рабами вдвойне – по положению и по сути. Почему никто не потрудился однажды утром раздать им по чистому пергаменту и приказать: а теперь пишите сами, что хотите. После того, как вы в тесной комнатушке переписали столько книг под диктовку, после того, как вы насытили столько пергаментов и папирусов чужими мыслями, запишите свои. И ваши свитки вложат в футляры и оставят навеки в залах Палатинской библиотеки. Пишите!

Серторий так отчетливо представил, как растерянно переглядываются переписчики, щуря усталые покрасневшие глаза. Как осторожно каждый обмакивает свое стило в чернильницу. Как боятся они тронуть пергамент. И вот наконец один, самый смелый, записывает первую фразу.

Серторий покачал головой. Разумеется, это фантазия. Позволить каждому вписать свою фразу. Уж точно не об этом мечтал великий Платон. Серторий достал еще один футляр. Этот оказался необыкновенно тяжел. Что внутри? Неужели книга? Серторий тряхнул. И на колени ему выпало сверкающее золотом яблоко. И на нем надпись «Достойнейшему».

Серторий взял яблоко в руки. Надо же, какое тяжелое. Неужели в самом деле золотое? «Достойнейшему»…

Серторий вдруг покрылся потом, хотя в библиотеке было прохладно. Отер лоб. Огляделся. Рядом никого не было. Что это значит? Неужели?…

Он хотел спрятать яблоко под тунику, но пальцы почему-то не слушались. Яблоко было не его. Он держал золотой плод, и пальцы его немели и сами разжимались. Патрон положил яблоко на стол, не в силах его удержать. Серторий вспомнил давнюю историю: много лет назад боги подарили золотое яблоко Элию. Человеку, который сделался Цезарем, а потом выбрал путь перегрина и изгнанника. Но если яблоко здесь, в Риме… Значит, Элий еще вернется за ним. Патрон положил яблоко назад в футляр.

Серторий так задумался, что не сразу обратил внимание на шорох в соседней комнате. Теперь услышал и бросился на шум. Какой-то человек, открыв потайную дверцу в задней стене шкафа, спешно запихивал внутрь тайника книги и свитки. Рассыпанные листы каких-то рукописей валялись на полу. Заслышав шаги, человек попытался захлопнуть дверцу, но было поздно: Серторий увидел тайник.

– Кто ты? – спросил патрон.

Человек выпрямился, прижимая к груди книгу. Мужчина был очень худ и лыс. Серторий подумал почему-то, что ему немного осталось жить. И еще подумал почему-то, что пугать его бесполезно.

– Кто ты? – повторил Серторий вопрос, подходя вплотную.

– Авл Верес, хранитель библиотеки, – ответил тот, сглотнув.

– Ты знаешь, что из нашего идеального государства поэзия будет изгнана? – спросил Серторий.

– Слышал, – кратко отвечал смотритель.

– И что ты прячешь в таком случае?

– Все.

– Дай-ка сюда. – Серторий указал на книгу, что смотритель держал в руках.

Верес нехотя протянул миниатюрный томик.

– Арриетта М. «Стихи». – Серторий перелистал. – «М» – это тысяча, тысячелетие… Однако… Немало надо иметь самомнения, чтобы выбрать такой псевдоним. И чем же ценна эта книга?

Верес молчал. На последней странице было записано наспех, небрежно. «Календы ноября 1976 года».

Осень семьдесят шестого… В те дни Серторий и Береника начали другую жизнь.

Патрон вновь перелистал книгу и отдал смотрителю.

– Тогда добавь еще этот свиток. Это послание Элия.

Серторий протянул Вересу футляр с яблоком и спешно вышел из библиотеки. Во дворе стоял гвалт и ор: Береника производила прием детей в воспитательный дом, где отныне вдали от родителей будут воспитываться будущие стражи идеального государства. Родители с детьми на руках ожидали здесь с утра, чтобы отдать своих ненаглядных малышей в будущие правители. Но отбирали далеко не всех. Лишь самых здоровых и крепких, кто не хныкал, когда его щипали за руку, а кусался. Отобранных дородные матроны тут же уводили в императорские покои – теперь Палатин принадлежал будущим стражам. Там малышей стригли наголо, купали в бассейне и одевали в одинаковые белые туники без всяких меток. Отныне никто не знал, кто чей сын и кто чья дочь, и кому принадлежит белая туника. Когда стражи вырастут, они будут кусать всех без разбора.

Мудрец был Платон. Мудрец и гений.

Но Элий все равно вернется.

В Аквилее было нестерпимо жарко. Жара в Риме приятна. А здесь – удушает.

«Надо будет перенести заседания Большого Совета в Рим, когда оттуда изгонят мерзавцев-патронов», – решил Бенит.

Ему очень хотелось обвинить в перевороте Постума, но не получалось: одну из главных ролей в римских безумствах играли исполнители во главе с Гюном. Макриновы выкормыши, бывшие гении. Бунт у этих тварей в их платиновой крови. Бенит никогда не доверял исполнителям. Макрина – вот кого надо отдать под суд за идиотизм! А исполнителей – за измену. Однако Постум позволил этому безумству свершиться. Но у Бенита нет доказательств. Мальчишка действовал очень тонко. Гениально…

На заседание Большого Совета Бенит явился в военной форме. Его алый плащ, обшитый золотой бахромой, выгодно выделялся на фоне белых тог членов Большого Совета. Бениту предоставили слово первым, и он счел это добрым знаком. Это была почти победа. Боги наделили его красноречием. Он всегда убеждал и толпу, и сенат. Большой совет всегда – или почти всегда – с ним соглашался.

Диктатор поднялся. Обвел посланцев союзников и провинций тяжелым взглядом.

– Вы меня предали! – воскликнул гневно.

А дальше…

Дальше была пропасть. Красноречие внезапно покинуло Бенита. Он начал заикаться, что-то долго путано объяснял. Каждое слово было тяжелее камня, и все они летели мимо цели. Вместо эффектной речи сыпались бестолковые упреки. Больше всех досталось Постуму и Элию. Хотя нелепо было упрекать мальчишку и изгнанника в нынешних катастрофах, диктатор и сам это понимал. Взъярившись, Бенит стал поносить страны Содружества, потом стал ругать провинции. Глухой ропот пробежал по рядам. Шум все нарастал, члены Большого Совета уже говорили во весь голос, не слушая оратора. Он повысил голос… Но чей-то дерзкий выкрик смутил Бенита, и диктатор замолчал на полуслове. Он сел, не закончив речь. Многие не поняли, что он хотел сказать. Бенит был весь мокрый, пот каплями катился по лицу, хотя в зале работали кондиционеры.

• Предыдущая
• 61/86
• Следующая