Тайга слезам не верит - Буровский Андрей Михайлович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/115
• Следующая

— Николай Васильевич… Вот если бы вам надо было придумать прибор, который предсказывал бы человеку будущее? Что бы вы сделали?

— Ну и прибор… Нет, ребята, для начала — я бы не стал делать такого прибора. Умную машину, которая предскажет человеку будущее… вернее, не будущее, конечно, а вероятные варианты его будущего, — сделать можно. Вопрос только, зачем. Вреднейшая получится машина, ненужная и опасная.

— А если бы вам было нужно? Вот вы среди дикарей, и вам шаман ставит условие: сделать такую машину, чтобы все могли бы узнавать свое будущее. Что бы вы сделали?

— Паша, Паша, ты меня слишком откровенно подталкиваешь к светящемуся шару… Но если делать машинку для идиотов, то нужен вовсе не шар. Тогда уж вот…

Николай Васильевич встал, покопался в одном из ящиков, кинул перед детьми вырезку из журнала. На картинке был изображен череп. Череп, с невероятным искусством выточенный из горного хрусталя. Все грани изделия были плоскими, — ни одной округлой линии, ни одного перехода, сделанного лекалом. Сплошные плоскости, их сочленения, углы. Но этих плоскостей было так много, что форма почти соблюдалась. Вот именно, почти… Череп был как настоящий. Но вместе с тем, — не настоящий. Обычный костяной череп из человеческой головы был бы просто человеческий череп — и только. А в этом хрустальном черепе была заложена идея. Непонятная, непостижимая для Павла и Ирины, но несомненная идея была заложена в эту древнюю жуткую вещь. Какое-то представление, какая-то мысль, необходимые для тех, кто сделал череп.

— А самое интересное, — произнес позади Николай Васильевич, и дети вздрогнули, — что это не просто произведение искусства — это еще и мощнейшая система линз. Если на затылок черепа направить источник света, то из глаз выходят два тонких лучика. Представляете?!

Ирина зябко повела плечами.

— И еще… Если положить на затылок… вот сюда… картинку и пропустить свет сквозь нее, то эта картинка будет проецироваться на стену, как слайд или картинка из диафильма. Вот такое вот и делать, — усмехнулся еще раз Николай Васильевич.

— Это какую же технику надо иметь…

— Да никакую. Физику надо знать, раздел оптики, это главное. Что же до исполнения… Этот вот череп делали вообще без всякого металла, каменными орудиями.

— Как?!

— А так. Этот череп был сделан примерно в пятнадцатом веке, в Мексике. И делали его даже не железными резцами — ни железа, ни бронзы тогда в Мексике не было. Делали трением. Разрыхляли поверхность острием из твердого камня и начинали тереть. Посыпают песочком, подливают воды и трут.

— И сколько терли?

— Этого мы, наверное, теперь никогда не узнаем. Но ведь сделали?! Один знаменитый американский ученый так и сказал: «Эта штука просто не может существовать…». А вот она, «эта штука», существует себе преспокойно! Хочешь сделать такую же? — обратился Николай Васильевич к Пашке. — Или что-то в этом духе?

— Нет, что вы… — Павел не торопился отодвинуть от себя вырезку — сказывалось очарование редкой, таинственной вещи. — Мы тут узнали… Ира, может ты расскажешь?

— Мы узнали, что в одной пещере есть шар, который светится изнутри, вспыхивает от попадания на него света… И местные жители считают, что это шар волшебный, что он может исполнять желания…

— И вы решили проверить, могут ли такую штуку сделать люди, — добродушно усмехнулся Николай Васильевич. — Как видите, могут. Нужно расположить систему линз вот по такой системе формул…

И Николай Васильевич Терских, многолетний бессменный руководитель кружка «Умелые руки», схватил бумагу своими большими руками с ловкими длинными пальцами, написал несколько формул.

— Ну вот и все! Только-то! А остальное — труд, ребятки… Потому что сделать такую штуку можно… Хоть шар, хоть череп, но главное — нужно точнейшим образом подогнать линзы.

— Н-да… А мы вот были у буддистов… У них есть вера в «золотой лотос», такой цветок правды. Говорят, что есть в пещерах такие шары, которые светятся сами собой, и кто их увидит, может просить исполнения желаний… Но путь труден, доходят не все.

Николай Васильевич слушал все это, выпрямившись на стуле, словно проглотил бамбуковую трость, уставившись в лицо Павлу так, словно Павел вдруг принялся жевать мыло или покрыл матом бывшего учителя.

— И не стыдно тебе этим заниматься? — Николай Васильевич бросил это вполголоса, с брезгливым выражением лица.

Нет, Павел не стал тыкать пальцами в Ирину, не стал кричать: «Это все она!» Но под ледяным взглядом Николая Васильевича Павел испытывал приступ острого желания покаяться в том, что в седьмом классе украл перочинный ножик у соседа по парте, что дразнился, показывая язык, и соврал учительнице математики, будто сделал домашнее задание. И уж конечно он хотел покаяться в том, что ходил к буддистам и даже что вообще знает, кто это такие и где живут.

— А почему нельзя к буддистам?! А если они что-то знают?! — вломилась в разговор Ирина. И Николай Васильевич тут же повернулся к ней всем корпусом, уставился глаза в глаза, пока Ирина не смутилась.

— А потому, — так же вполголоса, веско сказал Николай Васильевич, — что я работаю уже тридцать лет, а живу на свете пятьдесят, и за все время, пока живу и работаю, в буддисты не ушел ни один путный человек… Ни один, кто умел бы хоть что-нибудь делать, хоть в какой-нибудь области. А уходили одни неудачники, — употребил Николай Васильевич словцо из папиного репертуара. — Ну что они такого могут знать, скажите мне на милость!

Наступило молчание. Только жужжала муха, описывая круги вокруг незаконченной модели космолета.

— Ну что, ответил я на ваши вопросы?!

Павел и Ирина закивали.

— А коли ответил, и коли вы кофе допили, то не обессудьте — у меня еще работы невпроворот.

Пашка видел — не ему одному хочется задержаться в этом чистом, светлом месте, среди приборов, инструментов и моделей, где никто не бормочет матерных заклинаний, и где люди подметают пол, меняют белье и не хватают за попу, кого не положено.

12 августа 1999 года

11 августа, вечером, Стекляшкины в дым разругались с дочерью, а двенадцатого они тронулись. Нет, не то, что вы подумали, дорогой читатель! В этом смысле тронутыми они были всегда, всю свою жизнь; в этом смысле 11 августа 1999 года решительно ничего не изменилось. Я же имею в виду, что Стекляшкины двинулись в путь. Бедный «москвич» тяжко осел на рессорах и со скрежетом стронулся с места. Озабоченный Стекляшкин вывел машину на трассу; Ревмира Алексеевна заботливо указывала ему на все возможные препятствия, вызывая приступы унылой злобы у Стекляшкина. На заднем сидении возвышались груды шляп от солнца, накомарников, чайников, каких-то совершенно потрясающих и абсолютно необходимых в глухой тайге вещей, а также сверкающий желтым взором героический доцент Хипоня.

Выехать, вообще-то, следовало в 5 часов утра, по самому первому свету. Но выехали, кончено же, в девять. В самое жаркое время следовало сделать перерыв и часа три никуда не ехать, лежать в тени и отдыхать, но перерыва, конечно же, не сделали. И потому в четыре часа вечера, перед невероятно усталыми путниками в мареве открылись первые домики райцентра Ермаки.

Корпус машины излучал жар, как сверхновая звезда. Хипоня истомно стонал, обмахиваясь соломенной шляпой. На щеках Ревмиры Алексеевны расцвели безобразные красные пятна. Пятна побольше украшали футболку, и уже не только под мышками, но расплывались по всей спине и бокам. От жары, усталости и злости Ревмира особенно въедливым голосишком сообщала мужу о камнях, колдобинах и буераках, кои могли представить опасность для «москвича» и всей честной кампании. Хуже всех приходилось Стекляшкину — в конце концов, из всех трех работал-то именно он, но вот его-то страдания как раз никого не волновали. Жена вела себя так, словно была невинной жертвой, а жару и дальнюю дорогу придумал Стекляшкин, специально чтоб над ней поиздеваться. Противный Хипоня, подозреваемый в сексуальных поползновениях, тоненько стонал, нервируя впечатлительного, ответственного Владимира Павловича.

• Предыдущая
• 15/115
• Следующая