Обманувшая смерть - Ковалев Анатолий Евгеньевич - Страница 36

– Что же, я, по-твоему, не устал? – выговаривал ему с глазу на глаз изумленный просьбой об отставке Бенкендорф. – По-твоему, я не вижу этого непомерного чванства и азиатского кумовства наших чинуш? Мне самому на днях пытались дать взятку! Мне! Мздоимство становится нашей национальной чертой!

– Не припомню такого шабаша раньше, – качал головой статский советник.

– Много ты можешь припомнить! – вспылил шеф жандармов, но тут же взял себя в руки и заговорил доверительно: – Такие люди, как ты, Дмитрий Антонович, опытные, честные, нам нужны сейчас, как воздух… Ты придумал пустое! Оставайся: сделаем тебя графом, повысим рангом…

То не были беспочвенные обещания – после усмирения польского восстания военный министр Чернышев и шеф жандармов Бенкендорф удостоились графских титулов.

Повисла тягостная пауза. Начальник и подчиненный смотрели друг другу в глаза. Савельева охватило гадливое чувство – ему тоже только что предложили взятку. Зная, что к материальным благам статский советник более или менее равнодушен, Бенкендорф пытался подкупить его тем, от чего с трудом откажется даже бессребреник, – титулом. Сердца, вовсе чуждые корыстолюбию, зачастую раздирают когти тщеславия, этого падальщика, не брезгующего ни всесильным монархом, ни бездомным поэтом.

– Ваше превосходительство, мое решение окончательное, – произнес, наконец, Савельев тоном будничным и бесцветным. – Прикажете передать дела Нахрапцеву?

Звезда Бенкендорфа постепенно закатывалась. Дело Чаадаева, закрытие журнала «Телескоп», гибель Пушкина, ссылка Лермонтова на Кавказ снискали ему в русском обществе дурную славу, хотя далеко не все обвинения в его адрес были справедливы. Многие отмечали, что в последние годы жизни их отношения с императором несколько охладились. Николай считал, что начальник Третьего отделения скомпрометировал себя некоторыми «самоуправными действиями», в которые «был вовлечен своими подчиненными». Положение Бенкендорфа далеко не улучшилось после выхода во Франции путевых заметок маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году». Во многом справедливая, но предвзятая книга имела ошеломительный успех в Европе и сразу же была запрещена в России. Перед Бенкендорфом стояла непосильная задача – опровергнуть «клевету» маркиза. Для этого были привлечены самые авторитетные в глазах западного обывателя люди: дипломаты граф Яков Николаевич Толстой и Михаил Аполлонович Волков, поэты-дипломаты Петр Вяземский и Федор Тютчев и многие другие, но все было напрасно. Европа отныне смотрела на Россию глазами Кюстина.

Однако когда весной сорок четвертого года Александр Христофорович почувствовал себя плохо, император незамедлительно отправил его на лечение минеральными водами за границу, и, зная, что тот постоянно нуждается в деньгах, пожаловал ему пятьсот тысяч серебром…

По отзывам и воспоминаниям близких к русскому престолу людей после сорок четвертого года Николай Павлович сделался неузнаваем. Он резко состарился, погрузнел, не проявлял прежней прыти в делах и временами впадал в меланхолию. Сорок четвертый год страшным ударом обрушился на русского царя.

Двадцать седьмого марта в Париже на операционном столе скончался светлейший князь Дмитрий Владимирович Голицын. Его лечили от мочекаменной болезни, и, несмотря на протесты испанского доктора Матео Орфилы, предполагавшего у больного рак, парижские светила решились провести полостную операцию русскому вельможе и достать из его мочевого пузыря предполагаемый камень. Решение оказалось роковой ошибкой.

Двадцать девятого июля в Петербурге от преждевременных родов и начавшегося туберкулеза легких скончалась великая княгиня Александра Николаевна. Ее сын, рожденный на три месяца раньше срока, умер в тот же день. Любимица Сашенька сказала на прощание отцу: «Будьте счастливы!» Она родилась в год декабрьского восстания, и преждевременную кончину дочери Николай Павлович считал расплатой за кровь, пролитую на Сенатской площади.

Одиннадцатого сентября, возвращаясь на пароходе «Геркулес» в Петербург после лечения, в своей каюте умер граф Александр Христофорович Бенкендорф.

Бюст шефа жандармов до самой кончины императора Николая украшал каминную полку его кабинета, стоял в ногах его железной походной кровати. Возможно, временами государь мысленно беседовал со своим «милым другом», верным Алексом, ведь тот был стержнем его правления, символом минувшей эпохи.

Зимой тридцать пятого года граф Сергей Федорович Ростопчин получил известие из Италии о смерти графа Филиппи, мужа Лауры. «Наконец-то! – возликовала графиня Екатерина Петровна. – Хватит вам жить в грехе!» Она надеялась, что старший сын смирится, примет католичество и обвенчается по католическому обряду. Сергей согласен был венчаться в надежде, что мать снова начнет выплачивать ему ренту и он сможет с женой и сыном уехать за границу. К тому же в последнее время у него открылась астма, приступы удушья становились невыносимы, и он рассчитывал отправиться на лечение в Швейцарию. Но переходить в католицизм граф отказался, и венчание проводили два священника.

Планам и мечтам графа Сергея Федоровича не суждено было сбыться.

Весной тридцать шестого года императору Николаю доложили, что в имении Ростопчиных, в Воронове, постоянно проживает аббат-иезуит, что там имеется много церковной католической утвари, регулярно служатся мессы, а княгиня Ростопчина намерена обращать как своих крестьян, так и соседних помещиков в католичество. Государь, ненавидевший вероотступников, тотчас послал московскому губернатору депешу с приказом немедленно произвести в имении Вороново строгий обыск. Добрейший Голицын предупредил графа Сергея о готовящемся обыске за сутки и посоветовал срочно вывезти из имения церковную утварь, а заодно и аббата – в противном случае графиню ждали большие неприятности.

Сергей Федорович прискакал в Вороново ночью, верхом, несмотря на сильный дождь. Переполошил и поднял по тревоге всю усадьбу. Церковную утварь уложили в специальные шкафы и погрузили в карету, так что осталось только одно место. Иезуит едва протиснулся между шкафами, а графу пришлось всю дорогу, сто верст, ехать на козлах. Дождь между тем не унимался.

Репутация графини была спасена, а граф Сергей по приезде в Москву слег с жесточайшим воспалением легких и спустя сутки умер.

На панихиду и поминки Екатерина Петровна не явилась. Когда родственники пришли к ней высказать соболезнования, она, прогуливаясь по анфиладе комнат в сопровождении мадам Турнье, резко ответила им: «Напрасно сожалеть: он жил, как хотел, недолго, но хорошо!» Повернулась к визитерам спиной и невозмутимо двинулась в обратную сторону. В следующее мгновение услышали, как графиня, обратившись то ли к компаньонке, то ли к самой себе, произнесла: «Старший сын отошел к отцу и дочери. Все встретятся в день Страшного суда кто по правую, кто по левую сторону. Тем хуже для последних!»

Лаура на два года пережила мужа, оставив их незаконнорожденного сына Владимира Филиппи круглым сиротой. Граф не успел даже дать ему своего имени. Мальчик рос в доме бабушки и ее приживалок. Екатерина Петровна называла внука не иначе как «дитя греха», жестоко наказывала за любую провинность и попрекала куском хлеба. Граф Андрей, еще не успев завести детей, хотел было усыновить мальчика и дать ему свое имя. Для этого он испросил соизволения государя. Император Николай ответил короткой запиской, в которой значилась всего одна фраза: «Граф Ростопчин не может быть католиком!» В конце концов, сироту отправили к тетушке Софи в Париж. Она приняла Владимира как родного и дала ему прекрасное образование.

Граф Андрей Ростопчин в составе Лейб-Кирасирского Его Высочества Наследника Цесаревича полка участвовал в подавлении польского восстания и штурме Варшавы. За эту кампанию он получил знак отличия «За военные достоинства» 4-й степени и серебряную медаль «За взятие Варшавы». Пребывая в Варшаве, он неожиданно влюбился в польку, мать своего боевого товарища. Этой обольстительной даме считалось уже далеко за сорок. Андрей написал Екатерине Петровне в Москву о предстоящей женитьбе, и та с удовольствием дала свое согласие на этот брак. Католичка, годившаяся графу Андрею в матери, в ее глазах была куда предпочтительней молодой православной девушки. Однако в день венчания товарищи по полку явились к жениху на квартиру и с общего согласия поведали Андрею интимные подробности неблаговидного поведения его невесты. Прежде с ним не решались говорить об этом в надежде, что скандальный брак с распутной женщиной расстроится сам. Жених, выслушивая откровения однополчан, держал в руках футляр с фамильными бриллиантами, которые собирался преподнести трепещущей, облаченной в белый тюль вдовушке. Осознав, наконец, ужасный смысл сказанного, граф Андрей в ярости швырнул бриллианты на пол, растоптал их в прах каблуками и выкинул осколки в окно.