Клятва на мече - Буянов Николай - Страница 53

• Предыдущая
• 53/95
• Следующая

– Я же говорил тебе, Сергей, – тихо сказал Колесников. – История – это большая спираль. Все повторяется. Иногда в точности, иногда…

– Но почему? Почему именно здесь, сейчас… Ведь почти тысяча лет прошла. Вечность…

– Вечность, да… А душа монаха все это время была неуспокоенной. Обвинение-то страшное… И участь – даже не смерть сама по себе, а то, что за ней последовало.

– Если бы не ты, я бы это дело не распутал.

– Ну, – Колесников смутился и сразу бросился протирать очки фланелевой тряпочкой. – Оно ведь до конца и не распутано. Ты установил убийцу. Что дальше? Кто-то же его направил. И Шар не исчез, что ему тысяча лет… Просто сменил хозяина.

«Слуг, – захотелось сказать Туровскому. – Сменил один человеческий материал на другой. Для него все в мире делится на две категории: годное в пищу – не годное в пищу…»

– Борис, скажи, это ты подарил Наташе медальон? Несколько секунд тот смотрел на Туровского непонимающе. До него доходил смысл вопроса.

– Я. Позапрошлой зимой, на день рождения.

– И она вложила туда фотографию брата…

– Ну да. Раньше у нее была другая фотография, побольше. Она носила ее в бумажнике. Но ей это всегда казалось… кощунственным, что ли.

– Почему?

– Плохо – вместе с деньгами. От денег грязь. А потом я увидел в магазине медальон. Вещь оригинальная, открываешь – музыка. «Будто крошечные ангелочки поют» – так Наташа выразилась.

– А что за история там вышла? Почему мальчик умер?

Борис отвел глаза:

– Зачем вам это?

– Надо, – сказал Туровский. – Поверь, надо. Не из любопытства.

Боря вздохнул:

– Дикая история. Их мама лежала в больнице с воспалением легких. Они остались втроем: Наташа, ей в ту пору как раз исполнилось двенадцать, шестилетний Андрейка и их отец. Мать, Ольга Дмитриевна, Наташу много раз предупреждала, чтобы не оставляла братика вдвоем с отцом: Николай Иванович пил крепко, до белой горячки. Во хмелю бывал буйный, за ружье хватался, был когда-то охотником, пока руки не стали дрожать.

– Дальше, – хрипло сказал Туровский, с трудом справившись с собственным голосом: вот она, страшная разгадка!

– Наташиной подружке родители подарили щенка. Ну, Наташа и не удержалась, вечером побежала смотреть. Отец был выпивши, как всегда, но вел себя тихо и вообще улегся спать… Андрейка остался дома. Она там, у подружки, и была-то всего полчаса. Говорила, сердце болело, будто чувствовало. А Николай Иванович проснулся, ему спьяну, видно, что-то почудилось, он схватил ружье и начал палить… Комната вся сизой была от дыма. Окно разбито, потолок в пробоинах… А Андрейка умер от испуга, сердце не выдержало.

Он горестно помолчал. Давняя рана снова открылась, когда о ней, кажется, и забыли уже.

– Наташа очень любила детей. Был у нее такой пунктик… Был бы я понастойчивее… – Борис махнул рукой.

– Очень любила детей, – эхом повторил Сергеи Павлович. – Любила детей… И ненавидела оружие, так?

– Не то чтобы ненавидела. Ей ведь приходилось носить пистолет. Просто всегда старалась подальше спрятать, чтобы случайно никого не испугать.

Борис невесело усмехнулся:

– Боялась испугать. Нелепо звучит, да?

«Почему же нелепо, – подумал Туровский. – Напротив, все очень просто и логично».

– Кабы ты раньше мне это рассказал, – прошептал он. – Что же ты молчал, дурень?

Они уже деловито тащили вниз чемоданы – мать и дочь, обе сердитые и сосредоточенные. Завидев в тесном вестибюле Туровского, они остановились. Нина Васильевна воинственно поставила поклажу на пол и уперла руки в бока, готовясь к битве.

– К нам есть претензии? – спросила она. – Или, может, мы уже арестованы?

– Помилуйте. Просто хотелось задать вам еще один-два вопроса.

– Ну уж увольте! Мы на автобус опаздываем.

Сергей Павлович поднял брови:

– Автобус ушел десять минут назад. А следующий будет только в четыре.

Нина Васильевна нервно взглянула на дочь:

– Даша, сколько сейчас времени?

– Без десяти два.

Туровский наклонился к ней и тихо попросил:

– Покажи свои часики, пожалуйста.

Даша пожала плечами и протянула запястье, блеснувшее золотым огоньком. Малюсенькие изящные стрелки приближались – минутная к десяти, часовая – к двум.

– Они у тебя отстают, Даша. На двадцать минут. – Она немедленно надула губки.

– Не может быть. Я по Светкиным ставила, а она свои каждое утро по радио проверяла…

– Чтобы не опаздывать в музыкалку, – кивнул Туровский. – Все правильно… А когда ты их ставила, не помнишь?

– Позавчера, когда мы с улицы пришли.

– А твоя мама что делала в это время?

– Они с дядей Славой…

– А ну, отойдите от моей дочери! – взвизгнула Кларова. – Вы не имеете права! Дарья, не отвечай больше на вопросы. Надо будет, пусть вызывают повесткой.

– Вы с Козаковым раскладывали пасьянс?

– Ну и что?

– Сколько раз?

– Вам-то какое дело? Допустим, два. Меня за это расстреляют?

– А когда вошли Даша со Светой, вы уже сидели рядышком на диване… Или лежали… Куда же вы?

Кларова подхватила чемодан и, упрямо выпятив подбородок, направилась к выходу.

– До автобуса еще два часа.

– Ничего, – бросила она с яростью. – На остановке посижу.

Даша замешкалась в дверях, последний раз взглянув на Туровского.

– Дядя Сережа… А вы не ошиблись? Ну правда, Светка свои часы все время проверяла. Не могла она…

Девочка шмыгнула носом. Наверное, она хотела заплакать, но сдержалась. Взрослая уже. При определенных обстоятельствах взрослыми становятся быстро.

– Она ведь не могла….

Он подошел к ней, присел на корточки и погладил ее по щеке, ощутив все же одинокую слезинку.

– Все будет хорошо, Дашенька. Ты приедешь домой и скоро все забудешь.

Она медленно покачала головой:

– Нет. Ну, может быть, потом когда-нибудь… Но не скоро.

И все повторилось. Будто взяли старую, заезженную до дыр кинопленку, вставили в проектор задом наперед, и экран засветился. Те же люди, те же события и картины, только все непонятно и оттого смешно и одновременно жутковато, словно смотришь на уродца.

Туровскому показалось, что и «ракета» была та же, на которой он приехал сюда два дня назад. Но нет, тогда вон там, на стене возле иллюминатора, была прикноплена фотография из журнала, и через толстое стекло тянулась трещина, заклеенная изолентой. И сиденья были чуточку другими, и два матроса, убиравшие сходни.

Не было уже и бродяг-туристов с их гитарами и песней, ни слова из которой Сергей Павлович не запомнил: мысли были заняты другим – яростью. Множество раз виделась воочию картина: он с убийцей – один на один, как в древние времена, когда вопросы чести решались проще – на арене: два меча, два человека в тесном круге, из которого уйдет только один. Кто – решают там, на небесах.

А когда до желанной цели осталось всего ничего (полчаса на «ракете» до речного вокзала, две остановки на автобусе), оказалось вдруг, что арена пуста – ни зрителей, ни противника.

Следователь Ляхов, еле уместившись в кресле из-за большого роста, с ноткой осуждения смотрел на Туровского печальными глазами, глядя в которые хотелось крикнуть: «Я-то здесь при чем?»

– Не казните себя, Сергей Павлович, – проговорил Ляхов.

– Мы с самого начала противоречили сами себе, – бесцветным голосом сказал Туровский. – Убийство раскрыто, но слишком поздно! И разгадка настолько ужасна, что лучше бы ее не знать вовсе, может, и жить было бы спокойнее. Мы справедливо решили, что убийство – заказное, исполнитель прибыл со стороны… И тут же бросились искать того, у кого не было алиби, то есть было, но фальшивое на поверку. Мы подумали, что преступник выстроил некую хитрую комбинацию, дабы бросить тень на кого-то другого… Но разве профессиональный киллер действует так? Стал бы он дальше оставаться в санатории? Нет, ему было необходимо лишь ненадолго отвлечь наше внимание, чтобы беспрепятственно уйти. И он ушел… Благополучно и тихо, а мы продолжали искать черную кошку…

• Предыдущая
• 53/95
• Следующая