Медиум - Буянов Николай - Страница 14

• Предыдущая
• 14/90
• Следующая

Он мечтательно посмотрел в потолок и заложил руки за голову.

– Я бы встретил – тут же женился. В женщине что главное? Мобильность и неприхотливость. Ну и внешность, само собой. Чтобы было что погладить и за что пощупать. Ты женат?

Сосед наморщил высокий лоб, осознавая смысл вопроса.

– Женат? Естественно. В моем возрасте… Козаков захохотал.

– «В моем возрасте»! Мы же с тобой одногодки, старик!

– А что спрашивал следователь?

– Да ну его. Он и слушать как следует не умеет. Я ему советую (бесплатно, заметь!): проверь этих девиц по картотеке. Найди отпечатки пальцев. Сто против одного; они в чем-то таком замешаны. Может быть, их трахал какой-нибудь депутат, а они его шантажировали. Не послушал. Спасибо, говорит, за информацию. Отдыхайте, говорит, и не волнуйтесь.

– Вы фамилию следователя не помните?

Козаков задумался.

– Тор… Тур… Забыл. Я бы его через час встретил на улице – и прошел мимо. Мышка серенькая, из бедной интеллигенции. Рожа помятая, костюмчик так себе, не первой свежести. Но глаза! Игорь Иванович, ты бы видел его глаза! Любая женщина с ума сойдет. Вот только все же непонятен он мне: я ему – готовую версию со всеми подробностями, а он нос воротит. А сопливую девчонку на лавочке целый час допрашивал, чуть до слез не довел. Какой из неё свидетель? О, гражданин следователь! Только что вас вспоминали, долго жить будете.

Туровский спокойно открыл дверь и вошел в номер.

– Как расследование? Продвигается? Уже установили личности убитых? – засыпал вопросами Козаков.

Туровский, не обращая на него внимания, удивленно смотрел на полноватого мужчину, сидевшего за столом.

– Игорь, – наконец проговорил он. – Вот так встреча.

А он и не изменился нисколько», – подумали они друг про друга. Седина, морщины у глаз, резкие складки в уголках губ – у одного, у другого – залысины, брюшко тыквочкой и одышка, а в общем и целом…

При иных обстоятельствах были бы наверняка и слезливые объятия, и хлопки по плечу, хохот над чем-то, вроде абсолютно несмешным для непосвященных: «А помнишь…»

Было дело. Давно, миллион лет назад, в другой Вселенной. Книжный штамп: «Старый двор – двор детства», самодельные футбольные ворота, страшный в своей убойной силе кожаный мяч, и обязательно – девочка с длинной косой и какой-нибудь очень русской, милой фамилией. Девочка в окне третьего этажа. Почему третьего – понятно; второй слишком низко, нет ощущения недоступности, тайны, а четвертый – высоко, не разглядишь.

Собственно двора у них в детстве не было, не повезло. Были лишь два длинных газона с табличками «Не выгуливать собак!» и асфальтовая дорожка. Но остальное было – Прекрасная дама, футбол, правда в слегка извращенном виде: та же дорожка вместо поля, и свои собственные велосипеды: «Уралец» и «Школъник», на которых они вместе с малолетними рокерами носились по той же дорожке и страшно орали: мотора на велосипеде нету, а езда без шума – это насмешка.

– Высоко ты залетел, – сказал Игорь Иванович Колесников спокойно и без зависти.

– Выше некуда, – хмыкнул Туровский. – Мама всегда тебя мне в пример ставила: у Игоречка одни пятерки за четверть, у Игоречка большое будущее, Игоречек в аспирантуре остается… Сейчас уж, наверно, доктор наук?

– Даже не кандидат. В свое время увлекся не той темой. «Религиозно-мистические учения Древнего Востока». Святая Дхарма, Самьютта Никая…

– Что? – не понял Туровский.

– Книга священных текстов о богах свастики. Нечто вроде русского язычества: каждый бог олицетворяет одну из сил природы или покровительствует какому то ремеслу.

– А почему свастика?

Они сидели в пустом кафе-стекляшке напротив Жилого корпуса. Бутылка «Лимонной» осталась почти нетронутой: выпили за встречу, потом – молча, не чокаясь, помянули убитых. Колесников прекрасно видел: те две женщины были для Сергея Павловича отнюдь не просто потерпевшими. Боль в глазах… Боль утраты, не слишком искусно спрятанная под маской Профессиональной беспристрастности.

– Свастика – символ солнца на Тибете и в Индии.

Знаешь, я ведь свою диссертацию пытался посвятить именно тому, чтобы… как бы поточнее выразиться… поставить границу между оккультными учениями Тибета и нацизмом в Германии. Объяснить, что нацисты использовали свастику совсем по другой причине.

– И как успехи?

Игорь Иванович досадливо махнул рукой и плеснул в граненый стакан не стесняясь, от души.

– Будешь? – спросил он Туровского.

– Нет. Мне сегодня нужна ясная голова.

(А нализаться бы сейчас и уснуть, ткнувшись мордой в салат! Хотя он знал: водка не спасет. Запас адреналина в крови иссякнет, злость улетучится. Останется поплакать другу детства в жилетку и полюбоваться собой, так сказать, в траурном одеянии.)

– Сейчас, наверное, мог бы защититься. Мракобесие – модная тема по нынешним временам.

Колесников вздохнул, улыбнувшись: светла печаль!

– По нынешним временам и мы с тобой, Сережка, моложе не стали. Кандидатская, докторская, кафедра… Чтобы такую жизнь нести на горбу, нужно честолюбие. То есть любовь к чести. Тут уж одно из двух: либо кафедра с диссертацией, либо наука и исследования.

– Ты всегда любил парадоксы.

Туровский помолчал. Потом достал блокнот и ручку – как разрубил тот злополучный узел.

– Я обязан снять с тебя показания.

– Да ради Бога.

– Вот скажи: неужели вы с Козаковым все утро резались в шахматы? Ты вроде не большой любитель.

– Для меня он вообще как ночной кошмар. Как по-твоему, ради чего я потратился на путевку?

– Догадываюсь, – сказал Туровский, вспомнив разложенные на столе бумаги.

– Вот-вот! – обрадовался Игорь Иванович. – Это же интереснейшая тема! Настоящее историческое расследование!

– Укокошили кого-то?

– Кого-то! – передразнил Колесников. – Он был одним из крупнейших политических деятелей, говоря современно. Легендарная личность, о которой до сих пор ничего не известно наверняка…

– Козаков из номера не выходил? – перебил Сергей Павлович.

Колесников как-то сразу сник и стал похож на футбольный мяч, который внезапно проткнули и выпустили воздух.

– Не помню. Кажется, выходил, дверь хлопнула. Если честно, я предпочел бы, чтобы он вообще не возвращался. Пойми, мне необходимо, совершенно необходимо сосредоточиться, побыть одному, наконец… А вместо этого: «Игорек, пора на зарядку!», «Игорек, за кого будешь голосовать, за Ельцина или за Пальцина?», «Игорек, в шахматы, Игорек, давай выпьем, Игорек, кого ухлопали?» И зачем убийце понадобились эти несчастные? Пристрелил бы лучше моего соседа.

– Во сколько? – сказал Туровский почти с мольбой.

– Что?

– Во сколько он выходил?

– Да Господи, какая разница? Не будешь же ты его подозревать в убийстве. Ну, около девяти.

– Долго он отсутствовал?

– Без понятия. Я увлекся, ничего вокруг не замечал.

Игорь Иванович потер лоб мягкой пухлой ладошкой:

– Знаешь, последнее время происходит что-то странное. Пугающее. Непонятные провалы в памяти.

– А ты не… – Туровский показал «глазами на бутылку.

– Ну что ты! – взметнулся Колесников. – Ни-ни! Не больше, чем среднестатистический обыватель. Праздники, дни рождения – рюмку, не больше. Никаких зеленых чертиков. – Он вздохнул. – Тем более странно. Ты можешь смеяться… Но я чувствую: кто-то пытается установить со мной контакт. Вроде телепатического.

– Ясно. Нельзя так увлекаться, дорогой мой. Чего доброго, закончишь свои… изыскания за желтым забором. Что же мне с тобой делать?

– Что ты имеешь в виду?

– Не понимаешь? Раз Козаков отлучался из номера, да ещё приблизительно во время убийства, то вы с ним – основные подозреваемые.

Он вдруг ударил кулаком по столу:

– Да проснись же, мать твою!

Колесников вздрогнул от неожиданности.

– Я не знаю, чем ты там был занят все утро. Мне плевать на все твои исторические изыскания. Убили двух женщин, Они… – Туровский на секунду запнулся, горло жестоко перехватило. – Они обе мне были очень дороги. Уяснил, друг детства?

• Предыдущая
• 14/90
• Следующая