Хрустальная сосна - Улин Виктор Викторович - Страница 45

Странная какая-то песня, — думал я. Я такой никогда не слышал. Юная фея, надо же… Остановившись, я вслушался. Но песня смолкла, словно ее и не было. Я оглянулся, пытаясь рассмотреть поющих старушек. Но из-за забора торчал только бурьян выше меня ростом; было совершенно очевидно, что сам двор так же зарос, и, возможно, даже дом заколочен… Так значит, мне все померещилось: старушки, похожие на галок, и песня? Мне стало холодно и одновременно жарко… Юная фея…

Или все-таки они сидели там, у разваливающейся избы за бурьяном? Я хотел вернуться и посмотреть. Постоял несколько секунд и пошел дальше. Я побоялся возвращаться. Не только из-за экономии сил. Просто я испугался, что никаких поющих старушек во дворе нет, а они мне привиделись. Это означало бы, что у меня уже начался бред… Я пошел быстрее, чтоб скорее покинуть место искушения. Но обернувшись, увидел забор в нескольких десятках метров от себя. Или это был уже другой? Такой же почерневший забор и такой же серый от пыли бурьян вокруг другой умирающей избы? Я больше даже не оборачивался — спешил вперед, торопясь скорее миновать деревню и выйти на шоссе. Там с одной стороны дороги начинался лес, падала тень, и мне должно было стать полегче…

Не помню, сколько я шел; счет времени давно потерялся. Но когда я поднял глаза, то опять увидел забор и бурьян. В том, что забор был тем же самым, я уже не сомневался, запомнив две причудливо выломанные доски. Я остановился, не понимая, в чем дело. Неужели я заблудился — что в принципе невозможно, поскольку единственная дорога идет извилисто, но без разветвлений? Или эта проклятая деревня всосала меня, заставляя кружить, сворачивать в одни и те же узкие проулки между глухих заборов… Или… Или это настоящий бред, и я вовсе никуда не иду, а стою на месте, и мне чудится, будто деревня движется мимо?!

Мне стало по-настоящему страшно. Я уже не понимал, наяву происходит все, что я вижу, слышу и ощущаю… Откуда-то послышался треск мотора. Из-за поворота вылетел мотоциклист и, волоча за собой шлейф едкой непроглядной пыли, просвистел мимо меня. Нет, значит, я в сознании и мир пока реален. Сейчас был встречный мотоцикл, но в принципе меня может нагнать попутка! Подобрать и подкинуть несколько километров дол платформы — не все потеряно, осталась надежда не застрять здесь навсегда, а попасть на электричку… Я приободрился и зашагал, уже не оглядываясь по сторонам.

И точно, через пару минут сзади раздалось громыхание автомобиля. Я обернулся и понял, что еще не повезло. Через деревню пылил знакомый желтый молоковоз с того берега. В кабине рядом с водителем сидели две толстощекие девки. При всем желании мне не могло бы найтись места.

Я шел, согнувшись под тяжестью рюкзака, который казался набитым кирпичами. Хотя вроде ничего, кроме свитеров да рубашек в нем не было; даже алюминиевую кружку свою я забыл на гвоздике в столовой. Снова услышав шум машины, я опять отступил к обочине и не глядя поднял руку. Меня обогнал красный «жигуленок» с полным семейством — мужчина за рулем, женщина рядом и ребенок на заднем сиденье. Несомненно, они просто не решились остановиться. Небритый, с замотанной грязным бинтом рукой я был страшен для постороннего глаза. Я потащился дальше. Теперь идти было совсем тяжело. Ноги двигались еле-еле, рука не просто тянула — казалось, что с каждым шагом я растягиваю привязанную к ней толстую резину, которая увлекает меня назад. И вот-вот не хватит сил противостоять натяжению, и я упаду и полечу куда-то обратно, в черную глухую пропасть.

Я почувствовал, как лоб покрывается холодной испариной. Меня начал бить озноб. Страшный, леденящий озноб, несмотря на жаркое солнце. Зубы стучали друг о друга, и я никак не мог подавить эту противную дрожь.

Деревня, окружившая меня, не думала кончаться. Я только-только достиг поворота, откуда выехал мотоцикл. То есть прошел за это время всего несколько десятков метров…

Я остановился. Дурак, — с предельной четкостью осознал я. — Зачем ушел один? К чему требовалась вся эта глупость? Глупостью было все — начиная с отвергнутой возможности уехать в город сразу же после ранения и заканчивая этим моим внезапным побегом. А теперь я миновал точку возврата, у меня не хватит сил вернуться назад… Оставался лишь один путь вперед. Правда, оставалась-таки возможность, что через несколько часов меня подберет грузовик, везущий вечернюю смену. Но оценив свое состояние, я понял что к тому времени могу упасть без сознания куда-нибудь под насыпь, где меня не заметят с машины…

Значит, надо постараться сберечь силы и продвигаться самому. На повороте росли три старых ивы. Две стояли прямо, образуя густую тень. А третья у самой земли лежала горизонтально, и лишь потом, изогнувшись под прямым углом, тоже шла вверх. Я шагнул туда и в изнеможении опустился на кривой ствол, прислонившись к другому спиной. Точнее, рюкзаком: я не стал его скидывать, зная, что вряд ли смогу надеть обратно. О, как хорошо оказалось сидеть в тени… Даже проклятая рука полегчала, словно расплавился и вытек копившийся там свинец. Все тело, казалось, парило в зыбкой невесомости, приносящей приятное легкое головокружение. Сладостное, непонятное, всеобъемлющее чувство. Тихое блаженство нового познания мира и самого себя в нем. Рука раздулась опять, но уже не была свинцовой — нет, она наполнилась легчайшим гелием, и увлекала меня ввысь, и я висел, как на воздушном шаре. Я видел дорогу и деревню, и наш лагерь, и всех ребят вокруг костра, который почему-то уже горел невидимым при свете пламенем. Мне стало жарко — до тошноты, до потемнения в глазах. Надо лететь выше, понял я — и рука сделалась больше, и я поднялся, но там еще сильнее палило солнце…

Я открыл глаза. Нет, я никуда не улетал — сидел на твердом, слегка покачивающемся стволе. Растворяясь в воздухе мириадами невидимых, но ощутимых брызг, с ивы тихо капала влага. Где-то опять звучала таинственная и грустная песня… Я встряхнул головой. Нет, это просто стучала кровь в моих висках.

И все-таки — жила-была юная фея… У нее тонкая и прохладная белая кожа. Почти прозрачная и чуть-чуть светящаяся… И зеленые глаза. И волосы тоже зеленые, и тоже тонкие и прохладные. И вся она тонкая и прохладная, и вообще около нее всегда приятно — прохладно и спокойно, и не болит голова. Особенно если она прикоснется ко лбу своими тонкими прохладными пальцами… Вот так, как сейчас… Я опять с усилием поднял веки, которые, оказывается, закрылись сами собой… Тонкая, прохладная, прохладная-тонкая… Слова были ощутимыми, живыми — более ощутимыми, чем передаваемые ими образы… Потому что она была здесь и стояла рядом, обдавая меня своей тонкой прохладой…

Снова начинается бред — теперь уже не только песня, но и сама фея?

Сверху доносился писк, негромкий но пронзительный и настойчивый: высоко в небе над деревней вился коричневый коршун. Наверное, тот же самый, что кружил над нами, когда Степан вез меня, раненого, в лагерь…

Да нет же, никакой это не коршун. Это гриф… Огромный мерзкий и вонючий гриф, пожиратель падали, который спокойно плавает в тугом от жара воздухе, ожидая моей смерти… Нет, не гриф — обычный черный ворон, тоже большой любитель мертвечины… Все!!! — я встряхнулся из последних сил. — Дальше сидеть нельзя. Чем дольше я тут, тем глубже погружаюсь в свой бред. Надо подниматься и идти.

Идти. Вперед. Там электричка. Она увезет в город. А там — спасение.

Оттолкнувшись спиной от дерева, я встал.

Страшно отяжелевший рюкзак тянул назад, не давая выпрямиться. Я сделал несколько шагов, балансируя непослушным телом. И понял, что вот сейчас уж точно упаду. И больше не поднимусь… Это был, конечно, не я. Кто-то другой, по нелепой случайности оказавшийся в телесной оболочке Евгения Воронцова, не знающий, что он — Евгений Воронцов, то есть я! — бессмертен, а значит, с ним не могло произойти таких ужасных метаморфоз… Я бессмертен, бессмертен, со мной ничего не должно случиться… Это не я, не я… Мне просто снится дурной сон — не может быть человеку так плохо, как мне сейчас, а мне и подавно не может: ведь я бессмертен, бессмертен… Бессмертен, конечно — в отличие от всех прочих, но… но сейчас вот-вот упаду… не успев проснуться и найти себя здоровым и свежим в чистой прохладной постели… упаду и, возможно, здесь же умру…