Хрустальная сосна - Улин Виктор Викторович - Страница 8

— О рюмке водки, например, — вставила Вика.

Все засмеялись, но я продолжал:

— Хрустальная… Абсурд, конечно. Но мне так этот образ понравился, что с тех пою всегда именно так.

— Надо же… хрустальная сосна… Что же это такое может быть? — задумчиво проворила Катя.

— Может, инеем покрытая, — предложил я.

— Или оттепель была, дождь прошел, а ночью ударил мороз, и наутро она оказалась словно стеклянная, — добавил Славка. Все замолчали. Словно каждый пытался представить себе эту непонятную и очевидно не существующую в природе хрустальную сосну. А я запел дальше.

Я любил и, вероятно, умел исполнять песни на гитаре. И знал их неимоверное множество. Десятки, сотни, может быть, даже тысячу текстов и мелодий. В моем репертуаре было практически все: барды, романсы, эстрада разных лет — на любой вкус. Но я знал, что в первый вечер, когда меня еще никто не знает, надо показать что-то особенное. Заинтересовать собой сразу — и тогда на весь месяц мне будет обеспечено стопроцентное обоюдное удовольствие петь весь вечер перед друзьями у костра…

И сегодня я решил показать им не Окуджаву и не романсы, и даже не шлягеры, которым легко было бы подпевать — а одного лишь Визбора. Тем более, что я знал уйму его песен. И начав с известной, сразу перешел на другие — которые были практически незнакомы большинству людей, не собиравших записей специально для разучивания и исполнения. Пел я про парусник и про ледокол, и про другой ледокол, и про усталый пароходик, про космос и про встающий после пьянки город Иркутск, про рояль в весеннем лесу и про пули, которые пролетят мимо, и про женщину, которая больше нигде не живет…

Я чувствовал себя в ударе. И понял, что поймал нужную струю: народ слушал завороженно. Катя вообще не спускала с меня глаз, крепко схватившись, очевидно, от избытка чувств, за Славкину руку. Даже маленькая Люда, которой по возрасту совершенно не должны были нравиться эти песни, грустно смотрела в костер, ковыряя прутиком красные угли.

В этот вечер можно был петь бесконечно. Но я почувствовал, что с непривычки уже начинают болеть подушечки пальцев левой руки. И, кроме того, чутьем исполнителя — так, словно я и в самом деле был не случайным инженером, а настоящим профессионалом — я знал, что народ еще не устал и хочет песен еще, еще и еще. Значит надо завершать выступление именно сейчас. Чтоб замолчать, не востребованным до дна, удовлетворив не до конца. И не успеть сразу надоесть слушателям. И я решительно отложил гитару.

Несколько минут мы тихо сидели у костра, слушая его треск и шипение. Потом кто-то из ребят принес магнитофон и начались танцы. Народ уже, конечно, устал от всего суетного дня, но несколько человек все-таки вышли в круг. На кассете шло подряд много очень быстрых мелодий, и с каждой новой записью силы танцующих иссякали. Наконец на площадке у костра остались всего двое — Лавров и девица с кольцом. Ольга, так, кажется, ее звали.

Быстрый танец они танцевали непривычно: не просто выламывались друг перед другом, а держались за руки, и почти синхронные движения их были пластичны и не лишены грации. Но скоро устали и они. Магнитофон замолчал: в первую ночь стоило экономить батарейки. Мы еще некоторое время посидели у остывающего костра, молча поглядывая на рубиновые угли, а потом тихо разбрелись по палаткам.

Утром я проснулся от странных звуков.

Открыв глаза, я лежал несколько минут, не вылезая из мешка. Судя по всему, снаружи уже рассвело и даже взошло солнце: косой потолок палатки источал теплое янтарное сияние. И откуда-то неслись звуки, напоминавшие протяжный скрип, или свист. Я оделся и выбрался наружу. Было еще по-утреннему знобко; весь громадный луг казался серым от недавно выпавшей росы.

А звуки раздавались из-за перелеска — то чаще, то реже, одинаково протяжные и тревожно тянущие душу… Господи, да ведь это журавли!

— вдруг догадался я, вспомнив прошлый год. Как я сразу не узнал их щемящие крики? Они, конечно же, на большом лугу. Я быстро побежал туда. Болото преградило мне путь. Из-под ног выскочила лягушка, с размаху плюхнулась в черную воду, мгновенно и бесшумно исчезнув на дне. Журавли кричали все громче и призывнее, но я их так и не увидел — может, они были и вовсе не на том лугу, а где-нибудь еще дальше, за следующим перелеском: в сыром утреннем воздухе невозможно определить расстояние по звуку.

Постояв немного, я пошел обратно к лагерю. Мой след отчетливо темнел на серой мокрой траве.

На кухне уже хозяйничали Тамара и Ольга с кольцом. Обе были какие-то заспанные, с усталыми, синеватыми лицами, и в то же время какие-то разморенные — словно всю ночь гуляли. Да, похоже, в этой компании до гулянок доходит быстро, — подумал я. Я помог им растопить печь, потом отправился к реке. Вода оказалась совершенно черной и такой холодной, что от одного ее вида сводило зубы. Но я все-таки стащил свитер, зашел в струю, насколько позволяли сапоги и, замирая, умылся и даже немного поплескал на себя.

А солнце уже вовсю сияло над противоположным берегом; и роса сверкала, словно тысячи быстрых бриллиантов, и пора было будить остальных.

На гулкий звон ржавого лемеха, что висел на огромной черемухе возле кухни, народ начал выползать из палаток. А журавли все еще кричали. Громко и надрывно, словно хотели разбудить нас как следует.

— Слышишь? — спросил я сонного Славку.

— А что это?… — зевнул он.

— Журавли.

— Журавли?! — мгновенно проснувшись загорелся он. — Пошли посмотрим!

— Да я ходил уже… За болотом они, не видать ничего.

— Вечером туда слазаем! После работы.

— Вечером их уже не будет, я их повадки по прошлому году помню.

Лучше подождем, пока выйдем во вторую смену, тогда с утра за ними и отправимся.

— Заметано, — ответил Славка.

Мы не успели съесть безвкусное подобие каши, сотворенное нашими полуживыми поварихами, как к лагерю, оглушительно сигналя, подъехал разбитый грузовик.

— Эй, работники городские, мать вашу растудыт так и эдак!!! — заорал шофер, молодой кудрявый парень в цветастой рубахе. — Живо кончай жратву, на работу пора ехать!

— Остынь, а то радиатор, на хрен, выкипит, — ответил Саша-К. — Сейчас, еще пять минут. Чай допьют и поедем. Мы же первый день, не думали, что ты так рано появишься!

— А я не могу ждать! — заерепенился тот. — Сказал садись — значит садись.

А то сейчас развернусь и уеду, и будете шесть километров до полевого стана пешком баздюхать!

Он опять загудел и нажал на газ. Двигатель дико взревел на холостом ходу. Славка закашлялся, поперхнувшись чаем.

— Давай-давай, — кричал шофер. — Это вам не в городе перед телевизором!

Через коленку вашу мать!! Еще полминуты, и адью!

— Какой ты скорый, а, — вдруг пропела рыжая Вика, вставая из-за стола. — Ты все остальное тоже так же быстро… Или хоть что-то не торопясь умеешь?

Она подошла к машине и, встряхнув дьявольскими своими волосищами, нежным движением погладила капот.

— Немного еще подожди.

Шофер замолчал, будто его выключили и выпучился на нее с разинутым ртом.

— А ты зайди пока к нам, молока вчерашнего выпей, — продолжала Вика, склонив голову и поводя плечами.

Груди ее шевельнулись, как живые, под чистой белой футболкой, надетой на голое тело.

— Не… Спасибо… — хрипло выдавил шофер, не спуская с нее горящих глаз. — Молока не надо. Я так подожду…

Мы быстро управились с невкусным завтраком и полезли в грузовик. Вика молча забралась к шоферу в кабину. Мы со Славкой подсадили в кузов девчонок — Катю и секретаршу Люду, — запрыгнули сами, и машина понеслась.

Саша-К, которому надо было с утра поймать председателя, Аркашка и наш бригадир Володя сидели на корточках в углу кузова, девчонки пристроились на каком-то тряпье. А мы со Славкой стояли в полный рост, держась за помятую кабину.

Когда машина пролетала ухаб, кузов подпрыгивал, словно желая оторваться от шасси и лететь своей дорогой — и сердце замирало, мгновенно облившись сладким ужасом. Встречный ветер бил нам в лица, трепал волосы, забирался мне под китель, обжигая утренним приятным холодком.