Урбанистика. Часть 1 - Глазычев Вячеслав - Страница 5

В этом нет некой российской уникальности – таким же был процесс испанской колонизации Америки, регулировавшийся т. н. Законом для Индий, сходен с этим был и процесс освоения Северной Америки, сопровождавшийся жестоким истреблением индейских племен. Наибольшее сходство усматривается между структурой расселения российского Заволжья и штатов на Юге США. И тут и там ядрами такой системы были не столько города, в которых размещались гарнизоны и чиновники, сколько помещичьи усадьбы. Однако яркой особенностью российских городов было то, что основная часть их населения кормилась преимущественно с огородов – как отвечали градоначальники на анкету, разосланную Академией наук при Екатерине Второй, «обыватели упражняются черной огородной работою, а торгов у нас не бывает никаких». Эта практика продолжалась почти до самой реформы 1861 г., а на окраинах империи и дольше, поскольку города Верный (ныне Алматы) или Пишкек (Бишкек), или Романов (Мурманск) проектировались и строились военными инженерами, так же, как в свое время Оренбург, Орск, Верхнеудинск (Улан-Удэ) или Екатеринодар (Краснодар). История России сложилась так, что до самого конца XIX в. города в минимальной степени исполняли роль центров обслуживания сельского населения – и крепостные, и государственные крестьяне почти не присутствовали на потребительском рынке.

Очень долго торговля в России имела сезонный характер: зимний торг, в основном съестными припасами, в Москве развертывался на льду реки, летние ярмарки повсеместно располагались вне городских стен. Петербург первым завел регулярные торговые ряды по европейскому образцу, что затем было распространено на все губернские и многие уездные города, перестраивавшиеся по планам, утверждаемым лично государем. Лишь после 1861 г. города превращались в центры услуг для уездного дворянства и отчасти купечества и мещанства. Именно этот процесс сформировал те симпатичные центральные ядра малых и средних городов, которые сейчас оказались перед угрозой исчезновения – сначала вследствие заброшенности и упадка, а теперь и в результате неконтролируемой коммерческой, т. н. точечной застройки.

Следует помнить, что российская индустриальная база, формирование которой веками отставало от европейской начиная с Петровского времени выстраивалась, весьма специфическим образом. До того были лишь ремесленные слободы Москвы, приписанные к царскому двору. Адмиралтейство Петербурга и Тульский оружейный завод были прямо государственными предприятиями, заводы Урала, будучи в частном или в прямом государственном управлении, работали преимущественно на казну и потому оставались под неусыпным государственным надзором. Строительство железных дорог было, за редкими исключениями, государственной монополией. Всего полвека интенсивного развития индустриального капитализма в России привели к быстрому росту промышленных зон, естественным образом привязанных к железнодорожным путям, так что советская индустриализация оказалась наследницей уже сформированной государственной системы.

Если в наши дни в развивающихся странах урбанизация происходит по образцам давних времен, когда в города стекается нищее население из деревень, порождая гигантские, бесформенные скопления людей вроде нигерийского Лагоса, то в странах Запада в казалось бы устоявшуюся городскую жизнь активно вмешались миллионы мигрантов. Те принесли с собой чуждые нравы и представления, они все хуже включаются в местную культуру, будучи слабо включенными в местную экономику, так что, с одной стороны, идет интенсивный процесс реконструкции старых городов, а с другой – возникают новые зоны отчуждения, поминутно грозящие взрывом. Пока еще российским городам это угрожает в минимальной степени, но глобальная ситуация и собственные демографические проблемы могут изменить положение, к чему, надо сказать, мы не готовы ни интеллектуально, ни с организационной точки зрения.

Но есть еще и третий процесс. В США динамика перемещения людей к местам, обещающим выгодную работу, всегда была высокой, но в последние годы реконструкция экономики породила совершенно новое явление, слабо связанное с индустриализацией в ее классических формах. Перепись 2000 г. показала, насколько усилилось перетекание талантов, концентрация наиболее динамичной, этнически разнообразной молодежи в немногих городских центрах. При этом выяснилось, что эта концентрация происходит уже отнюдь не только в крупнейших центрах вроде Нью-Йорка или Чикаго, но и в городах второго ряда. Есть их полный список: Остин, Атланта, совершившая колоссальный рывок после проведенной здесь Олимпиады, северный Миннеаполис, Сан-Диего, куда начался активный переток населения из безразмерного «пригорода» Силиконовой долины, Сан-Франциско, Вашингтон, до недавнего времени бывший средоточием федеральных клерков, лоббистов при Конгрессе и негритянской бедноты, Сиэтл и мало кому известный даже по названию Ралей/Дёрем. Нижний этаж этой лестницы заняли Балтимор, еще недавно находившийся в тени соседних Филадельфии и Вашингтона, Буффало, Кливленд, Детройт, перестающий быть городом автомобилестроения, Хартфорд, Милуоки, Майами, Ньюарк, десять лет назад считавшийся худшим городом Америки, Питтсбург, Сейнт-Луис, где в свое время взорвали огромный комплекс социального жилья, превратившийся в чудовищную трущобу, и парный город Стоктон/Лоди.

На первый взгляд трудно понять, как можно было стереть с лица земли целые кварталы прочных многоэтажных домов. Однако за этим жестом отчаяния городских властей и в США, и во Франции стояла базисная ошибка инвестора на пару с архитектором. Тип застройки, относительно пригодный для скромного в средствах, но работающего и вполне самостоятельного состава семей, был применен для заселения безработными, живущими на социальное пособие и не способными содержать инфраструктуру дома.

Между всеми этими городами идет жесткое состязание за пополнение когорты «мозговиков», и вот выяснилось, что более красивые города выигрывают у городов с лучшим климатом и высоким качеством среды. Выигрывают города с первоклассными университетами и отличной атмосферой в образованном сообществе, города, в которых заметна широкая терпимость и, соответственно, максимально разнообразие возможностей и впечатлений. В действительности ситуация еще сложнее, поскольку конкуренция за привлечение «мозговиков» приобрела глобальный характер, и, скажем, Денверу приходится состязаться не только с Атлантой, но и, к примеру, с Сингапуром, об университетском городе которого мы еще будем говорить ниже. Кстати, именно по этой причине нет шансов сформировать успешный инновационный центр в Амстердаме, где слишком много туристов, слишком много иммигрантов и слишком много наркотиков. Нет их и у Дубаи или у Дохи, несмотря на гигантские инвестиции – во всяком случае, до тех пор, пока там не решатся не одной лишь технологией войти в общемировую культуру, свободную от ислама ваххабитского толка, что, впрочем, маловероятно. Для успеха современной версии Телемского аббатства, о котором некогда мечтал Франсуа Рабле, нужны условия, которые могут дать лишь города, сделавшие на это ставку.

Россия не может долго оставаться вне этого процесса, и пример Томска убеждает в том, что у нас есть шанс включиться в мировую сеть новейших университетских центров – если, конечно, это будет осознано как задача и подкреплено реальным, системным действием.

Итак, если до недавнего времени под урбанизацией понимался статистически измеримый процесс перехода сельского населения в индустриальные города, то в настоящее время понятно, что природа этого процесса существенно сложнее. Именно эта сложность породила корпус текстов, посвященных урбанизации во множестве ее форм, и этот корпус текстов образует урбанистику. Насколько в этом предмете можно говорить о сложившейся науке, вопрос спорный, но то, что мы имеем дело с уже зрелым знанием, не подлежит сомнению.