Человек должен жить - Лучосин Владимир Иванович - Страница 19

— Никто не знает, — сказала Маша. — Дежурному врачу надо сказать, да?

— Наверно, надо, — сказал я, глядя на Захарова. Он и Гринин сидели на стульях возле стены под картиной Айвазовского.

— Дежурный врач должен знать, — сказал Захаров, — зря не доложили ему раньше.

— Вот. Идите и доложите, — сказал я Маше.

— Мне идти? Ни за что! Если бы к кому другому, а к Рындину ни за что.

— Ну, пусть дежурная сестра идет, — сказал я. — Она знает о происшествии?

— Знает, да идти боится. Я советовала. Скажите ей сами. Может, вас послушает.

— А кто дежурит? — спросил я.

— Эля, Не знаете? Она новенькая, работает второй день, всего боится.

Я смотрел на Захарова. Сейчас я нуждался в его совете.

— Придется идти тебе, — сказал он. — Твой больной, тебе и идти.

— И пойду! — сказал я. — Маша, кто дежурит из врачей?

— Я же говорила: Рындин. Самый страшный доктор! Каждое ваше слово запишет.

— И пусть записывает! — сказал я. — Мне это не страшно.

— Хочешь, вдвоем пойдем? — предложил Гринин. — Думаю адвокат тебе нужен.

— Да? Не беспокойся понапрасну. Сумею рассказать и один.

Я надел халат и пошел в приемный покой к дежурному врачу.

Он сидел за столиком на том месте, где обычно сидит Чуднов, и читал какой-то медицинский журнал. Наверно, про туберкулез читает. Это был фтизиатр, седой, старый доктор в очках. Я не видел, чтобы он когда-либо улыбался. На утренних конференциях он всегда критиковал Чуднова, и я невзлюбил его за это. Вечно он находит в больнице какие-нибудь недостатки. Наверно, он целыми днями только тем и занимается, что ищет их.

Я боялся этого фтизиатра: он был худой и бледный, и мне казалось, что от него можно заразиться туберкулезом.

— Вы ко мне? — спросил Рындин, заметив меня в дверях.

Я кивнул.

— Слушаю вас. — Он протер очки полою халата.

— Мой больной самовольно ушел из отделения, — сказал я.

— Что вы сказали? Подойдите ближе, я вас плохо слышу.

Я подошел к столу, за которым он сидел, и повторил свои слова.

— Садитесь, пожалуйста. — Он указал на стул.

Я сел и только теперь почувствовал себя не в своей тарелке.

— При каких обстоятельствах произошел побег? — Он вытащил из кармана халата записную книжку и начал записывать, что я ему говорил.

«Книжка у него не в далеком ящике, — подумал я, — в любую минуту может вытащить».

— Не спешите, я не успеваю, — не раз останавливал он меня. И задавал множество вопросов.

Я живо представил, как он завтра раскроет этот блокнотик и начнет читать на конференции свои записи. Я не пойду завтра на конференцию, вот и все. Пусть тогда читает, только бы я не слышал.

— Вы предполагали, что он может уйти? — спросил Рындин.

— Я не знал, что больные могут так уходить из больницы.

— Хорошо. А скажите, пожалуйста, не было ли недовольства у больного сестрами, питанием, больницей? — спросил Рындин.

— Было, — ответил я.

— Осветите подробнее, это очень важно, — сказал Рындин и даже переменил позу, чтобы было удобнее писать.

Я не знал, с чего начать.

— Рассказывайте, пожалуйста. Я, как дежурный врач, обязан знать все подробности.

Я не стал слишком распространяться. Мне не нравился этот врач, и, кроме того, остывал мой ужин. А Рындин обстоятельно записывал, и я знал, что он будет записывать еще час, ведь ему спешить некуда.

— Разрешите мне поужинать? — попросил я. — Приду минут через десять.

— Да, да, пожалуйста. Кстати… — Он посмотрел под настольное стекло. — Вы не знаете студента Кашу? Да, студента Кашу?

— Знаю.

— Он дежурит сегодня на «Скорой помощи». Прошу передать ему. — Он положил на стол раскрытый блокнот.

— Передам, — сказал я и вышел. Мне нужно было хорошенько «заправиться», как любил выражаться Захаров. Всю ночь не придется спать.

— Ну что? — спросил Захаров. Он уже допивал чай. Густой и ароматный чай, какой могли приготавливать только здесь. Ни дома, ни в студенческой столовой такого не подавали.

— Кое-что рассказал, но еще не все. После ужина опять пойду… Ты знаешь, я сегодня дежурю на «Скорой помощи». Рындин сказал. Как там дежурят?

— Ничего, Игорь. Ничего! Главное — не теряться.

— А все-таки почему Чуднов его первым поставил? — спросил Гринин. — Как ты думаешь, Николай?

— Не все ли равно, кто первый, — сказал Захаров.

— Тебе все равно? — спросил меня Гринин.

— Конечно!

— Тогда меняемся! — предложил Гринин. — Чуднову ведь тоже все равно.

— Хочешь дежурить первым? — спросил я. — Чтоб потом хвалиться? Не уступлю!

— Как дети, — сказал Захаров. — Как в детском саду. Его поставили — пусть и дежурит. Завтра ты будешь. — Захаров подхватил Гринина под руку и вывел из комнаты.

Я допил чай и медленно спустился в приемный покой.

— Поужинали? Как ужин? Меня, как дежурного врача, этот вопрос не может не интересовать.

Я сказал, что омлет вкусный. Чай хорошо заварен и довольно сладкий.

— Согласен. Повара у нас не хуже столичных… Продолжайте, я вас слушаю. — Рындин приготовился писать. В его руке был остро отточенный карандаш.

— Не могу, мне на дежурство в поликлинику, — сказал я.

— Так вы и есть Каша? Очень приятно. Рассказывайте. Прошу.

— А я не опоздаю на дежурство?

— Не беспокойтесь, — сказал Рындин, — я сейчас позвоню. — Он снял с рычага телефонную трубку и сказал кому-то, что студент Каша задержится минут на сорок в больнице по делам службы. Видимо, ему не возражали. Он взглянул на меня с торжеством. — Ну вот. Этот вопрос улажен. Теперь мы можем с вами не торопиться. Слушаю вас.

Я рассказал ему, что знал, и он отпустил меня в поликлинику, где размещалась «Скорая помощь».

Дежурил низенький полный врач с пышной шевелюрой. Его имя и отчество я не мог запомнить. Фамилия тоже была трудная.

Когда я представился, он сказал:

— Знаю, знаю. Михаил Илларионович говорил, что вы будете мне помогать. Как только поступит вызов, поедем с вами вместе, а пока можете почитать, отдохнуть.

— Хорошо, — сказал я и спросил, как его зовут.

Он сказал, но я не понял и сказал ему об этом.

— Я часто сам путаюсь. — Он смотрел на меня, широко улыбаясь. — Зовите Иваном Ивановичем — просто и всем русским и нерусским понятно.

— А вы не обидитесь?

— Многие меня так и зовут. Зачем обижаться?

— Хорошо. — Я улыбнулся и вышел из комнаты.

Зал, где днем больные ожидают приема, и коридор были пусты. Странно было смотреть на эту необычную пустоту. Горели лишь две лампочки — одна в коридоре и одна в зале.

В регистратуре тоже было пусто и тихо. Регистратура… Меня осенило. Я потянул на себя дверь — открывается.

Я знал, что мне делать. Надо только предупредить, где меня искать. Я пошел в дежурную комнату и сказал врачу, что буду в регистратуре. И хотя он ничего не спросил, я пояснил, что в городе у меня живет друг, но я не знаю его адреса и, может быть, мне удастся его найти по амбулаторным картам.

— Если не найду здесь, то тогда, конечно, придется зайти в паспортный стол, — сказал я и пошел в регистратуру. Там я зажег две лампы. Они светили ярко и не только светили, но и грели. Каждая из них была свечей по триста.

Среди полной тишины громко и неожиданно зазвонил телефон. Я вздрогнул. «Принимают вызов, наверное. Сейчас зайдут за мной». Но врач прошел мимо. Вскоре во дворе загудел мотор.

Про меня забыли!

Я погасил свет и бросился вон из поликлиники. Подбежал к машине. Фары еще не были включены. В кабине сидел шофер, справа от него — фельдшерица.

— А где врач? — спросил я.

— В помещении, — ответила фельдшерица.

— В дежурке остался, — пояснил шофер.

— Он ведь выходил, я слышал его шаги из регистратуры.

— Только что? Это я выходила.

Я не понимал, почему врач не едет на вызов. Почему одна фельдшерица? Почему не приглашают меня?

— Вы ждете врача? — спросил я.