Хорёк (СИ) - Иванников Алексей Алексеевич - Страница 5

В конце концов он тихо умер в своей комнате, и назойливым родственникам досталось его наследство, только вот комната, на которую они безусловно тоже имели виды, уплыла мимо. Но случилось это намного позже, в те же начальные мои годы я почти не сталкивался с мрачным нелюдимым стариком и общался всё больше во дворе. Разве могла мне быть интересной молодая семейная пара, недавно только расписавшаяся, или стервозная глупая хохлушка, носившаяся со своей не менее глупой дочуркой как с писаной торбой, думая в то же время о том, как бы охмурить кого-нибудь? В памяти у меня осталась только её фамилия. Петрусь: именно так звали лезущую во все места и не оставляющую ничего без внимания нахрапистую тётку. Среди дислокаций, где регулярно обнаруживался её нос, были и кастрюли со сковородками на плите, и развешиваемое сушиться на кухне бельё, и, разумеется, комнаты соседей, которым она не давала спокойно жить, быстро тараторя что-то со своим легко узнаваемым акцентом. Любые сплетни и слухи, случившиеся в ближайших окрестностях происшествия, выброшенный в магазинах дефицит: всё это легко переваливалось через порог нашей квартиры и потом затопляло её, надоедая в конце уже ненужными деталями и подробностями, так что соседи старались по возможности быстро отделаться от неё. Платой же за транспортировку информации она считала регулярные чаепития, обеды и ужины. Любившая пожрать соседка работала на почте, не слишком сильно надрываясь и получая не самые большие деньги – какое там, скорее наоборот! – так что она считала нормальным то, что после очередных новостей её должны усадить за стол.

На этот счёт у моей матери имелось совершенно другое мнение: не тупой наглой нахлебнице было претендовать на доставляемые с работы богатства, так что совсем непростые отношения складывались у них. «Да что это у вас такое!» или «И где это вы такое достали!» давно надоели моей матери, так что, приготовив что-то на общей кухне, она тащила еду в комнату. У нас имелся большой хороший холодильник – один из подарков маминого брата – так что с хранением еды сложностей не возникало. Главное было – проскочить мимо блуждавшей где-то в коридоре вертлявой соседки, готовой под любым предлогом влезть в заранее распланированную трапезу и отхватить себе жирный кусок. Грозная хищница хорошо знала, где можно найти добычу! Когда мать недостаточно быстро пересекала нейтральную территорию, то в самый последний момент из коридорных сумерек могли возникнуть хитрые чёрные глаза, сопровождавшиеся пышной рыжей копной волос, и если мать не успевала прошмыгнуть в комнату и захлопнуть за собой дверь: то приходилось что-то придумывать, чтобы не превращать нашу тихую трапезу в шумное застолье.

Сама же Петрусь – насколько я помню – весьма бездарно обходилась с предоставлявшимися ей возможностями. Если на целую квартиру стояла вонь от сбежавшего молока, то можно было не сомневаться, что это её рук дело, так же как и большая часть неудачных опытов на кухне исходила от неё. Но особенно меня доставал лук.

Говорил я вам, что от запаха и тем более вкуса жареного и варёного лука меня всегда тошнило? Сколько ни помню я себя: у меня всегда было откровенное отвращение к желтоватым полосатым полоскам, плававшим в супе – и явно из вредности на самой поверхности, распространяя вокруг тошнотворный мерзкий аромат! Так же я относился и к жареным обугленным струпьям, прилипавшим к достававшимся кускам мяса или рыбы: находились сумасшедшие, которые даже рыбу умудрялись обгадить зловонным продуктом! Но если дома моё сопротивление воспринималось как самовольство, дурацкое желание, которому можно дать временную поблажку, то в детском саду любое явное проявление недовольства становилось чуть ли не бунтом, давившимся на корню. Выраженное мною однажды недовольство закончилось насильственным кормлением, после чего меня вырвало прямо на проводившего экзекуцию воспитателя. Толстая тупая тётка никак не желала понять, что рвота является естественной реакцией на такое грубое варварское действие, так что меня даже наказали, лишив сладкого.

В следующий раз, обнаружив в тарелке плавающие вонючие острова и архипелаги, я поступил умнее: выловив кусочки лука, я разложил их на широком белом ободе тарелки, что потребовало некоторого времени, но обезопасило от худшего. Остававшийся суп хоть и отдавал луком, но больше не имел той силы и духовитости, что заставляли меня срочно бежать к туалету, сдерживая резкий позыв.

А ещё у соседки имелась, как я говорил, любимая дочурка. Олеся, совершенно точно Олеся: это я помню очень хорошо, потому что мы были почти одногодками, точнее она появилась на свет немного раньше – на два года, что и обеспечивало ей покровительственное отношение. Крупная сначала девочка, а потом девушка совсем не поражала умом или красотой: она была этакой крепкой мощной Брунгильдой, способной кому угодно дать сдачи, или даже напасть самой. Немало подзатыльников и выдранных волос стоило мне такое близкое соседство, тем более что, как я говорил, моя мать совершенно не ладила с Петрусь-старшей, передававшей своё недовольство дочурке. Подкараулить где-нибудь в темноте коридора, вымазать какой-нибудь гадостью, или даже поймать за шкирку и крепко прижать потом к себе, к набухавшим не по годам формам: только она способна была на такое! Она хорошо знала, что я не выдам её, не проболтаюсь матери или другим родственникам о своих штучках и фокусах, и именно на мне испытывала силу своей пробуждавшейся плоти. Знал ли кто-то ещё об этом? Может быть. Во всяком случае последний сосед – Сергей – пару раз перемигивался со мною в присутствии Олеси: возможно, он застукивал нас в не самых нормальных для нашего возраста позах и положениях. Развивавшаяся нимфомания явно была наследственной чертой: мамаша Олеси совершенно явно проявляла агрессию и интерес ко всем особям мужского пола, появлявшимся в ближних окрестностях. Она реагировала даже на находившихся рядом несвободных мужчин, слегка осложняя им жизнь. Возникший как-то план по захомутанию единственного холостяка в квартире – Якова Срульевича – провалился лишь из-за яростного сопротивления родственников жениха, а также его полного безразличия: как я слышал, вышедшая на охоту хищница готовилась идти до самого конца, несмотря на явное несоответствие возраста и прочих параметров. Бедный Яков Срульевич вряд ли выдержал бы надолго совместную жизнь, но ведь у него имелось наследство, которое досталось бы безутешной вдове!

Наверняка такой план, распространявшийся также и на комнату Якова Срульевича, имелся у активной предприимчивой соседки, но вот что заставило её бросить взгляд в направлении Сергея – уступавшего ей минимум лет десять и при этом женатого: я не знаю. Совсем, видно, дошла до ручки в своих матримониальных позывах потерявшая представление о реальности соседка, если она пыталась отбить Сергея у Марины! Не говоря уж о разнице в возрасте – лет пятнадцать – Петрусь проигрывала Марине и во всём остальном. Невысокая стройная блондинка гораздо лучше сочеталась с Сергеем – тоже невысоким, но крепким парнем, работавшим строителем. На хрена ему нужна была наглая жирная корова, помимо глупости и нахрапистости отличавшаяся ещё и воровскими замашками!? В сочетании с нимфоманией получался такой букет, нюхать который желающих не возникало, так что когда несостоявшаяся вдова принялась откровенно заигрывать с Сергеем: то все выступили против. Случившийся у Марины с Петрусь-старшей конфликт закончился лёгкой потасовкой, победа в которой обязана была достаться старшей по возрасту и более увесистой по массе, но вмешавшийся Сергей прекратил тогда безобразие. Он оттащил Марину, собиравшуюся уже вцепиться в пышные рыжие волосы и разодрать их, и в грубой форме послал разошедшуюся соседку. Долго ещё ближние квартиры вспоминали эту историю: нечасто даже в наших условиях дело доходило до такой остроты и напряжённости, и обнаглевшую до последней крайности Петрусь долго ещё обходили стороной возникавшие поблизости мужики.

Это всё случилось несколько позднее, а в первые мои годы я ещё только осваивал жизнь, поворачивавшуюся ко мне совершенно разными сторонами. Хотя неприятных встречалось намного больше: и главным стало прояснившееся окончательно года в три моё явное отставание от сверстников в росте. Если по размеру головы или длине рук я практически не отличался от знакомых сверстников, то во всём остальном разница выглядела разительно и очевидно. Маленькое щуплое тельце явно не хотело превращать съедаемое в больших объёмах в мышцы и кости: хоть, как говорила мать, я и жрал иногда даже за двоих, тело оставалось совсем мелким и откровенно худосочным, так же как и ножки, явно не желавшие расти в длину. Нельзя сказать, что я был дистрофиком: то вкусное и обильное питание, которое мать обеспечивала при помощи заветных холодильников на работе, безусловно не дало бы мне пропасть и зачахнуть! Но в чём именно заключалась причина затормозившегося роста, мы так и не узнали. Хождения по врачам, не видевшим в моём случае чего-то необычного, заканчивались одним и тем же: успокаивающим похлопыванием по плечу – реальным или мысленным, советами почаще бывать на свежем воздухе и выписыванием каких-нибудь витаминов. Несколько раз – несмотря на отчаянное сопротивление – мать устраивала мне усиленное кормление белыми или цветными шариками и бусинами, однако никакого действия они не оказали: я всё так же разрастался не в высоту, а вбок, росли у меня только голова и руки, в ущерб всему остальному, явно отстававшему в развитии. Хотя нет, росло кое-что ещё: вопреки логике и здравому смыслу, выпирая и выделяясь на тощем теле огромным могучим довеском.