Искусная в любви - Бэлоу Мэри - Страница 16
- Предыдущая
- 16/68
- Следующая
– Да. – Ее голос стал тише, словно она забыла о его присутствии, руки перестали теребить ромашки. – Я обожала его. Я всегда с нетерпением ждала его возвращения и часто выбегала ему навстречу прямо на улицу, прежде чем он входил в дом. Мама обычно ругала меня за это и напоминала, что я должна вести себя как подобает леди, а он подхватывал меня на руки и кружил, говоря, что это самая приятная встреча, о которой только может мечтать мужчина.
Она тихо засмеялась. Фердинанд сидел словно завороженный. Он чувствовал, что готов затаив дыхание слушать дальше, но опасался, что она замолчит, когда вспомнит, кому рассказывает об этом.
– Когда мама с отцом разговаривали, он обычно сажал меня на колени, – продолжила она свои воспоминания. – Я терпеливо сидела, зная, что придет и моя очередь. И даже когда он не обращал на меня внимания, я чувствовала свою полную безопасность в его присутствии и вдыхала запах его любимого табака. Он рассеянно играл моими пальцами, и его руки были большими и надежными, способными выполнить любую работу. Когда же он обращался ко мне, он внимательно выслушивал все мои незначительные новости, словно в мире не было ничего интереснее, и часто просил меня почитать что-нибудь из моих детских книг. Иногда он сам читал мне, часто меняя слова в моих любимых сказках, а я негодовала и поправляла его. Потом я стала замечать, что он подмигивает маме. Он называл меня своей принцессой. Но он умер, когда мне не исполнилось и девяти лет. Детская идиллия закончилась.
Фердинанд не знал, почему ему так грустно слушать ее, ведь это было так давно.
– Очень важно, чтобы тебя любили в детстве, не правда ли? – заключил он.
Виола взглянула на него.
– Вас, должно быть, любили, – заметила она. – У вас были оба родителя, ведь так? И брат, с которым вы могли играть. И еще сестра…
– В детстве мы воевали друг с другом так жестоко, как могут только Дадли, – сказал он с усмешкой, – но мы становились союзниками, как только появлялся посторонний, пытающийся терроризировать нас. А такие были всегда – как правило, учителя, иногда лесник или деревенский староста, которые по какой-либо причине вызывали наш гнев.
– У вас был большой сельский дом, в котором вы выросли, и родители, которые любили вас и друг друга, – сказала Виола.
«Что за наивное предположение?» – подумал Фердинанд.
– О да, они любили друг друга так, что, когда один из них находился в родовом имении Актон-Парк, другой оставался в Лондоне. Потом они менялись местами. Они редко проводили больше пары часов в компании друг друга. Однако, полагаю, они провели эти несколько часов вместе по крайней мере трижды за свою супружескую жизнь. Иначе брат, сестра и я никогда не появились бы на свет, – усмехнулся Фердинанд.
Виола аккуратно соединила концы своей цветочной цепи.
– У них были вполне цивилизованные отношения, – пояснил он, – характерные для семейных пар высшего света.
– Как вы циничны, – заметила она. – Вас ранила их отчужденность?
– Ничего подобного! Мы всегда были счастливы, когда отца не было дома. Он был столь же изобретателен, как и все мы, поэтому его нельзя было обмануть. И избежать березовых розог, которые он хранил в кабинете. Единственное, за что я ему благодарен, это что мой брат был его любимцем и поэтому его пороли чаще, чем меня.
– Ваша мать была добрее?
– Наша мать томилась, находясь с нами, – признался он. – Или же ее тяготила сельская жизнь. Мы не часто ее видели – по крайней мере мои брат и сестра. Я был ее любимцем. Когда я подрос, она часто брала меня с собой в Лондон.
– Должно быть, вы любили эти поездки?
Он ненавидел их. Они привели к тому, что он рано утратил детскую наивность. Ему казалось, что он давно знал, что его отец содержал любовниц. Каким-то образом он понял, хотя думал, что Трешем и Энджи ни о чем не подозревали, что бедная родственница, проживавшая в коттедже Дав в их имении, была вовсе не родственница, а одна из любовниц отца. Именно поэтому им не разрешалось навещать ее, хотя коттедж находился у подножия их любимого поросшего деревьями холма и неподалеку от пруда, где они купались летом, несмотря на строжайший запрет.
Пока Фердинанд не попал в Лондон вместе со своей обожаемой матерью, он не знал, что у нее тоже были любовники – легионы дамских угодников, собиравшиеся в гардеробной понаблюдать за самыми интимными моментами ее туалета, перед тем как сопровождать ее на все вечера и светские рауты, которыми изобиловал лондонский сезон, а также несколько фаворитов – с ними она делила постель, правда, не в своем доме. Его мать никогда не была вульгарной.
Он рано узнал, что неверность в браке – как мужей, так и жен – была нормой в высшем свете. Клятвы, которыми обменивались женихи и невесты во время венчания, были притворством. В основном браки заключались в финансовых и династических интересах сторон.
Фердинанд не хотел ни того, ни другого. Сама идей брака вызывала у него отвращение. И в отличие от наивной, доверчивой мисс Виолы Торнхилл он не верил в любовь и верность. О, он любил своего брата Трешема, его жену и детей. Он любил Энджи, и ему даже нравился ее муж Хейуорд. Но любил не слепо, как это происходило с мисс Торнхилл. Возможно, после того как она утратит свои иллюзии, у нее ожесточится сердце и она научится не доверять никому, кроме себя.
– Да, любил, – ответил он на ее вопрос.
После этого, похоже, им больше нечего было сказать друг другу. Фердинанд сидел и смотрел на нее. Он был зол на себя. Он искал ее, чтобы поговорить о ее будущем и окончательно договориться об отъезде. Вместо этого они вспоминали детство. Дул легкий ветерок и играл с короткими завитками у нее на шее. Он почувствовал абсурдное желание убрать их и коснуться губами ее шеи, но тут же подавил его.
– Что вы намерены делать с этим венком? – спросил Фердинанд, поднимаясь с земли.
Виола посмотрела на него так, словно только что заметила. Он протянул ей руку и помог подняться. Затем взял у нее из рук венок и возложил ей на голову.
– Моя милая поселянка, – пробормотал Фердинанд и наклонился, чуть не поцеловав ее в губы. Он тут же резко вскинул голову, но было уже поздно. Он вел себя как полный идиот в этот короткий бездумный миг.
На ее щеках появился румянец, а глаза засверкали. Внутренне сжавшись, он ожидал, что сейчас она отвесит ему звонкую пощечину, которую он вполне заслужил. Фердинанд даже не собирался защищаться, потому что явно поступил не так, как следовало.
Но Виола не подняла на него руку.
– Лорд Фердинанд, – холодно сказала она, и ее голос слегка дрожал, – возможно, у вас есть права на «Сосновый бор», но я не часть сделки. Я никому не принадлежу, кроме себя самой. Я уже говорила об этом, но хочу повторить, если вы не поверили мне в первый раз. Я никому не принадлежу.
Она повернулась и пошла прочь, но не по вьющейся вдоль реки тропинке; она пересекла ее и начала подниматься по крутому склону, пока не исчезла из вида.
«Дьявольщина», – подумал Фердинанд. Что на него нашло? Он пришел с намерением проявить твердость, напористость, избавиться от этой женщины, а закончил тем, что чуть не поцеловал ее и наговорил такого, что и вспоминать не хотелось.
«Моя милая поселянка». Каждого отдельно взятого слова было достаточно, чтобы морщиться целую неделю. Но, Боже, она буквально преображалась на глазах: то это была увенчанная венком из ромашек сельская девушка, то ледяная недоступная леди.
Неожиданно ему захотелось стать безжалостным, с железной волей человеком, каким в подобной ситуации стал бы Трешем. При его характере женщина уехала бы еще вчера, а сегодня он бы уже забыл о ней.
Как, черт побери, избавиться от нее?
Фердинанд отправился назад по тропке вдоль реки, испытывая острое недовольство от того, что не только ничего не решил, но и усугубил свои проблемы. Ему требовалось присесть где-нибудь и спокойно подумать пару часов. Нужно составить план и затем неукоснительно следовать ему.
Но как только он зашел в дом, он понял, что это ему не удастся – по крайней мере в ближайшее время. Холл был заполнен людьми, которые повернули головы в его сторону и выжидающе уставились на него.
- Предыдущая
- 16/68
- Следующая
