Красные цепи - Образцов Константин - Страница 33

Эдип, выслушав сбивчиво высказанную просьбу Алины, из словоохотливого болтуна вдруг сделался угрюмым, скользким и неуступчивым типом. Согласиться сразу по понятным причинам он не мог, а отказаться ему мешало любопытство: ведь зачем-то Алине это понадобилось? Вот этот самый вопрос «зачем?» он и задавал раз за разом, а Алина мялась и уходила как могла от ответа, которого и сама не знала.

– Ну ты же понимаешь, – нудел в трубку Эдип, – это вообще против правил. Галачьянц наш ключевой клиент, самый первый, с ним Кобот сам иногда общается напрямую, а мне лично поручил вести Машу, это большая ответственность, ну что я скажу, если он узнает? А зачем тебе?

Алина понимала, что для ее бывшего начальника единственно убедительным мотивом является личная корыстная заинтересованность. Поэтому в конце концов она выдавила:

– Эдик, я скажу, только ты никому, ладно? Ну, в общем, ты же знаешь, что у меня папа бизнесом занимается?

– Ну вроде. Вином торгует, да?

– Точно. Короче, у него пара кредитов зависла в банках Галачьянца, и никакими путями о реструктуризации долга ему договориться не удалось. Их надо гасить до конца года, а ему деньги из оборотки не вытащить, потому что тогда торговать будет нечем. И личного выхода на Галачьянца у него нет. Ну вот я и подумала: если я сама смогу с ним познакомиться, в качестве врача дочери… сам знаешь, другая степень доверия, отношений… вдруг удастся на его уровне договориться. Понимаешь?

Эдип некоторое время переваривал услышанное.

– Понимаю, – сказал он.

– Ну вот такая история. Буду очень благодарна тебе за помощь. А Коботу совершенно необязательно что-то говорить: я просто съезжу один раз, познакомлюсь, и все, а дальше ты уже снова по графику будешь работать, Ильич ничего и не узнает. В конце концов, он же не знает, что ты мне рассказывал про то, как деньги на «Данко» из России пришли, а не из Швейцарии, и про то, как у него вор в законе лечился, – добавила Алина к вранью еще и мягкий шантаж.

– Черт с тобой, – буркнул Эдип. – Жди, перезвоню через минуту.

Он перезвонил через четверть часа, когда Алина уже начала немного беспокоиться.

– Значит, так, – сказал он. – Я договорился. Завтра тебя ждут. Возьми с собой документы обязательно, у него там пропускная система как на режимном предприятии. Записывай его личный телефон, телефон секретаря и адрес…

Алина быстро записала все, что недовольным голосом надиктовал ей Эдип, и рассыпалась в благодарностях.

– Не за что, – мрачно сказал тот. – Будешь должна.

И повесил трубку.

Известно, что Петербург построен на болоте. Хотя сказать «построен» было бы неверно: плоскую каменную плиту города просто уронили в болотную грязь, поверх подземных проток, черных ручьев и молчаливых трясин в устье холодной северной реки. Камень постепенно погружался в топь, растворялся среди ядовитых туманов и вечного дождя, но город рос быстрее, чем болото успевало утягивать его в свои недра. Плита становилась все толще, шире, сдавливая под собой вековое болото, заброшенные капища, дремучие легенды и мелкую нечистую силу. Реки и речки стиснулись холодным камнем набережных, многочисленные острова и островки соединились паутиной мостов, и древние обитатели этих мест, задыхающиеся под тяжелым могильником города, напоминали о себе лишь наводящим тоску дыханием туманов, кошмарными снами да архитектурой домов, которые рано или поздно приобретали их унылые образы и подобия.

Если по берегам большой Невы, до того, как они сотряслись под поступью Медного Всадника, селились какие-то местные жители, то в самом сердце речной дельты, среди множества заболоченных островков, теряющихся в переплетении проток и речек, можно было встретить разве что мелких зверушек, да еще, может быть, отшельника-чародея, коротающего земную жизнь в покосившейся избушке на краю черной трясины. В XVIII веке болота островов были частично осушены, частично засыпаны землей, немногие оставшиеся от густых лесов деревья составили основу для парков. На протяжении последующих столетий острова стали местом удаленных от суеты дач, уединенных особняков, и даже бесцеремонное новое время входило сюда бочком, деликатно воздвигая свои невысокие новостройки лишь по периметру берегов. Сами острова остались заповедником старинных парков, правительственных резиденций и местом обитания тех, кто обладал не только деньгами, но и достаточным влиянием для того, чтобы поселиться здесь.

На островах жил и Герман Андреевич Галачьянц.

Гронский и Алина почти одновременно свернули с шумного Каменноостровского проспекта, оставили машины на парковке у небольшой круглой площади и пошли по аллее вглубь острова, в старую парковую зону, туда, где среди почтенных деревьев затерялись редкие дома.

Серое небо, низко склонившись, дышало влажным туманом и мелким дождем. Гронский и Алина шли молча, оставив за спиной монотонный гул города, постепенно погружаясь в медитативную тишину парка, нарушаемую лишь шорохом толстого покрывала из опавших листьев под ногами. Влажный воздух был насыщен тяжелым, густым запахом прелой листвы и мокрой земли, распахнутой для осенних жертвоприношений природы. Торжественный аромат смерти и тлена. Погребальные благовония жизни.

Вместо прежнего огненно-золотого великолепия на ветках деревьев повисли клочки рыжих лохмотьев, словно осень, уходя через парк, оставила здесь часть своих одежд. Сами деревья, эти суровые, закаленные исполины, принимали свое очередное осеннее умирание с достоинством и твердой верой в грядущее воскрешение, пусть ничто вокруг и не внушало такой надежды. Ветер опасался входить в этот растительный склеп, и только капли дождя отчетливо стучали по опавшим листьям, отбивая гипнотический похоронный марш. Где-то вдалеке покрышками по мокрой листве осторожно прошумела машина.

– Как ваш Мейлах? – нарушила молчание Алина. – Удалось назначить встречу?

Гронский задумчиво кивнул.

– Да, сегодня вечером. Хотя у меня остался крайне неприятный осадок после разговора с ним. Знаете, мне очень редко бывает стыдно, а тут… неловко как-то за то, что пришлось вызывать его на встречу обманом. Он – несчастный, загнанный в угол и смертельно напуганный человек, вся жизнь которого начала рушиться с того момента, как он взялся за исследование «Красных цепей». Смерть жены, сына, потеря любимой работы. Не представляю даже, как и на что он сейчас существует. Но меня несколько успокаивает одно: он согласился встретиться не из-за обещанных липовых грантов или работы в Америке. Ему принципиально важно было, чтобы кто-то взял на себя тот труд, который он сам оказался не в силах довести до конца. Мне кажется, если бы я представился ему сантехником, но пообещал выучиться на филолога и закончить его исследование, он не раздумывая согласился бы отдать мне все свои наработки.

– У нас остается все меньше времени, – заметила Алина. – Если, конечно, мы хотим предотвратить следующее убийство. Пока я что-то не замечаю, чтобы количество полученной информации перешло в качество.

– А что вы предлагаете? – спросил Гронский.

Алина пожала плечами.

– У нас есть Кобот – во всяком случае, на сто процентов известно, что он по уши замешан во всей этой истории. Если удалить его из этой, как вы называете, цепочки, то она развалится. Скорее всего, тогда и само убийство станет бессмысленным, если вместо своего кожаного кресла в «Данко» он окажется на тюремных нарах.

– Не очень-то согласуется с вашей версией о том, что преступления совершает маньяк.

Алина прикусила язык. Действительно, как бы она ни спорила с Гронским о реальности алхимических практик, подсознательно она понимала если уж не правоту своего странного напарника, то во всяком случае четкую взаимосвязь между убийствами, «Красными цепями» и деятельностью Кобота.

– Предположим, мы приняли вашу версию как рабочую, – сказала она. – Тогда тем более нужно убрать Кобота из общей схемы. Другого пока не дано, а мне, честное слово, очень не хочется видеть перед собой еще одно тело со вскрытой грудиной и писать еще одно фальшивое заключение.