Красные цепи - Образцов Константин - Страница 9

Он вздохнул, залпом допил коньяк и набрал номер.

– Але, – прокаркал в динамике хриплый голос с явным грубым акцентом. – Говори уже, ну!

Кобот откашлялся.

– Абдулла, это снова я. В общем, ничего утешительного. Труп наш. Разрезы все те и органов нет на месте…

Из трубки донеслись гортанные ругательства на непонятном Коботу языке.

– А что эта твоя экспертша? – спросил хриплый голос.

– Ну… в общем, пока договориться не удалось. Она сорвалась и сейчас едет в прокуратуру.

На этот раз извергся поток брани на русском. Кобот поморщился и отставил трубку подальше от уха. Господи, как же это иногда утомляет…

Наконец ругательства сменились более информативным текстом.

– Хорошо, черт с тобой, с прокуратурой я сейчас решу, ничего она там не сделает. Если ты ничего не можешь, опять мне все придется.

Кобот встал и снова достал бутылку. Сегодня придется вызвать водителя, сам он за руль уже не сядет.

– Но ты вот что, – продолжал вещать его собеседник, – ты узнай все по этому телу. Я пока ничего выяснять не буду, но мы должны быть уже точно уверены, что это наше тело, понимаешь? Все, как резали, чем резали, чтобы уверенность была, понял? На сто пятьдесят процентов! Тогда уже будем предъявлять. Поручи это кому-то толковому из своих, а лучше сам сделай.

Кобот слушал, кивал и наливал коньяк. Пусть на этот раз будет полный стакан.

– И с девчонкой этой реши что-то. А то опять я буду решать, да?

Кобот снова вспомнил Алину. Глаза. Декольте. Попа.

– Я решу, решу, – поспешно сказал он в трубку. – Абдулла, просто для нее это тоже получилось неожиданно… Не беспокойся, я договорюсь.

– Хорошо, договорись, – послышалось еще несколько непонятных каркающих фраз, и телефон замолчал.

Кобот взял в руку стакан, развернул кресло спиной к столу и стал смотреть на дождь.

Я сижу в машине напротив въезда на территорию судебного морга. Лобовое стекло покрыто каплями воды, как холодной испариной. Пока я ехал сюда, небо постепенно темнело, словно старое одеяло, набухающее грязной водой, и наконец сквозь него стал просачиваться дождь: частый, мелкий, как серый влажный туман. Окрестности здесь и в самую солнечную погоду вряд ли могли бы обрадовать чей-нибудь взгляд, а сейчас, под бесконечным моросящим дождем, тоскливой безысходностью вынули бы душу из каждого, у кого она еще есть. Екатерининский проспект – это извилистая лента асфальта, стиснутая с двух сторон железными заборами и решетчатыми оградами бесконечных парковок. Я остановился на узкой полоске мокрой земли и пожухлой травы рядом с задней металлической стеной какого-то ангара. Отсюда я вижу шлагбаум на въезде в Бюро и пузатую фигуру охранника, мыкающегося около серой будки. Впереди у поворота, среди зарослей чахлых деревьев, виднеются покосившиеся деревянные постройки.

Я приоткрываю окно и выбрасываю окурок. В пачке остается всего две сиротливо болтающиеся сигареты. В голове звенящая тишина.

Через сорок минут ожидания вчерашний алкоголь, недосыпание и душное тепло машины заставляют меня на мгновение прикрыть веки. Я вижу Марину: открываются зажмуренные глаза на покрытом багровой коркой лице, она смотрит на меня, окровавленные губы растягиваются в улыбке. «Проводишь меня?» Я вздрагиваю и несколько секунд таращусь на капли дождя на стекле. Пытаюсь прогнать кошмарное видение, но воспоминания заставляют сердце болезненно заныть: Марина за стойкой, и желтый мягкий свет, и ее взгляд, и улыбка… «Проводишь меня?»

Свободен – это не только особое состояние души. Свободен – это слово, выкрикнутое в лицо жизнью, отправляющей тебя на обочину. Я сам это выбрал: у меня нет друзей, как нет постоянной работы, которая бы к чему-то меня обязывала, нет родных, жены, детей, долгов. Мой телефон оживает только для того, чтобы малознакомые голоса сообщили мне об очередной смерти. Сделав свою работу, я навсегда исчезаю из жизни тех, кому помогал: с похоронными агентами не дружат, их не зовут на семейные праздники, когда дело закончено. Поздравления с днем рождения приходят мне только от сотовых операторов и почтовых серверов. В пятницу, в этот Юрьев день офисных крепостных, никто не зовет меня присоединиться к веселой попойке: я сам прихожу в бар, когда захочу, и вполне удовлетворяю свою потребность в социализации созерцанием чужого пьяного веселья. У меня есть мои покой и воля. А еще до недавнего времени у меня была Марина. Так у старика, запертого в четырех стенах богадельни, есть цветок на окне или маленькое деревце во дворе, и он ждет, когда раскроется бутон или появятся первые листья. Так у забитого нелюбимого ребенка есть старая потертая кукла, которой он может рассказывать по ночам свои простые детские тайны. У каждого есть то последнее, что согревает душу и хранит ее тепло, очень личное и очень свое. Теперь этого у меня нет. Но вот только я не старик из богадельни и не обиженный ребенок, и тот, кто это сделал, даже не представляет себе, насколько злобную спящую собаку он разбудил.

То, что Марина была убита, не вызывает у меня никаких сомнений, как не вызвало бы сомнений ни у кого, кто потрудился бы внимательно посмотреть на место происшествия. Я знаю, что молодая женщина-эксперт тоже заметила это. Но кроме того, она увидела еще что-то, поразившее настолько, что она свернула осмотр и полетела сюда с такой скоростью, словно спешила спасать жизнь, а не разбираться в причинах смерти. Вряд ли ее так поразили раны, разорвавшие тело Марины: всего за год практики любой судмедэксперт насмотрится такого, что навсегда отучит пугаться и удивляться. Нет, здесь нечто другое, куда более важное, и я должен узнать, что именно.

За время ожидания я сделал пару звонков, и теперь рядом со мной на сиденье лежит раскрытая записная книжка с номером мобильного телефона: Назарова Алина Сергеевна, старший судмедэксперт, та самая молодая женщина, которую я встретил сегодня утром. И нам придется познакомиться, хочет она того или нет.

Я смотрю в сторону морга. Если Алина выедет с территории, я сразу замечу ее. А интуиция мне подсказывает, что это случится скорее рано, чем поздно: чрезвычайные события рождают чрезвычайные последствия, и я более чем уверен, что спокойного рабочего дня у Алины Сергеевны Назаровой сегодня не будет.

Я как раз собираюсь закурить одну из двух оставшихся сигарет, когда вижу, как красный «Peugeot» резко тормозит у шлагбаума. Он коротко сигналит, а потом пулей срывается с места и вылетает на проспект в сторону центра города, чуть ли не скрипя покрышками на повороте. Я разворачиваюсь и пристраиваюсь следом. Настало время пообщаться. Надеюсь, Алина не относится к тем людям, которые не отвечают на звонки от неизвестных абонентов: иначе придется ее таранить, а это вряд ли можно назвать хорошим началом дружбы.

Алина покосилась на настойчиво звонящий телефон. Номер показался ей смутно знакомым, но не был занесен в записную книжку. Она свернула на набережную, перестроилась вправо и взяла трубку.

– Я слушаю.

– Здравствуйте, Алина, – приятный мужской голос, тоже кажущийся знакомым. – Это Родион Гронский, мы уже встречались сегодня утром. У вас найдется для меня несколько минут?

Ах, вот оно что. Тот самый похоронный агент. Какого черта!

– Откуда у вас мой номер телефона?

– Это не имеет значения. Гораздо важнее то, что нам нужно поговорить. Так я могу рассчитывать на ваше внимание?

Алина разозлилась. День и так с каждой минутой все больше сползал в сторону хаоса и безумия, потемневшее небо, мелкий дождь, машины, пролетающие мимо в облаках водяной пыли, и тут еще этот бесцеремонный гробовщик. Впрочем, что от него ожидать: эта публика не отличается особой тактичностью.

– Послушайте, я уже все вам сказала: я не имею никакого отношения к вашим похоронным делам! Я спешу, мне неудобно говорить, так что прекратите меня преследовать и займитесь уже чем-нибудь более полезным!

– Но я и не собирался говорить с вами о похоронных делах, – мягко возразил Гронский, словно не замечая раздраженного тона Алины. – Я хочу поговорить об убийстве.