Попугай в пиджаке от Версаче - Александрова Наталья Николаевна - Страница 1

Викентий Федорович на секунду задержался перед большим окном и окинул взглядом свое отражение. Была у него такая тщательно скрываемая привычка. Он ловил свое отражение в каждом зеркале, в каждой витрине, в зеркальных окнах машин, в обычных окнах…

Как всякая тщательно скрываемая привычка, эта привычка Викентия Федоровича была хорошо известна его коллегам и подчиненным. Не лишенный артистизма Сахаринов часто передразнивал начальника (конечно, только в его отсутствие) — застывал перед зеркалом с выражением печальной отрешенности на лице, медленно поводя головой, как павлин, и делая вид, что пытается разглядеть свой профиль.

Животовский смотрелся в зеркала не от самовлюбленности, не от самоуверенности. Напротив, несмотря на свое достаточно высокое положение, несмотря на свою известность, этот сорокалетний мужчина страдал неизжитыми подростковыми комплексами. Он был мучительно неуверен в себе. Ему казалось, что в его внешности или одежде что-то не в порядке, что-то не так — не застегнуты какие-нибудь важные пуговицы или развязались шнурки, или неприлично растрепались волосы…

Викентий Федорович мучительно боялся показаться смешным.

Он на секунду задержался перед большим окном в холле, окинул быстрым взглядом свое отражение, убедился, что все в порядке — чуть редеющие темные волосы хорошо уложены и умело закрывают намечающиеся залысины, модные очки без оправы сидят так, как надо, длинный черный кожаный плащ с узким воротничком из голубой норки застегнут на все пуговицы.

Он воровато оглянулся — не заметил ли кто, как он смотрится в это окно.

В холле телецентра никого не было. Большинство сотрудников давно разошлись по домам, а разные дежурные и ведущие ночных передач сидели тихо, как мышки, по своим звуконепроницаемым норкам, занимаясь своим делом.

Только немолодой охранник сидел в своем деревянном вольере и изображал бдительность.

На самом деле охранник разгадывал кроссворд, и сейчас он мучительно ломал голову, пытаясь отыскать столицу европейского государства из девяти букв, с буквой "Г" точно посредине. У него даже мелькнула шальная мысль попросить помощи у Викентия Федоровича, но он спешно прогнал эту мысль известный режиссер, большой начальник, безусловно, рассердился бы на него за такую фамильярность.

Хотя на самом деле Животовский нисколько бы на него не рассердился и подсказал бы эту несчастную столицу, потому что как раз в Стокгольм собирался по делам в следующий понедельник.

— До свидания, Викентий Федорович! льстиво проговорил охранник, на всякий случай пряча кроссворд в стол.

Животовский ничего ему не ответил. Не от руководящего хамства, а оттого, что мучительно пытался понять — видел охранник, как он смотрелся в зеркало, или нет.

Автоматические двери открылись, выпуская известного режиссера и большого начальника, и плавно закрылись у него за спиной.

Викентий Федорович нашарил в кармане плаща брелок автомобильной сигнализации, выполненный в форме жизнерадостного кролика, этот брелок напоминал Животовскому поездку в Америку, интервью, которое он давал журналу «Плейбой» и неудачную попытку выставить свой последний фильм на «Оскар».

Животовский вспомнил — и расстроился.

Для того он и держал этот «плейбойский» брелок — чтобы не зазнаваться, чтобы находиться в постоянном творческом поиске, для которого требуется плохое, а лучше — отвратительное настроение.

Он нажал кнопку, и любимый «пежо» отозвался со стоянки радостным ржанием.

Животовский подошел к машине, предвкушая двадцать минут покоя в уютном салоне, пахнущем дорогой кожей и комфортом, под чарующую музыку Гаэтано Доницетти…

И в это время из-за громоздкого джипа Гоши Шапшевского, коммерческого директора телеканала, выскользнула сутулая фигура.

Узнав этого человека, Викентий Федорович огорчился.

Это было не то отвратительное настроение, которое нужно для поддержания творческого тонуса. Это было тоскливое предчувствие утомительного разговора с занудой. К тому же еще не совсем нормальным занудой.

— Зачем вы пришли? — недовольно спросил Животовский. — Ведь я вам вчера уже все сказал!

— Я пришел, чтобы восстановить историческую справедливость! — пробубнил этот занудный псих.

— Вы на часы не посмотрели? — Викентий Федорович скривился, как от целого лимона. — Рабочий день давно уже кончился! У меня совершенно нет сил! Ну разве так можно?

Приходите завтра, в рабочие часы, я попрошу выписать вам пропуск.., хотя, честно вам скажу — не знаю, о чем мы можем говорить!

Я вчера все вам сказал, и если повторять это еще раз — честное слово, мне просто жалко своего и вашего времени!

— Вот видите, — псих оживился, как будто нашел в словах Животовского неожиданную поддержку, — вы сами сказали, что приходить завтра совершенно бессмысленно…

— Ну и что из этого? — беспокойно переспросил Викентий Федорович, чувствуя, что странный человек своими словами заманивает его в какую-то ловушку.

— Значит, нет никакого смысла откладывать это на завтра!

— Что откладывать? — Животовский огляделся по сторонам, надеясь, что появится кто-нибудь из коллег и поможет ему выкарабкаться из этого бесполезного, бесцельного и утомительного разговора.

Никого, конечно, не было.

Охранник за стеклом входных дверей увлеченно, разгадывал свой дурацкий кроссворд. Теперь ему требовался американский киноартист из пяти букв с буквой "Й" точно посередине.

— Что откладывать? — тоскливо повторил Животовский, поняв, что подмоги не будет и придется выпутываться самому.

— Восстановление исторической справедливости.

Но все-таки какой зануда! И почему он привязался именно к нему, к Викентию Федоровичу, известному и преуспевающему человеку?

Позвать, что ли, охранника, попросить прогнать этого идиота?

Животовскому стало стыдно. Он покажется смешным, беспомощным, мнительным.., а именно этого он боялся больше всего на свете!

Он чувствовал, что покой в удобном салоне машины и музыка Доницетти откладываются, что прежде ему придется снова разговаривать с этим занудным кретином, обсуждать его дурацкие амбиции…

Сутулый человек подошел к нему вплотную, словно хотел что-то сказать на ухо. Животовский брезгливо отстранился, и вдруг он увидел, что в руке психа блеснуло что-то острое и тонкое. Викентий Федорович открыл рот, чтобы возмутиться, чтобы как следует отчитать этого идиота, который вообразил о себе невесть что, но идиот снова придвинулся к нему вплотную и коротким, сильным ударом воткнул в грудь свое тонкое и острое оружие.

Почему-то Животовский в первое мгновение подумал, что этот кретин испортил замечательный кожаный плащ.

Во второе мгновение он почувствовал страшную, пронзительную боль и удивительную щемящую тоску, как будто ему предстояло навсегда расстаться с очень близким и любимым человеком. Впрочем, так оно и было — ведь у Викентия Федоровича Животовского не было никого ближе, чем он сам, а именно с самим собой ему предстояло расстаться.

Неожиданно в мире кончился воздух. Дышать стало нечем. Даже те жалкие крохи воздуха, которые удавалось невероятным усилием протолкнуть в легкие, не годились для дыхания — они были хрупкими и колючими, как битое стекло.

Животовский успел еще подумать, что ему так и не удалось получить «Оскар», а также «Золотую пальмовую ветвь» Каннского кинофестиваля, и на этой мысли он кончился.

Викентия Федоровича Животовского, известного кинорежиссера и телевизионного продюсера, больше не существовало.

Тело в дорогом кожаном плаще с узким воротником из голубой норки сползло по блестящему боку «пежо-406» и застыло на асфальте возле правого переднего колеса.

Сутулый человек внимательно посмотрел на дело своих рук, завернул орудие убийства в носовой платок и спрятал в карман.

Оглянувшись на стеклянные двери телецентра, за которыми невозмутимый охранник разгадывал свой кроссворд, он вполголоса проговорил: