День поминовения - Кристи Агата - Страница 9

Виктор Дрейк сказал правду. В ней не было жалости.

И позднее, когда она через стол смотрела на посиневшее, перекошенное от конвульсий лицо Розмэри, в сердце ее не было жалости.

Теперь, вспоминая Розмэри Бартон спустя одиннадцать месяцев после ее смерти, она вдруг почувствовала страх.

Мрачно глядя в пространство, Энтони Браун вспоминал Розмэри Бартон.

Какая чудовищная, отчаянная глупость! Впутаться в подобную историю! Впрочем, любой мужчина на его месте нашел бы для себя оправдание. Мимо этой женщины нельзя было пройти равнодушно. В тот вечер в «Дорчестере»[17] он никого больше не замечал. Прелестна, как гурия[18], и, по-видимому, так же умна.

Вот он и потерял голову. Приложил уйму стараний, чтобы найти общих знакомых, которые представили бы его. Непростительная трата времени, когда он должен был усиленно заниматься делом. Не для собственного же удовольствия он торчал тогда в «Кларидже».

Правда, Розмэри Бартон, с ее красотой, кого угодно могла заставить забыть о долге. Теперь-то легко есть себя поедом и поражаться, до какой глупости может дойти человек. К счастью, раскаиваться было особенно не в чем. Очарование сразу же померкло, стоило заговорить с ней. Мир вокруг обрел свои прежние нормальные очертания. Это была не любовь, даже не увлечение. Скорее возможность развлечься.

Им нравилось общество друг друга. Она танцевала, как ангел, и, где бы они ни появлялись, мужчины мгновенно поворачивали головы и пялили на них глаза. Но все было великолепно только до тех пор, пока она не раскрывала рот. Он не раз благодарил судьбу за то, что она не его жена. Что бы он стал делать, попривыкнув к этому совершенству красок и линий? Она и слушать толком не умела. Женщины такого типа обычно считают, что каждый утренний завтрак должен начинаться с заверений в страстной любви.

Как просто думать об этом теперь!

А ведь тогда он был сильно увлечен. Исполнял все ее прихоти, звонил ей, повсюду приглашал, танцевал с ней на вечерах, целовался в такси. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не тот несусветный, немыслимый день.

Он хорошо помнит ее лицо: каштановая прядь, упавшая на ухо, блеск темно-синих глаз из-под полуопущенных ресниц, капризный накрашенный рот.

– Энтони Браун. Какое красивое имя!

– Вполне почтенное. Даже прославленное в истории. У Генриха Восьмого[19] был камергер по имени Энтони Браун, – сказал он шутливым тоном.

– Полагаю, ваш предок?

– Поклясться не могу.

– И не пытайтесь!

Он удивленно поднял брови:

– Я из колониальной ветви.

– Случайно не из итальянской?

– А! – Он рассмеялся. – Теперь понимаю. Вас смущает мой смуглый цвет лица. Моя мать – испанка.

– Этим все объясняется.

– Что именно?

– Многое, мистер Браун.

– Вам так нравится мое имя?

– Я вам уже сказала. Это красивое имя.

И затем неожиданно быстро, как гром среди ясного неба:

– Лучше, чем Тони Морелли.

В первую минуту он решил, что ослышался. Это было невероятно, немыслимо.

Он с силой сжал ей руку. Она дернулась:

– Вы делаете мне больно.

– Откуда вы взяли это имя? – Его голос звучал жестко, почти угрожающе.

Она рассмеялась, довольная произведенным эффектом. Невообразимая идиотка!

– Кто вам сказал?

– Человек, который вспомнил ваше лицо.

– Кто этот человек? Я не шучу. Я должен знать.

Она смотрела на него, чуть прищурив глаза.

– Мой непутевый кузен Виктор Дрейк.

– Но я не знаю никого с таким именем.

– Полагаю, что в пору вашего с ним знакомства он фигурировал под другим именем: берег честь семьи.

– Ясно. Это было в тюрьме, – сказал Энтони с расстановкой.

– Да. Я читала Виктору мораль, обвиняла его в том, что он всех нас позорит. Он все это пропустил мимо ушей, а потом ухмыльнулся и сказал: «Но сама ты не очень-то разборчива, душа моя. Я вчера видел, как ты танцевала с моим бывшим соседом по камере. Кажется, он усердно за тобой ухаживает. Он нынче, я слышал, представляется как Энтони Браун. Но в тюрьме он звался Тони Морелли».

– Я должен возобновить знакомство с другом юности. У собратьев по заключению сохраняется чувство локтя, – сказал он шутливо.

Розмэри покачала головой:

– Вы опоздали. Его как раз вчера отправили в Южную Америку.

– Ясно. – Энтони перевел дыхание. – Итак, вы единственный человек, которому известна моя позорная тайна.

Она кивнула:

– Я вас не выдам.

– Не советую этого делать. – В его голосе снова появилась жесткость. – Помните, Розмэри, это опасно. Вряд ли вам захочется, чтобы такое очаровательное личико исполосовали бритвой! Есть люди, которые не остановятся перед тем, чтобы попортить девичью красу. А могут и просто прикончить. Такое тоже бывает. И не только в романах и фильмах. Иногда и в жизни.

– Это угроза, Тони?

– Предупреждение.

Но вняла ли она предупреждению? Поняла ли, что он говорил серьезно? Поразительная тупость – при такой прелестной внешности! Нельзя рассчитывать на то, что она будет держать язык за зубами. Но у него не было выхода. Он должен был попытаться ей что-то втолковать.

– Забудьте, что вы слышали имя Тони Морелли, ясно?

– Но меня ничуть не шокирует ваше прошлое, Тони. У меня широкие взгляды. Мне ужасно любопытно познакомиться с живым преступником. И вам нечего стыдиться.

Как же она глупа. Он смотрел на нее отчужденно, и в тот момент ему было уже трудно представить, что она могла волновать его. Глупость всегда вызывала у него раздражение, даже если она сочеталась с хорошеньким личиком.

– Забудьте про Тони Морелли, – повторил он мрачно. – Я говорю серьезно. Никогда не произносите этого имени.

Ему оставалось одно – срочно исчезнуть. Положиться на нее было бы безумием. Она могла все выболтать по первому своему капризу.

Она подарила ему обворожительную улыбку, но на сей раз он остался равнодушен.

– Не смотрите на меня таким зверем. Лучше пригласите на танцевальный вечер у Джароу на той неделе.

– Меня здесь уже не будет. Я уезжаю.

– Но ведь не раньше моего дня рождения? Неужели вы меня подведете? Я так на вас рассчитываю. И не говорите «нет». Не забывайте: я только что перенесла этот ужасный грипп и еще окончательно не пришла в себя. Мне нельзя перечить. Вы должны непременно быть.

Он мог тогда настоять на своем, все бросить и уехать.

Но… вдруг через открытую дверь он увидел Айрис. Она спускалась по лестнице, прямая и тоненькая. Бледное лицо, серые глаза под темными волосами. Айрис! И вполовину не так хороша, как сестра, но с характером, которого не хватало ослепительной Розмэри.

В тот момент он ненавидел себя за то, что все-таки поддался чарам старшей сестры. То же самое, наверно, чувствовал Ромео по отношению к Розалинде после встречи с Джульеттой[20].

Он мгновенно переменил решение. Теперь он твердо знал, что отныне его жизнь будет совсем иной.

Стивен Фарадей думал о Розмэри, думал с тем смешанным чувством изумления и недоверия, которое всегда возникало у него при воспоминании о ней. Обычно он старался отгонять эти мысли, но они возвращались временами с той же настойчивостью, с какой Розмэри при жизни не давала забыть о себе.

Он всякий раз содрогался, вспоминая сцену в ресторане. По крайней мере, хоть об этом он может сейчас не думать. Мысли вернулись к живой Розмэри – она улыбалась, заглядывала ему в глаза.

Какой болван, какой невообразимый болван!

Им владело только чувство бесконечного удивления, он до сих пор не мог понять, каким образом все это произошло. Его жизнь как будто раскололась на две части: одна, значительно большая, – трезвое, уравновешенное и равномерное движение к цели; вторая – кратковременное безумие, столь для него нехарактерное. Эти части совершенно не сочетались друг с другом!