Русский вопрос на рубеже веков (сборник) - Солженицын Александр Исаевич - Страница 42

Но и немало голосов саморассудительных: «Виноваты мы сами: мы все — иждивенцы, а импульс к действию должен быть у каждого». — «А что? говорить умеем, а делать ничего не умеем». (И правда: о самоуправлении, как его устроить, — почти никогда не заговаривали, это — не в мыслях, я сам на то наводил.) — «Мы всё ждём, кто б нас объединил». И — ищут, и правда же: «Как нам сплотиться?»

Ах, вот этого-то, вот этого-то — нам, русским, и не хватает!

И сколько — размышляющих, без раздражения, но в поиске настойчивом: «Да неужели же не было третьего пути?» — «А какой выход из бездарной политики теперь?» — «Будет ли выход из разворовки и падения?» — «Ведь духовно гибнет молодое поколение!» — «Разрушенный завод можно восстановить, но человека, узнавшего вкус дармового рубля, не восстановить никогда».

«Предстоит пережить трудные времена» — это повсюду народ прекрасно сознаёт, несмотря на бодренькие заверения правительства. И что высказывает народ — несравненно трезвей, чем то, что лепечут перед телевизором министры и думцы. И ещё, характерно: чем глубже поехать, не в областной город, не даже в районный, а — в далёкий заволжский совхоз, или в пензенское многоверное село Поим, или на Ангаре в село Эйдучанку, переселенное из затопленной долины, — политический накал обсуждений устраняется, речи звучат не страстно, не обиженно, но — размыслительно. В Сибири особенно много цельных, здоровых, неразрушенных характеров. (Пересеча Сибирь, я с облегчением убедился, что вся пропаганда сибирского сепаратизма, отделения от России, несколько лет еженедельно внедрявшаяся американской радиостанцией «Свобода», — протекла мимо, без разрушительного вреда.) — «Дайте народу возможность выразить себя!» «Да если б нас кто слушал…» Но и такой вопрос зададут вдруг (Тверской университет): «А как сегодня — жить не по лжи??» И ещё прямей: «Как Россию спасти?» (Улан-Удэ). Пойди ответь…

Вот так и теплятся огоньки. И — повсюду, повсюду. «Нет, Россия не погибла! Но как облегчить путь к возрождению?» (Ставрополь). Во владивостокской привилегированной платной гимназии встаёт гимназист: «А надо позаботиться о детях малообеспеченных? Где учиться — им?» — В Красноярске знакомлюсь с биологом (четверо детей, мать в инсульте); забота его: номенклатурная среда выталкивает из себя всех честных и талантливых; он разрабатывает: как же устроить систему выдвижения талантливых людей. (Да разве наша власть нуждается в талантливых людях…) — Вот такие одиночки (шлют письма) и группки, отягощённые бытом, пригнутые нищетой, — трудятся, чтоб огоньки не погасли. В Ставрополе-волжском — «школа культуры» для детей, начиная с пятиклассников. (А в саратовском Заволжьи учителя: «Как учить подростков доброму-вечному, когда телевидение и всё вокруг против того?») В Новой Корчеве (Тверская) держится внеклассный «центр культуры» для четырёхсот детей, в Калязине — «школа искусств» (их там за 60 человек). В Кимрах — «дом ремёсел и фольклора», за 5 лет обучили художественным ремёслам до двухсот детей. «Народ истосковался по общему делу. Надо спасать душу народа!» (В.И. Белякова). В Кашине, из последних сил, проводят «фестиваль возрождения России» — для молодёжи. Кашинская библиотека (ей уже 100 лет, и не такая она была) — излучает людям знания и культуру, сколько может, — ведь классиков теперь не купить. «Будем стоять до последнего!» — директор Г.Б. Волкова. (А сам-то Кашин какая прелесть! — и заброшен. Местный гравер: «жемчужина, превращённая в помойку».) Наши «малые города» — сколько в каждом прошлого! но и почвы для будущего.

И по всей, по всей России — откуда силы одних только библиотекарей, чтоб и впроголодь держаться в развале?.. Нет, ещё жив народ, не добит.

Но тут ещё один — оттенок? Нет, неумолкающий тон. Ещё от Владивостока: «Русские не дорожат собственной культурой. А не спасём культуру — не спасём нацию». — На собрании хабаровской интеллигенции: «Да сохранится ли духовное сознание русского народа?» — В Благовещенске пожилая православная: «Должно ли быть наше государство православным?» — В Ростове: «Без Бога не нужна и Россия, без России не нужна и свобода». — «Если не принесём покаяния — грош цена всей России». — И дальше почти при каждой общественной встрече звучал этот голос, всегда оттеснённый, но и никогда не задушенный до конца. «Нет, православие сегодня — недостаточная опора для государства. Не крепкая». — В Самаре рабочий-грузчик: «Русских кругом притесняют. А чуть русские за себя застаивают — сразу: "фашизм!"». — В Саратовском университете: «Да неужели же русский народ безнадёжен?!» — Молодой человек в Угличе, опережая всё собрание: «Скажите: что значит быть русским сегодня?»

Вот, друзья мои, в этой работе я и пытаюсь ответить на что могу. И как смогу.

19-21 августа 1991 могли стать звёздным часом в истории России. События несли черты настоящей революции: массовое воодушевление, не только общественности, но в значительной мере и столичного народа (то же и в областях). Вольные изъявления уличной толпы. До горячего захлёба ощущение совершаемого великого исторического поворота. Немощные, боязливые действий ГКЧП уже выражали истощённость и конечную обречённость коммунистической власти в СССР. Возглавители переворота имели славную возможность несколькими энергичными мерами в корне изменить и всю обстановку внутри России, и внешние условия её существования в раздавшемся тотчас «хоре суверенитетов» союзных республик. От новых деятелей, движимых бы народолюбием, в те дни не встретило бы никакого сопротивления: мгновенно запретить и распустить всю коммунистическую партию; объявить открытым путь уже 60 лет запрещённому мелкому и мельчайшему производству, без чего задыхалось советское население и что́ стало бы самым естественным, верным первым шагом в экономической реформе; объявить реальные права местного самоуправления, каких никогда не имели Советы при коммунистах. И, расставаясь наконец с большевизмом, — тут же решительно заявить о неверности искусственных, надуманных ленинско-сталинско-хрущёвских границ между республиками: такой шаг не вынуждал далее ни к каким немедленным физическим действиям вовне, но создавал фундамент пусть и для многолетних политических переговоров. (Уж тут не будем замахиваться на масштаб исторический: что свержение большевицкой власти логически требовало восстановления государственного законопреемства от 1916 года. Ибо Февральская революция, в блаженно-радостной сумятице, не создала своего права.)

Ничего этого или подобного сделано не было. Главари переворота в короткие дни обманули, предали надежды аплодирующей массы. Эти вожди, да и примкнувшие к ним активисты, — первым и ярким шагом демократической победы избрали расхват помещений, кабинетов в Кремле и на Старой площади, автомобилей, потом и частных квартир. Таким делом и занялись они в самые ключевые дни, когда судьбу России можно было формовать как тёплый воск. Победившая, наскоро сплотившаяся верхушка, войдя в очередной роковой акт Истории России, оказывается, думала только о власти, скатившейся в руки нечаянным подарком, ни о чём другом. Что же до границ государства — тогдашний российский вице-президент был тут же послан в Киев, затем и в Алма-Ату подписать отдачу десятка этнически русских областей и 18 миллионов русских людей. (Эту капитуляцию потом ещё и ещё подтверждали не раз, внутренние в СССР административные границы признав государственными, якобы под защитой Хельсинкских соглашений 1975.) Распад СССР был неизбежен, в 1991 уже и маячил, но ещё оставалось подготовительное время, чтобы уменьшить вред глубоким экономическим, бытовым и многомиллионным личным связям, и уж не было никаких причин ожидаемый распад подталкивать. Такой интерес имел украинский президент — но никак бы, никак не участвовать в том толчке и российскому.

Так в несколько первых дней новая власть проявила и политический сумбур в головах (если б — только сумбур!), и равнодушие к жизни российских народов. Перед ходом крупных событий власть была в полной растерянности, но сама даже не ведала об этом, занятая личными расчётами.