Темные (сборник) - Гелприн Майк - Страница 42

И только толстушка Вильма осталась сидеть на месте, все так же спокойно улыбаясь своим простым мыслям и мечтам. Скоро она увидит своих детишек…

По смерти Сира Моргрива в небольшом его государстве развязалась жестокая борьба за власть. Трон узурпировал бледный прыщавый Грын, которому удалось вступить в союз с наемниками-кнехтами и с их помощью подавить несколько крестьянских бунтов. Царствовал Грын Кровавый, однако, не долго – уже год спустя диктатор был низложен одним из чудом уцелевших потомков Сира Моргрива, поддержку которому оказал государь соседней страны. Впрочем, и сейчас, столетия спустя, ученые не могут прийти к единому мнению, был ли то истинный сын Сира или же просто удачливый авантюрист-самозванец. Как водится, нашлись иные претенденты на престол, которым помогали армия и золото иных королей. Страна несколько раз меняла властителей и в итоге была по взаимной договоренности разделена на несколько частей и пожрана разными более сильными соседями.

Столетия спустя высоколобая профессура на кафедрах придерживается того мнения, что Сир Моргрив был отравлен придворным лекарем. Пытливым умам юных студиоузов льстит иная версия, которую можно встретить в стихах и пьесах: якобы в царстве Моргрива был совершен переворот, во главе которого стоял молодой, но коварный Грын (или «Гран», как чаще пишут в поэмах и песнях о нем). Любители конспирологии справедливо указывают на то, что мог иметь место заговор с участием иноземцев и шпионов в самом замке.

Вам, читающим эти строки, после того как вы узнали некоторые детали этой истории, верно, кажется, что отравила Сира простая кухарка Вильма. По крайней мере, ее полные руки могли поместить яд в угощение для хозяина. Хотя поместить саму мысль об убийстве в ее не столь уж сообразительный ум вполне мог тот самый старик-лекарь, когда рассказывал об опасности крысиной отравы.

К какому бы выводу вы ни пришли в итоге, правда ваша. И не столь уж важно, как все было на самом деле. Истории – будь то выдумка или реальный случай – живут собственной жизнью. И у каждого, кто послушает или прочитает эту историю, историю Сира Моргрива, будет свой ответ на вопрос, кто же убил этого жестокого правителя. И своя история.

Полное прозвище ее звучало как леди Гроах Ногинская, возраст – два с половиной года, рождена безымянными родителями в деревне Ногино Тверской области. Когда бы владельцам такого рода существ вменялось в обязанность заводить паспорта вроде собачьих, то в графе «особые приметы» или «экстерьер» – автор не помнит достоверно, что именно указывается в подобных паспортах, – так вот, в какой-нибудь подходящей графе значилось бы без сомнения частичное отсутствие хвоста, нехарактерный охристо-бурый с зеленоватым отливом окрас и неестественная величина. Но для литератора, поэта или любого иного человека, наделенного больным художественным воображением, достаточно оказалось бы одного взгляда на леди Гроах, дабы записать в ту же гипотетическую графу поразительное сходство с видом homo sapiens.

И действительно чудилось нечто извращенно-человеческое в этой тупорылой и щекастой усатой морде, больших розовых лапках, до странности смахивающих на ручки младенца, и прежде всего – в выпуклых, похожих на маслины черных глазках, в коих явственно теплилась искра разума. Гроах даже дремать предпочитала, сидя на мощных задних конечностях, сложив передние на внушительном животе. Да и вообще мало чего наблюдалось в ней от бессловесных тварей. Соображала она на удивление быстро; жадно и цепко впитывала любые, пусть и мимолетные, впечатления; отличалась завидной способностью к рассудочной деятельности. Впрочем, и бессловесной назвать Гроах можно было лишь условно. Писк ее поражал слух широчайшим диапазоном тональностей и модуляций: от кошмарных звуков, напоминающих скрип железа по стеклу, до каких-то переливчатых трелей, вызывающих в памяти упоительное птичье щебетанье в весеннем лесу.

Такова была эта странная тварь, прижившаяся в благоустроенной двухуровневой квартире на Фрунзенской набережной, занимаемой в описываемые времена почтенным и ничуть не странным, а напротив, самым что ни на есть обыкновенным, можно сказать рядовым, московским семейством Медогоновых-Гозманидзе.

Но прежде стоит, наверное, коротко остановиться на предыстории появления ее по означенному адресу.

Как-то осенью Людмила Никаноровна Медогонова-Гозманидзе обихаживала садово-огородные плантации на задах дома в упомянутой тверской вотчине. Возможно, «обихаживала» – не совсем подходящее слово, ибо, разумеется, Людмила Никаноровна, или Людочка, как называли ее близкие знакомые и как впредь, на тех же правах, станем именовать нашу героиню и мы, не пачкала рук навозом, не издевалась над маникюром, пропалывая какие-нибудь ягодные культуры, или (упаси боже!) не копала гряды, готовя их к посадке озимого чеснока, – для всех подобных работ по местным деревням слонялось достаточное количество спившихся, но еще способных к несложному физическому труду представителей вымирающего племени селян – нет, досуг ее занимал куда более возвышенный процесс составления роскошного букета из осенних астр, хризантем и золотарника, живописные купы которых в обилии произрастали вдоль невысокого забора и среди разного рода декоративных кустарников. И вот, в тот самый момент, когда Людочка проходила мимо нелюбимых ею топинамбуровых джунглей, что заполонили южный, ближайший к реке угол участка, и кинула рассеянный взгляд в их сторону, в глаза ей бросилась не видимая ранее из-за травы звериная нора. Не заметить ее было сложно. Теперь, когда пожухлые злаки лишь слегка скрадывали очертания норы, круглое отверстие ее, достигающее в диаметре не менее сорока сантиметров, так и зияло устрашающей черной пастью среди выперших наружу корней и клубней земляной груши. Людочка отчего-то заинтересовалась и решила рассмотреть нору поближе. Но едва она подошла к буйным зарослям топинамбура и склонилась над норой, как новое происшествие заставило ее взвизгнуть и уронить почти готовый букет. Не замечая, что ступает прямо по срезанным цветам, Людочка резво метнулась в сторону, зажала рот обеими ладонями, чтобы остановить еще один готовый сорваться с ее губ пронзительный крик, и уставилась на нору расширившимися от страха глазами…

Если читатель предвкушает, что мы во первых же строках повествования угостим его какой-нибудь увлекательной жутью, то, увы, заблуждается. Ибо, на наш взгляд, одна только субтильная женская психика могла найти нечто страшное в заурядной старой крысе. Да, всего-навсего крысе. Именно ее узрела Людочка выползающей прямо из широкого зева огородной норы. Безобразно огромная, тощая как смерть и абсолютно седая тварь медленно, с видимыми усилиями выбралась на божий свет и замерла у самого входа в свое логово. Людочка завороженно наблюдала за омерзительным существом, когда внезапно конечности крысы объяла мелкая дрожь, тело ее несколько раз изогнулось в предсмертных конвульсиях, и тварь околела.

Брезгливо передернув плечами, Людочка собралась было уйти, но вспомнила про цветы. Она осторожно приблизилась к норе и, стараясь не смотреть на крысиный труп, по-прежнему внушающий ей необъяснимый ужас и вполне понятное отвращение, принялась собирать оброненные растения. Она еще не успела закончить, когда внимание ее привлекло еле слышное попискивание. Людочка решила, что тварь против ожидания до сих пор жива, и вновь стремительно отскочила. Оказалось, однако, что дело вовсе не в этом, старая крыса была вполне и окончательно мертвой, мертвее не бывает, из норы же один за другим появились три крошечных крысеныша.

Тельца их, едва опушенные серыми, пока еще мягкими волосками, дрожали словно от холода, хотя погода на дворе стояла вполне себе теплая; уже не слепые, но явно совершенно беспомощные детеныши неумело косолапили на хилых, кривых ножках, тыкались мордочками в неподвижное тело старой крысы и жалобно пищали. Короче, если и не душераздирающее, то достаточно неприятное зрелище. Особенно для впечатлительных и склонных к рефлексии натур. Да и вид едва народившихся и уже обреченных на смерть маленьких существ способен тронуть любого. Даже если загодя известно, что очень скоро из очаровательных малышей вырастут весьма неприятные, зловредные и агрессивные особи. Рассадники эпизоотий и природные резервуары всяких опасных инфекций. Впрочем, сами понимаете, сказанное характерно не для одних только грызунов.