Грибная красавица(СИ) - Дорогожицкая Маргарита Сергеевна - Страница 45

• Предыдущая
• 45/48
• Следующая

Он поднял глаза и взглянул в зал.

- Прощения у всех родителей, чьих детей не смог защитить. Простите меня. У всех детей. Я прощу прощения...

Толстушка в простой одежде рядом со мной негромко всхлипнула. Как трогательно! Я презрительно скривилась и, когда он поднял глаза, показала ему язык. Ребячество, но терпеть не могу таких вот сентиментальностей. Он осуждающе покачал головой - ну просто сама праведность! - взял со стола бумаги и продолжил, читая с них:

- Прошу прощения у Максима, погибшего 15 июля 948 года. У Ирмы, погибшей 21 июня 948 года. У Лены, погибшей 13 мая 948 года. У...

- Ваща честь, я требую прекратить этот балаган! - подскочил защитник, но был остановлен взглядом судьи. Инквизитор продолжил, а я окаменела. Он зачитывал всех, чьими именами были подписаны зелья в кабинете у колдуньи. Зачем он это делает? Кому это нужно? Родителям? Да большинства нет в зале, а иным и вовсе все равно. Погибшим? Они не услышат. Суду? Или все-таки это необходимо самому инквизитору? Чтобы успокоить собственную совесть? Я сжала руки в кулаки, чувствуя, как красная пелена яростного бешенства застилает глаза. Я поступила точно также. Обезумевшая от боли и ненависти семнадцатилетняя вояжна, только что переступившая черту, чтобы уничтожить своего мучителя, я тогда захватила власть. Согнала в монастырь трясущихся от страха крестьян и дворовых, поставила перед ними связанных святош на помост и вершила свою месть. Но, перед тем как поднести факел к костру и сжечь этих лицемеров, я стала называть по памяти имена всех жертв, что погубил колдун с молчаливого согласия и одобрения этих мерзавцев. Я помнила их всех, и мне не надо было заглядывать ни в какие бумаги. Я называла имена и думала, что это освобождает меня от мучительных воспоминаний. Первая жертва - опустившийся крестьянский мужичок, его колдун убил просто и незатейливо, стукнув по голове. Свет померк в его глазах с каким-то детским удивлением на несправедливость жизни, а я впервые увидела чужую смерть так близко, что почувствовала ее гнилое дыхание. Остальные жертвы умирали долго и мучительно, и я помнила все, и многое отдала бы за то, чтобы забыть.

Я вновь чувствовала мерзкий запах обгорелой плоти и опустошение в душе, которое даже казнь продажных церковников не смогла заполнить. Словно наяву. Из носа закапала теплая кровь. Если я сорвусь здесь, прямо в зале суда, это будет означать конец всем планам. Уткнувшись носом в платок, я успела поймать взгляд инквизитора, который смотрел на меня с жалостью. Мне не хватало воздуха, а его жалость воткнулась как острый кинжал в грудь, и я теперь захлебывалась собственной злостью. Никто не смеет меня жалеть! Пусть ненавидят, боятся, презирают, что угодно, только не жалость. Я склонила голову к коленям, а толстушка успокаивающе похлопала меня по спине. Единый видит, каких усилий мне стоило, чтобы не вцепиться ей в лицо.

- ...У Катрин, погибшей 13 июля 948 года. И еще у тех детей, чьи имена не были подписаны. У тех маленьких безымянных и брошенных бродяжек. Я не смог вас спасти, но ваша смерть не останется безнаказанной, обещаю. Я сделаю все для этого. И еще раз простите.

Красавчик сел на свое место и сцепил руки в замок, аж костяшки побелели. В зале стояла оглушительная тишина. Я тщетно пыталась восстановить дыхание. Судья обратился к отцу Бульвайсу:

- Ваша речь, господин защитник.

Здоровяк вскочил и начал что-то говорить, но зал словно очнулся. Свист, осуждающие выкрики и топот. Судья пытался призвать к порядку, но отец Бульвайс вдруг резко сник и отказался от слова.

- Если стороне защиты больше нечего сказать, то суд удаляется...

- Постойте, ваша честь! - мне стоило огромных трудов поднять руку и выровнять дыхание. Я знала, что выгляжу ужасно: бледная как смерть, с запекшейся кровью на лице, полубезумные глаза. Но я должна завершить узор! - Насколько мне известно, любой может выступить в защиту обвиняемой. Я хочу воспользоваться этим правом.

Судья удивленно переспросил:

- Вы хотите выступить в защиту?

- Да, ваша честь! - сказала я и направилась к стойке свидетеля нетвердым шагом. Меня слегка пошатывало, поэтому я вцепилась руками в стойку. Дыхание сбивалось. - Я хочу просить вашей милости для обвиняемой, не лишайте ее жизни.

Зал возмущенно загудел, не понимая моего поведения. Красавчик теперь смотрел на меня с удивлением и досадой, жалость пропала, и я вновь смогла дышать ровно. Я молчала до тех пор, пока в зале не установилась тишина. Тогда я подняла глаза и со злостью продолжила:

- Посмотрите на нее. Какая она красивая и молодая. А вы... вы всего лишь презренные людишки, грязь под ее ногами, посмели ее обвинить! Ваши дети - просто кусок мяса, которым пользуются, чтобы убрать лишнюю морщинку возле глаз! Вы живете только для того, чтобы жила она! - ропот в зале усилился, с носа капнула кровь мне на рукав, и я была вынуждена замолчать, чтобы отереть ее.

- Именно так считает обвиняемая! Она не раскаялась и не осознала того, что натворила. И когда ей назначат смерть на костре, что произойдет? Она взойдет на костер, молодая, красивая, вселяющая ужас, окинет зевак на площади презрительным взором и примет смерть с гордо поднятой головой. Именно такой ее запомните вы, ваши дети, и ужас будет жить в ваших сердцах. А так не должно быть. Поэтому я, ваша честь, прошу обречь обвиняемую на жизнь и смерть. Смерть от старости. Она должна состариться, ведь именно этого она так панически боится. Посадите ее в клетку, выставьте на всеобщее обозрение на главной площади и пусть, пусть она сполна насладится старостью! Вы видели ее руки, ей пятьдесят восемь лет, так что вам не придется ждать долго. Скоро, совсем скоро ее лицо покроется морщинами, волосы поредеют, начнут выпадать зубы, обвиснет грудь. И вы, придя однажды на площадь, увидите там не ужасную и прекрасную колдунью, а всего лишь злобную ущербную старуху, которая может вызвать разве что отвращение и презрение! И страх уйдет...

Я замолчала, потом поклонилась судье и побрела на свое место, зажимая нос платком. Тишину зала нарушил истеричный смех колдуньи.

- Никогда такого не будет, поняла! Я никогда не состарюсь, я лучше себе вены перегрызу, сука!

Судья постучал молотком.

- Тишина в зале! Господин обвинитель, у вас есть что добавить?

Красавчик отрицательно покачал головой.

- Вот, держи, как и обещала, - я протянула маленький пузырек Анне, присев рядом с ее креслом во время перерыва.

Она вытянула израненную слабую руку из-под накидки и крепко вцепилась в пузырек.

- Спасибо вам за все, госпожа Хризштайн, - прошелестела несчастная. - Как скоро подействует яд?

- Минут через пять. И дождись оглашения приговора. Помни про наш уговор.

- Конечно, дождусь, - девушка слабо улыбнулась. Ее лицо не тронула страшная плесень, поэтому оно было до дрожи красиво и печально. - Теперь я могу умереть спокойно, я увижу как моя мать...

Я замерла на секунду, проклиная себя. Ненавижу утешать!

- Послушай меня внимательно. Та женщина, что сидит сейчас на скамье подсудимых, это не твоя мать. Это не та женщина, что родила тебя, кормила, заботилась, любила.... Понимаешь? Твоя мать умерла тридцать лет назад, когда сделала тот роковой выбор и стала колдуньей. Теперь там сидит проклятая тварь в ее теле, не человек, запомни это!

- Вы правда так думаете? - на глазах Анны блестели слезы. - Но почему же она так поступила? Почему выбрала колдовство?

- Она просто была слаба. - Я досадливо покачала головой, на меня внимательно смотрел инквизитор, который явно вознамерился выяснить отношения прямо сейчас. - И ты тоже слаба. Потому что выбрала смерть вместо того, чтобы жить. Мне конечно выгодно твое решение, но все же...

- Мне незачем жить, госпожа Хризштайн.

- Не выдумывай. Пока ты дышишь, всегда есть ради чего жить.

- Госпожа Хризштайн, - к нам подошел профессор Кривож. - Я могу вас попросить об одолжении?

• Предыдущая
• 45/48
• Следующая