Приваловские миллионы. Золото (сборник) - Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Страница 67

По лестнице в это время поднимались Половодовы. Привалов видел, как они остановились в дверях танцевальной залы, где их окружила целая толпа знакомых мужчин и женщин; Антонида Ивановна улыбалась направо и налево, отыскивая глазами Привалова. Когда оркестр заиграл вальс, Половодов сделал несколько туров с женой, потом сдал ее с рук на руки какому-то кавалеру, а сам, вытирая лицо платком, побрел в буфет. Заметив Привалова, он широко расставил свои длинные ноги и поднял в знак удивления плечи.

– И вы!.. – проговорил он наконец. – Мне Тонечка говорила про вас, да я не поверил… Чего вы здесь, однако, сидите, Сергей Александрыч, пойдемте лучше вниз: там встретим много знакомого народа.

– Я приду немного погодя, а теперь пойду здороваться с Антонидой Ивановной, – отвечал Привалов.

– Смотрите не надуйте! – погрозил Половодов пальцем. – А мы могли бы сочинить там премилую партийку… Кстати, вы заметили Колпакову?

– Да, «Моисей» мне показывал ее.

– Не правда ли, львица? А заметили, какой у нее овал лица? – Половодов поцеловал кончики своих пальцев и прибавил точно в свое оправдание:

– Я, собственно, член Благородного собрания, но записался сюда по необходимости: все деловой народ собирается, нельзя…

– А, наконец и вы… – протянула Антонида Ивановна, когда Привалов здоровался с ней. – Проведите меня куда-нибудь, где не так жарко и душно, как здесь…

Она смотрела на Привалова детски покорным взглядом и, подавая ему руку, тихо спросила:

– Ты на меня не сердишься?

– За что? – удивился Привалов.

Половодова обвела кругом глазами и сделала легкую гримасу.

– Ведь это кабак какой-то… – проговорила она, брезгливо подбирая правой рукой трен платья.

Она прошла в зеленую угловую комнату, где было мало огня и публика не так толкалась прямо под носом. Но едва им удалось перекинуться несколькими фразами, как показался лакей во фраке и подошел прямо к Привалову.

– Вас, Сергей Александрыч, спрашивают-с, – почтительно доложил он, перебирая в руках салфетку.

– Кто?

– Там, внизу-с… Ваш человек.

Привалов оставил Половодову и сошел вниз, где в передней действительно ждал его Ипат с письмом в руках.

– С кульером… – проговорил он, переминаясь с ноги на ногу. – Я только стал сапоги чистить, а в окно как забарсят… ей-богу!..

Привалов не слушал его и торопливо пробегал письмо, помеченное Шатровским заводом. Это писал Костя. Он получил из Петербурга известие, что дело по опеке затянется надолго, если Привалов лично не явится как можно скорее туда, чтобы сейчас же начать хлопоты в сенате. Бахарев умолял Привалова бросить все в Узле и ехать в Петербург. Это известие бросило Привалова в холодный пот: оно было уж совсем некстати…

«Ну, что?» – спросила глазами Антонида Ивановна, когда Привалов вернулся в свой уголок.

Он подал ей письмо.

– Значит, ты бросишь меня? – упавшим голосом спросила она, опуская глаза и ощипывая одной рукой какую-то оборку на своем платье.

– Тонечка, я не могу оставить это дело… Ты пойми, что от моей поездки будет зависеть участь всех заводов.

Она молчала, не поднимая головы.

– Эта поездка отнимет у меня самое большее месяц времени, – продолжал Привалов, чувствуя, как почва уходила из-под его ног.

– Неправда… Ты не вернешься! – возражала Половодова. – Я это вперед знала… Впрочем, ты знаешь – я тебя ничем не желаю стеснить… Делай так, как лучше тебе, а обо мне, пожалуйста, не заботься. Да и что такое я для тебя, если разобрать…

Антонида Ивановна горько улыбнулась и подняла свои глаза.

– Тонечка, голубчик… Что же мне делать? – взмолился Привалов. – Ну, научи…

– Я не решаюсь советовать тебе, Сергей, но на твоем месте сделала бы так: в Петербург послала бы своего поверенного, а сама осталась бы в Узле, чтобы иметь возможность следить и за заводами и за опекунами.

Привалов задумался; совет имел за себя много подкупающих обстоятельств, главное из которых Антонида Ивановна великодушно обошла молчанием, – именно, к трем причинам, которые требовали присутствия Привалова в Узле, она не прибавила самой себя. Это великодушие и эта покорность победили Привалова.

Nicolas Веревкин согласился ехать в Петербург с большим удовольствием, – раз, затем, чтобы добраться наконец до тех злачных мест, где зимуют настоящие матерые раки, а затем – ему хотелось немного встряхнуть свою засидевшуюся в провинциальной глуши натуру.

– А помните, я говорил вам про нить-то? – спрашивал Nicolas Привалова.

– Да, помню…

– Ну, вот она и выходит, значит, эта самая нить…

– Именно?

– А помните моего дядюшку, который приезжал сюда рыбку удить?.. Вот и заклевало…

– Не понимаю решительно ничего.

– И я тоже не много понимаю, но знаете, у нашего брата образуется этакий особенный нюх по части этих нитей… В самом деле, за каким чертом приезжал сюда этот дядюшка? Потом, каким ветром занесло его к Ляховскому, да еще вместе с Половодовым?.. Это, батенька, такая троица получается, что сам черт ногу переломит.

– Мне кажется, что, по французской пословице, вы ищете в супе фортепьянных струн…

– Есть, есть некоторое предчувствие… Ну, да страшен сон, но милостив Бог. Мы и дядюшку подтянем. А вы здесь донимайте, главное, Ляховского: дохнуть ему не давайте, и Половодову тоже. С ними нечего церемониться…

Таким образом, Nicolas Веревкин через три дня, закутавшись в оленью доху, летел в Петербург, а Привалов остался в Узле.

Время Привалова теперь делилось между четырьмя пунктами, где он мог встречаться с Антонидой Ивановной: в гостиной Хины, в доме Веревкиных, в клубе и, наконец, в доме Половодова. Посещения гостиной Хины и клуба были делом только печальной необходимости, потому что любовникам больше деваться было некуда; половодовский дом представлял несравненно больше удобств, но там грозила вечная опасность из каждого угла. Зато дом Веревкиных представлял все удобства, каких только можно было пожелать: Иван Яковлич играл эту зиму очень счастливо и поэтому почти совсем не показывался домой, Nicolas уехал, Алла была вполне воспитанная барышня и в качестве таковой смотрела на Привалова совсем невинными глазами как на друга дома, не больше. Сама Агриппина Филипьевна… Вообще это была самая странная женщина, которую Привалов никак не мог разгадать. Подозревала ли она что-нибудь об отношениях дочери к Привалову и если подозревала, то как вообще смотрела на связи подобного рода – ничего не было известно, и Агриппина Филипьевна неизменно оставалась все той же Агриппиной Филипьевной, какой Привалов видел ее в первый раз. С одной стороны, ему было неловко при мысли, что если она ничего не подозревает, и вдруг, в одно прекрасное утро, все раскроется… Привалову вперед делалось совестно, что он ставит эту добрую мать семейства в такое фальшивое положение. С другой стороны, он подозревал, что только благодаря мудрейшей тактике Агриппины Филипьевны все устроилось как-то само собой, и официальные визиты незаметно перешли в посещения друга дома, близкого человека, о котором и в голову никому не придет подумать что-нибудь дурное.

Странно было то, что эти частые посещения Привалова Веревкиных приводили в какое-то бешенство Хионию Алексеевну. Ей казалось, что Агриппина Филипьевна нарочно отбивает у нее жильца, тогда как по всем человеческим и божеским законам он принадлежал ей одной. Между друзьями детства готова была пробежать черная кошка, но Антонида Ивановна с прозорливостью любящей женщины постаралась потушить пожар в самом зародыше. Она несколько раз затащила к себе Хионию Алексеевну и окружила ее такими любезностями, таким вниманием, так ухаживала за нею, что Хина, несмотря на свою сорокалетнюю опытность, поддалась искушению и растаяла. А когда Антонида Ивановна намекнула ей, что вполне рассчитывает на ее скромность и постарается не остаться у нее в долгу, Хина даже прослезилась от умиления.

– Знаете, Антонида Ивановна, я всегда немножко жалела вас, – тронутым голосом говорила она. – Конечно, Александр Павлыч – муж вам, но я всегда скажу, что он гордец… Да!.. Воображаю, сколько вам приходится терпеть от его гордости.