О мышлении в медицине - Глязер Гуго - Страница 22

Пастер заразил кроликов бешенством и изъял их спинной мозг. Чтобы ослабить возбудителя, он подверг спинной мозг действию сухого воздуха; через две недели, по предположению Пастера, возбудитель должен был почти утратить свое действие. Когда он теперь ввел собаке под кожу некоторое количество этой материи, то животное осталось вполне здоровым. На другой день животному ввели вещество спинного мозга кролика, погибшего от бешенства, но подвергшееся высушиванию в течение 13 дней; на следующий день было введено вещество спинного мозга, высушивавшееся в течение 12 дней, и т. д., пока не было введено вещество кролика, погибшего от бешенства, сушившееся только один день. Можно было бы предположить, что оно сохранило свою полную токсичность, но не повредит животному, подготовленному таким образом. Предположение Пастера оправдалось: животное уже не поддавалось заражению бешенством, в то время как контрольное погибло от такого введения. На этом опыт был закончен; оставалось доказать пригодность и успешность этого метода при применении его на человеке.

Как известно, этот вопрос был решен положительно, н метод Пастера был триумфом медицины. Первым пациентом Пастера был восьмилетний мальчик Йозеф Мейстер, искусанный бешеной собакой; благодаря прививкам ребенок остался здоров; это произошло в июле 1885 г.

К этому времени благодаря Роберту Коху бактериология уже достигла огромных успехов; уже был открыт целый ряд болезнетворных бактерий; медицинская наука справляла триумф. Но, несмотря на явные успехи, находились люди, отрицавшие, что только найденные бактерии обусловливают заразные заболевания, и высказывавшие свои собственные взгляды и теории относительно инфекционных болезней и эпидемий.

Примером этого могут служить споры насчет холеры, продолжавшиеся в кругах ученых в течение ряда лет и приведшие к знаменитому опыту Петтенкофера, проглотившего бациллы холеры с целью доказать, что правильна его теория, а не находка бактериологов.

В это время эпидемии холеры не прекращались, в том числе и в Германии. На международном конгрессе в Вене в 1874 г. большинство ученых высказало мнение, что холера — контагиозная болезнь; другие отстаивали мнение, что холера сама по себе — лишь неприятная болезнь кишечника, превращающаяся в тяжелую холеру только при особых обстоятельствах.

Несмотря на вполне убедительные опыты Пасгера, еще не все ученые отказались от представления о самозарождении. Термин «самозарождение» во всяком случае был заменен термином «аутохтонное зарождение», говорилось о миазмах, якобы возникающих в воздухе и способствующих распространению болезней. Противоположных взглядов придерживались контагионисты и локалисты, говорившие о специфическом, происходящем из Индии заразном начале, которое путешественники заносят в другие страны; это заразное начало они представляли себе газообразным. Во всяком случае, также и контагионисты полагали, что заразная болезнь передается от человека к человеку — частично прямым путем, частично косвенно, через зараженную воду и т. и. Локалисты думали иначе: наличие заразного вещества они допускали, но предполагали, что к эпидемии приводят особые атмосферные условия.

Петтенкофер интересовался также и холерой, возможно, потому, что сам он в 1854 г., в 36-летнем возрасте, болел ею. Он тогда пришел к мнению, что не правильны ни миазматическая, ни контагиозная теории. Он полагал, что при распространении холеры наибольшую роль играют свойства почвы; в некоторых местностях болезнь будто бы вообще не распространяется; более глубокий и влажный слой почвы способствует возникновению эпидемии холеры быстрее и чаще, чем сухая почва. Он долго сомневался в том, понижает ли именно это обстоятельство восприимчивость отдельных людей, или же оно ослабляет зародыши болезни. Во всяком случае он предполагал, что очаги болезни находятся в почве и определяют развитие зародышей или же яда, который из последних исходит. Вследствие развития этих зародышей из почвы будто бы исчезает озон, и она, таким образом, становится болезнетворной.

Разработав свою теорию о роли почвы и придерживаясь ее, Петтенкофер пришел также к заключению, что человек не заражается от человека прямым путем; в почву зародыши болезни попадают, например, из выделений человека. Но как могут эти зародыши выйти из почвы и вызвать эпидемию? В почве, благоприятствующей гниению, будто бы развиваются миазмы холеры, т. е. газы, поднимающиеся вверх и вдыхаемые вместе с воздухом; подобным же образом следует объяснить и распространение холеры на кораблях. Позднее Петтенкофер связал свою теорию также и с уровнем почвенных вод. Как гигиенист и должностное лицо, он выпускал правила по борьбе с холерой, главным образом касавшиеся дезинфекции выделений железным купоросом, карболовой кислотой и пр. Это должно было препятствовать брожению и возникновению миазматического газа.

Тогда были введены строгие меры, ограничивавшие передвижение людей, карантин, прокалывание писем и почтовых посылок с целью окуривания их — целая система защитных мер, бесцельность которых Петтенкофер вскоре признал сам, сохранив, однако, свою теорию возникновения и распространения холеры. Эпидемии холеры, разумеется, все же вспыхивали в разных местах.

После того, как Роберт Кох открыл холерную бациллу, положение изменилось. Хотя тождество этой бациллы с возбудителем болезни не удавалось доказать экспериментально на животном, все же не было сомнений в том, что холера вызывается бациллой, найденной Кохом. Большинство ученых признало это, но не Петтенкофер, остававшийся верным своим гипотезам, подтвердить которые экспериментами он не мог. Холерная бацилла Коха, говорил он, не специфична, и даже когда ему доказывали, что ни влажная, ни сухая почва не испускает миазматических зародышей, он оставался верен своему взгляду; он произвел опыт на себе, не оправданный научно и не представлявший ценности даже для того времени, но все же принесший Петтенкоферу мировую славу. 7 октября 1892 г. он проглотил выписанную им из Гамбурга холерную культуру, чтобы доказать, что бацилла Коха не в состоянии вызвать заболевание холерой, если состояние почвы и воздуха не создает «гения эпидемии». Как известно, Петтенкофер остался здоров; у него появились лишь небольшой кишечный катар и небольшое повышение температуры; но его ассистент Эммерих, повторивший этот опыт, заболел холерой в тяжелой форме. В настоящее время теория Петтенкофера имеет только историческое значение; это лишь эпизод в истории учения об эпидемиях. Ее значение состоит все–таки в том, что она привела к дальнейшим исследованиям и к важным открытиям.

Открывшие новую эру труды и успехи бактериологов, относящиеся к последним десятилетиям XIX века, естественно, должны были отразиться на работе практических врачей и повлиять на их мышление. Нигилизм Шкоды, распространившийся из венской клиники также и в другие университеты, теперь сменился терапевтическим оптимизмом. Перед врачами открывались обоснованные надежды, полностью изменившие положение медицины.

Герман Циммерман, читая в 1871 г. вступительную лекцию в базельской клинике внутренних болезней, подчеркнул, что обязанность врача — помочь больному. Об исследованиях в физиологической лаборатории, о научных работах только ради науки он не хотел и знать. Он говорил только о больном, которому надо помогать. В стремлениях последних десятилетий он видел одну только несостоятельность причинной медицины, отказ от традиционной эмпирии. Все, что найдено физиологом в его лаборатории, а патологом при вскрытии, по мнению Циммермана, должно руководить и мышлением практического врача, чтобы помогать лечению больного и создавать новую медицину на пустом месте; время, когда врач при лечении больных руководствовался верой и инстинктом, прошло и должно быть заменено научно обоснованными действиями.

Циммерман уже видел первые признаки этого: действие лекарств было проверено химическими исследованиями и экспериментами на животных, например действие йодистого калия, хинина, хлоралгидрата и особенно наперстянки. Он смотрел также и вперед и подчеркивал значение техники в медицине, значение физиотерапии и климатологии, т. е. вспомогательных методов лечения, которые тогда только возникали.