Дерево Джошуа. Группа ликвидации - Гамильтон Дональд - Страница 45

— Это не много, — возразил я. — Видели бы вы, как я работаю, когда по-настоящему увлечен.

— И что вы теперь будете с ними делать? Вы их сейчас и проявите?

— Нет. Цветные в любом случае надо отдать в лабораторию в Стокгольме. Я сам не могу их проявить. А черно-белые я сохраню, пока не найду подходящих условий для работы, оборудование и химикаты. Возможно, в Стокгольме мне удастся арендовать на несколько часов фотолабораторию. Терпеть не могу сидеть, обливаясь потом, в гостиничном стенном шкафу. — Помолчав, я спросил: — Вы что-то должны этому Веллингтону?

Она поставила кассету на место и медленно обернулась ко мне. Все было просто и ясно. Мы уже неплохо знали друг друга. Я застукал ее и мог теперь часами задавать ей кучу дурацких вопросов, заставляя придумывать на ходу кучу столь же дурацких ответов. А в итоге — ничего. Мы будем так же стоять, глядя друг на друга, перебрасываться бессмысленными репликами, но так ничего и не выясним. Оставалось, правда, еще кое-что, что нам обоим хотелось узнать, и узнать это можно было одним-единственным способом.

— Пожалуй, нет, — медленно произнесла она. — Я бы не сказала, что должна что-то Джиму Веллингтону. А потом, все еще не сводя с меня глаз, добавила: — А ведь вы притворялись, будто я вам совсем не нравлюсь?

— Да, — ответил я. — Это правда. Притворялся. У меня было намерение иметь с вами сугубо деловые отношения.

— А это, — сказала она, шагнув ко мне, — было довольно-таки глупым намерением. Вы так не считаете?

То была Страна полуночного солнца, и хотя для этого зрелища сезон уже прошел — такое происходит только в середине лета, — темнело здесь очень поздно, а светало очень рано. Скоро на эту землю падет долгая зимняя ночь — но до этого было еще далеко. Нам показалось, что свет за окном забрезжил очень быстро.

— Мне лучше вернуться к себе в номер, милый, — сказала она.

— Не спеши, — сказал я. — Еще очень рано, да и шведы народ терпимый.

— Мне было так одиноко, милый! — Помолчав, она шепнула: — Мэтт…

— Да?

— Как, по-твоему, нам к этому относиться?

Я обдумал ее вопрос:

— Ты считаешь — сугубо с юмором?

— Да. В таком духе. А ты как хочешь?

— Не знаю. Надо подумать У меня не большой опыт в таких делах.

— Я рада. У меня, между прочим, тоже. — Помолчав, она добавила: — Полагаю, мы сможем отнестись здраво и спокойно к тому, что случилось.

— Во-во! — сказал я. — Это как раз по мне. Здраво и спокойно.

— Мэтт!

— Да?

— Как же это мерзко — то, чем мы занимаемся!

Не надо было ей так говорить. Этим было сказано все — о нас обоих. Этим она себя выдала и все испортила, а ведь как все хорошо начиналось. Мы так тщательно, так добросовестно разыгрывали свои роли: одна реплика сменялась другой, все шло без сучка без задоринки, никто из нас не пропускал своих строчек. И вдруг, точно сентиментальный дилетант, она взяла да и нарочно сорвала так хорошо начавшийся спектакль. Мы вдруг перестали быть актерами. Мы перестали быть преданными своему делу агентами, или роботами, умело действующими на той почти вымышленной территории, которая располагается на границе с реальным кровопролитием. Мы превратились в двух самых обычных голых людей, лежащих вместе в одной постели.

Я приподнял голову и взглянул на нее. Ее бледное лицо словно впечаталось в ослепительно белую подушку, а короткие темные волосы уже не были плотно зачесаны над торчащими ушками. Теперь они немного растрепались — и это ей ужасно шло. Она была чертовски симпатичная девушка — такая стройненькая, аккуратненькая. Ее обнаженные плечи здесь, в холодном номере, казались еще более нагими. Я натянул одеяло ей под подбородок.

— Да, — сказал я, — но нам незачем усугублять ситуацию.

— Мне нельзя верить, Мэтт. И не надо задавать никаких вопросов.

— Ты прямо читаешь мои мысли.

— Ну и хорошо. Замечательно, что мы так понимаем друг друга.

— Ты еще совсем зеленая, малышка, — сказал я. — Ты умненькая девочка, но ты еще совсем дилетант, поняла? Настоящий профи не стал бы все разом выкладывать, как ты только что. Профи заставила бы меня поломать голову.

— Но ведь и ты себя тоже разоблачил.

— Конечно, но ты и так обо мне все знала. Ты с самого начала все про меня знала. А вот я о тебе — нет.

— Ну, теперь ты знаешь, — сказала она, — что-то. Но что именно? — она мягко рассмеялась. — Нет, мне, правда, надо идти. Где мое платье?

— Не знаю, но вон там, на кроватной стойке, висит чей-то бюстгальтер.

— К черту бюстгальтер! Я же не на званый прием собираюсь. Только по коридору пройти несколько шагов.

Я смотрел, как она встает и зажигает свет. Она нашла платье на стуле, встряхнула его, осмотрела, надела, застегнула крючочки. Потом надела туфли. Она подошла к трюмо, осмотрела себя в зеркале и судорожно провела ладонями по волосам. Потом передумала и вернулась к кровати забрать остальные детали своего туалета.

— Мэтт!

— Да?

— Я ведь способна обвести тебя вокруг пальца, милый, и глазом не моргнуть. Тебе это известно?

— Не будь такой безжалостной, — лениво протянул я. — А то еще я испугаюсь Поройся в правом кармане брюк.

Она недоуменно взглянула на меня, взяла брюки и выполнила мою просьбу. Она нащупала в кармане какую-то мелочь и выудила нож. Я сел, взял у нее нож и выдал номер с выбрасыванием лезвия. При виде узкого тонкого клинка ее глаза на мгновение расширились.

— Будем знакомы, крошка! — сказал я. — Не обманывайся на мой счет, Лу. Если тебе известно обо мне хоть что-нибудь, ты должна знать, зачем я здесь. Теперь все карты раскрыты. Вот и все. Но от этого ничего не меняется. Не мешай мне. Мне будет неприятно сделать тебе больно.

Мы пережили мгновение откровенности, но это мгновение уже ускользало от нас. Мы уже начали перестраховываться, делая двойные ставки. Мы бодро вошли в свои новые роли обреченных любовников — этаких Ромео и Джульетты ядерного века, оказавшихся по разные стороны баррикад. Чрезмерная откровенность в такой же мере способствует лжи, как и недостаток откровенности. В ее заявлении о том, что она, мол, способна меня обвести вокруг пальца, не было никакой необходимости: она ведь уже раз предупредила меня, чтобы я ей не доверял. Когда повторяешь: «Не доверяй мне, милый!» слишком' часто, притупляется нужный эффект.

Что касается меня, то я тоже хорош: начал размахивать ножом и изрекать леденящие кровь угрозы. Смотрите: многоопытный секретный агент Хелм, с железным лбом и каменными кулачищами, поигрывает мускулами перед дамочкой, которую только что поимел…

По-моему, мы оба испытывали печаль, когда глядели друг на друга, понимая, что теряем то, чего, быть может, уже никогда не приобретем. Я резко закрыл нож и бросил его на брюки.

— Ладно, увидимся за завтраком, Мэтт, — она наклонилась ко мне, чтобы поцеловать, а я обхватил рукой ее коленки и прижал к краю кровати. — Нет-нет, я пойду, милый. Уже поздно.

— Да. Ты хоть представляешь себе, как ты выглядишь?

Она нахмурилась.

— Ты имеешь в виду волосы? Знаю — это птичье гнездо. А кто виноват?

— Нет, я имею в виду не волосы, — сказал я. Она бросила быстрый взгляд на то место, куда я смотрел, и, похоже, немного смутилась, увидев, как ее ничем не стесненные груди просматриваются сквозь облегающую тонкую шерсть. Та же картина была и в иных местах. Это было что-то: строгое черное платье из тонкой шерсти с атласной вставкой у талии, под которым явно не было ничего, кроме голого тела Лу. В прозрачной комбинации она бы выглядела куда целомудреннее.

— Ох, я и не думала, — пробормотала она смущенно. — У меня совсем непотребный вид, да?

— Совсем?

Она засмеялась и приложила черный шлейф к грудям — немного вызывающим жестом.

— Они у меня такие маленькие. Я всегда думала, что какое-нибудь животное, кроме человека… Ну, то есть, как, по-твоему, быкам больше нравятся коровы с большим выменем?