Мимоза - Кармайкл Эмили - Страница 17

Она вспомнила, как брат отказался дать ей в долг две рупии. Нет, она не станет больше нарываться на грубый отказ. «Наверное, будет довольно, если я скажу об этом Отцу», — решила она. Но прошёл полдень, наступил вечер; на ужин у них не было ни крошки, и дом был совершенно пуст: ни одной рисинки, ни одного зелёного стручка. И как раз в то время она никак не могла оставить мальчиков, чтобы пойти работать.

Тогда она посадила сыновей вокруг себя. Она всегда учила их, что Небесный Отец никогда их не оставит. Она научила их молиться. С младенчества они привыкли вставать рядом с нею на колени и вторить её простым, бесхитростным прошениям. Она учила их по-христиански благодарить Бога перед тем, как приниматься за пищу (однажды она видела, как молится перед едой её сестра). «Мы благодарили и славили Бога, когда у нас была пища, — сказала она сыновьям, голодно глядящим на неё сквозь слёзы. — Давайте же будем благодарить и славить Его, когда у нас ничего нет».

Они вместе преклонили колени. «О Боже, истинный Бог, Отец, мы поклоняемся Тебе, мы славим Тебя». И Мимоза попросила, чтобы Отец даровал им всем покой и сон.

Мальчики улеглись и заснули, но мать спать не могла. Час за часом она стояла на коленях перед своим Богом, как прежде расстелив перед ним своё сари. Наконец она вспомнила старую поговорку, которую часто слышала от отца, и заговорила:

«Если у садовника много работы, разве не может случиться такого, что он случайно позабудет полить скромный цветок? Отец, мы Твои цветы. Тебе нужно поливать целый мир, и мне кажется, что, может быть, сегодня Ты случайно позабыл про нас. Но это ничего (эти её слова звучали скорее как извинение: «Кто я такая, чтобы напоминать Тебе о таких вещах?») Неужели я стану сердиться на Тебя? Я только прошу Тебя, чтобы Ты заботился о нас, как птица заботится о своих птенцах. Собери и пригрей нас под Своими крыльями!»

Была почти полночь. Они были слишком бедны, чтобы зажигать светильник. Мальчики молились в темноте, в темноте легли спать, и все слова Мимозы — и эти, и многие другие — звучали в кромешной тьме. На юге Индии люди боятся темноты, ведь им кажется, что она полна бесовских сил. Во время холеры мне случалось ходить по неосвещённым улицам деревни Донавур, стучась в те дома, где лежали самые тяжёлые больные, и меня впускали только после осторожной минутной тишины и боязливых расспросов изнутри о том, кто пришёл. «Мы боимся бесов», — извиняющимся шёпотом поясняли мне, когда дверь, наконец, открывалась.

И вот теперь Мимоза услышала, как на полуночной улице, освещённой лишь звездами, раздался звук приближающихся шагов. Кто-то остановился у её двери.

— Сестра!

Она узнала голос и быстро открыла дверь. Перед ней на фоне бархатного, усыпанного звёздами неба стоял тот же самый двоюродный брат, который уже не раз был для неё таким благословением. Она тщательно скрывала от него своё бедственное положение, ведь он не верил в её Бога.

— У вас есть еда? У тебя есть чем кормить детей?

Что она могла ответить? Она знала, что его послал Бог, и волна радости, поднявшаяся изнутри, захлестнула её с такой силой, что она едва могла говорить. Он не забыл! Садовник не забыл про Свои малые цветы!

Но тут была задета честь её Господа Бога, а Мимоза всегда ревностно оберегала Его честь. Несколько секунд она не знала, что сказать, но потом решилась.

— Вот, смотри, — и она указала на безмятежно спящих детей. — Мы довольны и счастливы. А это главное. Это даже важнее, чем еда. Конечно, сначала дети немного поплакали, но сейчас — смотри! — они спокойно спят. Наш Бог утешил их. Разве быть спокойным и довольным не лучше, чем есть досыта?

Но двоюродный брат не хотел слышать никаких отказов.

Тогда она зажгла фитилёк, плавающий в плошке с маслом, и разбудила детей. В жёлтом свете огня изумлённые мальчики увидели медное блюдо, полное белого риса, сверху на котором вожделенной горкой красовались вкусно приправленные овощи, которых так жаждали их маленькие желудки. Двоюродный брат не мог объяснить, почему он решил придти. Он только рассказал, что никак не мог заснуть. Какой-то внутренний голос не давал ему забыться сном и настойчиво побуждал его встать и немедленно отнести Мимозе эту еду. Наконец он сдался, пошёл туда, где были сложены остатки ужина, и, наполнив доверху большое медное блюдо, отправился к ним на помощь.

Так прошли последние несколько месяцев перед тем, как нам с Мимозой суждено было встретиться вновь. Двоюродный брат всегда относился к ней щедро и по-доброму. Весь остальной мир клеймил её презрением и взирал на её невзгоды с непроницаемой жестокостью. Но уберегать мальчиков от внешних воздействий становилось всё труднее и труднее, ведь они подрастали, начинали понимать, что происходит, и задавать вопросы. Страдания и неуют разделённого пополам дома становились всё явственнее, и вся материнская любовь её сердца горела единым желанием: дать мальчикам ту возможность, которой никогда не было у неё самой; помочь им во всей полноте узнать истину о живом и святом Боге, чтобы они сами избрали Его Богом и Господом и возжелали поклоняться Ему.

Только вот как это сделать?

Она начала непрестанно молиться, и молитвы её поднимались к Небесам в течение всего хлопотного дня и не кончались даже заполночь, пусть даже Мимоза не всегда могла найти для них слова, ибо такие моления и желания, что охватили её тогда, не в силах были дожидаться подходящих слов: «Я сама — как одна сплошная молитва!»

Этого не могли не заметить люди вокруг, и однажды её брат, которому когда-то было так много дано, начал мучить её язвительными насмешками:

— Так ты думаешь, что умеешь молиться? От кого же это ты научилась? Ты ведь даже читать не умеешь, бессмысленная невежда! Да что там читать! Ты и первую букву в алфавите прочесть не сможешь! И при этом думаешь, что умеешь молиться?

И он презрительно фыркнул.

Мимоза устремила на него тоскующие глаза. Он так много знает! Ах, если бы он только согласился немного её поучить! Но такая мысль не могла даже придти ему в голову.

Но ведь это так и есть, смиренно сказала себе Мимоза. Она всего лишь неимущая женщина и совсем ничего не знает. А что если её учёный брат прав? Что если она всё это время ошибалась?

Эта мысль ядовитым кинжалом пронзила ей сердце, а злосчастный брат снова и снова вонзал его ей в душу, коварно поворачивая его в ране, и его ехидный смех раздавался по всей деревне.

«Неужели Ты обернёшься для меня неверной водой, высыхающей на солнце?» — плакало сердце несчастной женщины.

«Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя»*.

Она никогда не слышала этих слов и ничего не знала об истине, которая поддерживает ослабевающий человеческий дух. Но чудны, воистину чудны пути Господни! Он здесь, рядом с нами. Иногда Он открывается нам, иногда остаётся сокрытым, но всегда остаётся близким и никогда не отдаляется. И в ту минуту Он тоже был рядом с ней: Бог, возлюбивший человеческие души.

«Был ли Я пустынею для Тебя?»**

И тогда душа её вдруг окунулась в тепло радости, и она узнала, что Он был с ней все эти горькие годы: «Ты узнала его по книгам, — сказала она потом Звёздочке. — А я узнала Его в своих страданиях».

И это действительно было так. Мимоза вовсе не хотела сказать, что Звёздочка знала Господа только по книгам, потому что той тоже пришлось немало пострадать. Взглядом, полным почтения, она смотрела и на Звёздочку, и на Библию, и на множество книг, понимая, какие дивные сокровища познания лежат в этих чудных кладовых, куда она сама пока даже не заглядывала. «Но я знаю Его по своим страданиям». В этих трогательных и таких точных словах кроется всё, что с нею произошло.

Нет, Он не был для неё пустынею. Он утешал её в безводных и безлюдных местах. Он понимал, что никто не учил её молиться и она не знала даже первой буквы тамильского алфавита. Но разве Сам Он не научил её говорить с Собою, как мать учит своё малое дитя? И чтобы ещё раз уверить и подбодрить её, Господь ещё раз явился к ней в маленьком, но таком же благодатном чуде доброты, как тот полуночный ужин.