Студенты - Гарин-Михайловский Николай Георгиевич - Страница 28

• Предыдущая
• 28/62
• Следующая

Однажды Карташев, чтобы избавиться от неприятной и постоянной зависимости, начал настоятельно требовать двадцать пять рублей.

- У тебя теперь есть мелкие...

Шацкий замолчал, поднял брови и с соответственной интонацией спросил:

- Ты знаешь, сколько ты уже взял?

- Сорок рублей... Двадцать пять на рождество, а пятнадцать, как получу, отдам.

- А жить на что будешь?

- Не твое дело, - покраснел Карташев.

- Конечно... но дяде ты написал бы?

Карташев молчал.

- Если ты напишешь дяде, я дам тебе хоть сто рублей.

- Я не желаю больше с тобой разговаривать.

- Я должен тебе сказать, мой друг, - вспыхнул Шацкий, - что ты делаешься окончательно несносным.

Приятели поссорились.

Шацкий оделся и ушел. Перед уходом ему надо было что-то взять там, где сидел Карташев, и он, протянув руку, сухо сказал:

- Извините.

Со дня на день Карташев ждал повестки из дому, и чего бы ни дал, чтобы получить ее сегодня и, выкупив вещи, неожиданно явиться в театр и сесть в первом ряду кресел, назло Шацкому.

Но ни повестки, ни денег не было.

Пробило восемь часов. Шацкий, очевидно, в театре и теперь окончательно не придет. Надо достать денег и идти в театр, - надо без рассуждений. Висело на вешалке только осеннее пальто, которое, при общем закладе его вещей, забраковал Шацкий.

Карташев взял пальто, чтобы заложить в первой попавшейся кассе ссуд, но неожиданно встретился в передней с Корневым.

- Васька! Какими судьбами? - обрадовался Карташев.

- Да вот, к тебе. Билет на завтра в "Гугеноты" брал... Ну, думаю, чаю напьюсь.

Карташев повел Корнева к себе.

- Ты что ж сегодня не в оперетке?

Карташев весело улыбнулся.

- Я больше к Бергу не хожу.

- Вот как. Чего ж это?

- Надоело.

- Очень рад за тебя. Я никогда не мог понять этого влечения. Ну, я понимаю еще оперу, драму: там есть чем увлекаться. Но что такое оперетка? ведь это просто балаган, даже физического удовольствия нет. Я понимаю... ну тех, гусаров, им доступно все это, а ведь вы облизываетесь только...

Лица Корнева побледнело и перекосилось: он смотрел и едко и смущенно своими маленькими заплывшими глазами в глаза Карташева. Но в голосе его было столько убежденности, искренности и благорасположения в то же время, что Карташев не только не обиделся, но под впечатлением всех своих неудач ответил:

- Да, конечно.

- Ты скажи, ты был хоть раз в опере?

- Нет; да там никогда ведь билетов нет.

- Надо заранее. Я для этого сегодня и отправился. Жаль, а то бы я и тебе взял. Я, положим, имею один билет для товарища... Дать разве тебе...

- В раек? - нерешительно спросил Карташев.

- Ну, конечно... Послушай, Карташев, оставь ты холуям морочить самих себя. Право, и в райке прекрасно, а сознание, что при этом и по средствам сидишь, должно только усилить удовольствие. Я не знаю, впрочем... так моя философия, по крайней мере, говорит мне.

- Да, конечно, это важно. Что ж? Я согласен.

Корнев просидел у Карташева весь вечер. Время в разговорах летело незаметно.

- Черт его знает, - говорил Корнев, - скучная жизнь... Сегодня, как завтра, завтра, как сегодня... Я теперь перечитываю классиков...

- Мало того, что мы сами классики?

- Какие же мы сами классики? Грамматику Кюнера вызубрили...

Корнев усиленно грыз ногти, напряженно смотря перед собой.

- Глупая жизнь, - с горечью снова заговорил он. - Целый ряд вопросов... В литературе какой-то туман, недосказы, намеки и проза, проза... щедринские зайцы. Помнишь: "Сиди и дрожи, пока я тебя не съем, а может быть, ха-ха, я тебя и помилую".

- Откуда это?

- Ты, однако, ничего не читаешь... Волк зайца поймал, а есть ему не хочется, ну и говорит: сиди и дрожи. А у зайца зайчиха должна родить. Просит заяц волка отпустить его. Отпустил на честное слово.

- Ну? - заинтересовался Карташев.

- Ну, прибежал назад заяц. Сидит опять и старается и виду не подать, что вот он, заяц, слово сдержал.

Корнев опять принялся за ногти.

- Мог и не сдержать, - произнес он раздумчиво.

- Какой остроумный Щедрин!

- Да-а... Это, впрочем, не мешает тебе его не читать. Все "Рокамболей" жарите?

- Нет, надоело уж и это.

- Пора.

Пришел Шацкий.

- А-а! это вы... - небрежно ломаясь, протянул он Корневу руку в перчатке.

- Ну-с, вы собачью-то кожу снимите сперва.

Шацкий начал медленно стаскивать перчатки.

- Ну-с и что ж? Режете, потрошите и за счастье считаете, не вытирая рук, завтракать потом?

- Во-первых, не кричите.

- Я, кажется, у себя дома... а во-вторых?

- Во-вторых, оставьте нас, маленьких людей, лучше в покое.

- Понимаю...

Шацкий понюхал воздух.

- Сплетнями пахнет... успели...

Шацкий хотел сесть в кресло, но в это время Карташев, вскочив, бледный и взбешенный, бросился на него, и Шацкий, вместо того чтобы сесть, желая быстро подняться, не удержался и с креслом опрокинулся на пол.

Падение Шацкого расхолодило гнев Карташева, но Шацкий взбесился.

- Что ж ты наконец, - сказал он, поднимаясь, - окончательный разбойник?

- Молчать!..

- Ну, вот вам, извольте, - обратился Шацкий к Корневу.

- Я решительно ничего, господа, не понимаю.

- Да эта скотина воображает, что я без него тут тебе сплетничал на него...

- Об вас ни одного слова не было.

- Да и нечего говорить было, хоть бы и хотел. Что я тебе денег не дал? Во-первых, тебе на букет двадцать пять рублей дал; во-вторых, пятнадцать ты взял; в-третьих, когда ты опять попросил, я только и сказал, чтобы ты опять дяде написал...

Карташев стоял растерянный, сконфуженный и не смотрел на Корнева.

- Я сам отказался, во-первых, от твоих денег, а во-вторых, я сказал тебе, что отдам деньги не сегодня-завтра.

- Только пятнадцать.

- Все сорок.

- Это новость...

- Ну, так вот знай; а в-третьих, с получением денег я от тебя уезжаю.

- Не удерживаю.

- Тоже идиот и я был... с таким господином связаться.

- Я думаю, теперь, когда между нами все кончено, можно бы и не ругаться?

- Ну, мне пора, - поднялся Корнев и, не смотря на Шацкого и Карташева, стал прощаться.

- Прощайте, прощайте, доктор, - говорил Шацкий таким тоном, как будто ничего не произошло.

• Предыдущая
• 28/62
• Следующая