Насилие и священное - Жирар Рене - Страница 87

Ритуальная мысль не только ищет среди живых существ наименее непригодные к поставке ритуальных жертв категории; она различными способами вмешивается, чтобы приспособить эти жертвы к представлениям, какие у нее есть об изначальной жертве, и чтобы тем самым увеличить их эффективность в плане катартического действия. Все, что относится к этому типу вмешательства, мы называем жертвенной подготовкой. Здесь это выражение имеет более широкий, нежели обычно, смысл; наша «жертвенная подготовка» не всегда ограничена ритуальными действиями, непосредственно предшествующими закланию.

Жертва должна принадлежать одновременно и внутреннему и внешнему. Поскольку между внешним и внутренним нет идеально промежуточной категории, то всякое существо, выбранное для жертвоприношения, всегда до известной степени будет лишено того или иного из противоречивых качеств, которые от нее требуются; она всегда будет ущербной — либо с внешней, либо с внутренней точки зрения, никогда с обеих сразу. Задача всегда та же: сделать жертву полностью пригодной для жертвоприношения. Поэтому жертвенная подготовка в широком смысле предстает в двух весьма несхожих формах: первая пытается сделать жертву более внешней, то есть пропитать священным жертву, слишком включенную в общину; вторая, напротив, пытается теснее включить в общину жертву, слишком постороннюю.

Священный король иллюстрирует первый тип подготовки. Одно то, что его выбрали королем, еще не делает из будущей жертвы чудовищного двойника, которого он должен воплотить. И, чтобы устранить имеющийся в нем избыток человеческого, чтобы удалить его от общины, его заставляют совершить инцест и пропитаться пагубным священным во всех мыслимых формах. По завершении подготовки король обладает одновременно и включенностью, и посторонностью, делающими из него священного монстра, описанного выше.

Чтобы получить аналогичный результат, когда жертва грешит избытком не включенности, а посторонности, нужно прибегнуть к обратному методу. Жертвоприношение скота у динка, как оно описано у Годфри Линхардта, прекрасно иллюстрирует второй тип жертвенной подготовки.

Динка никогда не приносят в жертву животное сразу после того, как выберут его из стада. Его выбирают заранее, изолируют от других животных, помещают в особое место рядом с человеческим жилищем. Недоуздок, которым его привязывают, используется только для жертвенных животных. Над ним произносят заклинания, приближающие его к общине, теснее его в нее включающие. В начале нашей работы мы упоминали о заклинаниях того же типа, которые полностью уподобляют жертву человеку.

Одним словом, ясно, что близость, и сама по себе замечательная, какая даже в обычное время существует между динка и их скотом, еще не кажется достаточной, чтобы оправдать жертвоприношение. Нужно усилить отождествление между человеком и животным, чтобы последнее могло сыграть роль изначального изгнанника, чтобы оно смогло притянуть к себе взаимные распри, чтобы все члены общины, одним словом, смогли увидеть в нем, перед финальной метаморфозой в «весьма святую вещь», достойный объект озлобления.

В жертвенную подготовку, как мы видим, входят очень разные действия, иногда диаметрально противоположные, но всегда идеально соответствующие поставленной цели; с непогрешимым чутьем религиозная мысль идет к этой цели; она, сама того не ведая, реализует все условия катартической эффективности. Она всегда пытается всего лишь с максимальной точностью воспроизвести учредительное насилие. Она пытается найти или, при необходимости, сформировать жертву, максимально похожую на то двойственное существо, которое она, мысль, увидела в изначальной жертве. Таким образом, модель, которую она имитирует, — не настоящая модель; это модель, преображенная опытом чудовищного двойника, и этот элемент преображенности, это изначальное различие направляет любую религиозную мысль к жертвам, достаточно отличным от изначальной жертвы — по природе ли, в силу подготовки ли, — чтобы отличить, сместить ритуальное жертвоприношение по отношению к изначальному коллективному насилию, придав тем самым поминальному обряду катартическую силу, пропорциональную нуждам общества, в котором он должен функционировать.

Нужно отметить это замечательное соответствие. Мы снова констатируем, что религиозное непонимание есть не что иное, как вполне реальная зашита, которую обеспечивает обществам ритуальное жертвоприношение и религия вообще.

Проведенный в предыдущей главе анализ позволит включить в нашу общую гипотезу ритуальные формы, которые нередко считаются «аномальными» по причине их жестокости, но на самом деле в отсутствие учредительного насилия они необъяснимы не больше и не меньше, чем все прочие формы, а в его свете прекрасно объясняются. Наш второй тип жертвенной подготовки, то есть включение в общину жертвы, по природе ей слишком посторонней, открывает легкий доступ к самой знаменитой и самой зрелищной форме ритуального каннибализма, которую практикуют тупинамба — народ, живущий на северо-западном побережье Бразилии.

Каннибализм тупинамба известен по текстам европейских наблюдателей, прокомментированных Альфредом Метро в книге «Индейские религии и магии Южной Америки». Я затрону лишь те пункты, которые непосредственно касаются моей интерпретации; в остальном я отсылаю читателей к этой книге и к более раннему сочинению того же автора — «Религия тупинамба и ее отношение к религиям других племен тупи-гварини»[101].

Известно, что в литературе и мысли современного Запада тупинамба обладают особым патентом на благородство. Два индейца, о встрече с которыми Монтень упоминает в знаменитой главе «Опытов», принадлежали к этому народу. То есть именно тупинамба позировали для самого знаменитого — до XVIII века — портрета «доброго дикаря», судьба которого в уже долгой истории западного гуманизма хорошо известна.

Неотделимый от эндемической войны между племенами, пожирающими всех врагов, каких удается раздобыть, каннибализм тупинамба принимает две весьма различные формы. Убитого в бою врага съедают на месте, без дальнейших церемоний. За пределами общины и ее законов для обрядов нет места; безраздельно царствует обезразличенное насилие.

Собственно ритуальный каннибализм относится только к врагам, приведенным в деревню живыми. Эти пленники проводят долгие месяцы, иногда — годы, в общении с теми, кто в конце концов их съест. Они участвуют в занятиях племени, в его повседневной жизни, женятся на его женщинах; одним словом, со своими будущими жрецами — поскольку, как мы увидим, речь идет именно о жертвоприношении — они завязывают почти такие же отношения, какие существуют внутри самого племени.

С пленником обращаются двойственным, противоречивым образом. В иные моменты его уважают, даже почитают; домогаются его сексуальных милостей. В другие — его оскорбляют, относятся презрительно, подвергают насилию.

Незадолго до назначенной даты смерти пленнику устраивают ритуальное бегство. Несчастного быстро ловят и впервые обвязывают лодыжки толстой веревкой. Хозяин прекращает его кормить. Добывать пищу он вынужден воровством. Один из авторов, которых комментирует Метро, утверждает, что у пленника «все это время была свобода драться, бить, воровать куриц, гусей и прочие вещи и творить сколько мог дурного, чтобы отомстить за свою смерть, и никто ему не препятствовал». Одним словом, будущую жертву поощряют к незаконным действиям, обрекают на прегрешения. Большинство современных наблюдателей единогласно признают, что на этой стадии цель всего процесса — метаморфоза пленника в «козла отпущения».

Вот как Фрэнсис Хаксли резюмирует разнообразные роли и удел пленника: