Канал Грез - Бэнкс Иэн М. - Страница 48

• Предыдущая
• 48/55
• Следующая

Жизнь не богата экзотикой, иногда поневоле обрадуешься даже неприятностям. Она поставила на стол локти, подперла голову рукой и стала изучать в окне собственное отражение.

Она была рада этой задержке. Иногда дела идут слишком гладко.

Это был своего рода тайм-аут, когда можно просто посидеть и подумать; на то, чтобы сесть и подумать, никогда не остается времени. Вся ее жизнь была распланирована, каждый месяц, неделя, день и даже час были расписаны по минутам в соответствии с той или иной функцией, они были наполнены обязанностями; некоторая же часть ее жизни, напротив, оставалась совершенно пустой – та, что не была связана с музыкой и предназначалась для друзей, для того, чтобы расслабиться и отдохнуть. Отдых. Большинству ее знакомых это понятие было, можно сказать, вообще незнакомо, но Хисако постоянно находила для отдыха дни и даже недели, не понимая, как люди могут обходиться почти без выходных. Она получала от своей работы огромнейшее наслаждение, но иногда ей требовалось от нее отдохнуть.

Как бы там ни было, но эта задержка в поезде, застрявшем в туннеле под морским дном, в то время когда где-то наверху рокочут волны, с которых штормовой ветер срывает брызги, была своего рода призом, подарком судьбы. Нежданно-негаданно у нее появился шанс взглянуть на свою жизнь со стороны и спокойно подумать. Она чувствовала, что ей это просто необходимо.

Санаэ Наритоми хотел на ней жениться.

Вода была теплой; попав под одежду, она нагрелась до температуры тела. Хисако чувствовала себя достаточно сильной, чтобы плыть так часами, для нее это был практически отдых. Двое боевиков, которые поднялись на судно, вышли на палубу и, встретившись, нервно замерли у леера; испанских слов, тем более на таком расстоянии, она не понимала, но по голосам можно было догадаться, что они потрясены и разозлены. Снова и снова она слышала слово «muerto». Она знала, что это значит, вполне могла понять. Muerto, muerto, muerto, muerto, muerto, muerto, muerto, muerto.

Небольшой пожар на понтоне постепенно совсем угас. Боевики присоединились к своим товарищам на катамаране и повернули лодку обратно к «Ле Серклю»; она последовала за ними.

Ей предстоял заплыв на длинную дистанцию.

Они встретились на банкете, который оркестр устраивал в честь его возвращения в Японию после десяти почти беспрерывных лет в Европе; сначала он там учился, потом сочинял музыку и дирижировал, затем настал вдруг его звездный час и он сделался знаменитостью – парижской, европейской, всемирной. Его портрет на обложке «Ньюсуика»; всевозможные приглашения; телевизионные передачи; фильм о его поездке с оркестром Халле[57] по Советскому Союзу вышел на удивление занимательным, был тепло встречен критикой и получил приз в Каннах, а также принес немалые деньги, будучи выпущен в прокат; встречи со звездами и моделями, серия рекламных роликов с рекламой дорогого парижского одеколона. Плюс огромнейшая работа; коллеги-дирижеры только качали головами: молодость молодостью, но он быстро сгорит.

Она видела обложку «Ньюсуика». Сан, как его решили прозвать гайдзины, даже выглядел словно кинозвезда. Буйная шевелюра черных, как вороново крыло, длинных кудрей – наследие его евразийской матери, – обрамляющая выразительное лицо, бледное и хищноватое; редкая фотография без улыбки, усмешки, ухмылки. Если же он не улыбался, то источал романтическую мечтательность. Тогда ему только-только исполнилось тридцать, но выглядел он еще моложе. «Ньюсуик» заработал хорошие деньги на его портрете, ради которого многие девчонки посрывали со стен своих спален плакаты поп-звезд, чтобы вместо них повесить портрет Сана, улыбающегося немного исподлобья одновременно дерзкой и застенчивой улыбкой и глядящего на них из-под свесившейся на глаза густой челки.

Она была неприятно поражена. Его концерты, которые она слышала, были хороши; они были полны огня и драматизма и в то же время не казались вызывающими, при всем новаторстве в них чувствовалось уважение к исполнительской традиции. Да, конечно, дирижировать он умел, но к чему все остальное? Такая вызывающая самореклама казалась вульгарной, эгоцентричной. Еще не получив приглашения, она заранее решила, что не пойдет на банкет. Большинство музыкантов из оркестра, кроме разве что нескольких стариков, которых не вдохновила эта идея, горели желанием встретиться с ним, но она не входила в их число, она не собиралась идти на поклон к этому вундеркинду. Тридцать, думала она, совсем мальчишка! Она внезапно вспомнила то время, когда тридцать лет казались ей старостью. И вот уже ей тридцать шесть, но до сих пор она не ощущала себя старой.

Потом она подумала, что ведь пошла бы, будь это не он, а кто-то еще; к тому же на банкете собирался быть один музыкальный критик, который недавно вернулся из Штатов и к которому она уже давно с интересом присматривалась, а тут как раз будет возможность с ним поговорить. Она пойдет, но не будет просить, чтобы ее представили этому мальчику с журнальных обложек. Она перерыла половину своего гардероба, прежде чем нашла то, что надо: не слишком просто, но и не настолько броско, чтобы можно было сказать, будто она хочет обратить на себя внимание этой звезды. Черный костюм западного покроя, жакет довольно короткий, как у танцовщиц фламенко, узкая юбка со скромным разрезом, скорее для удобства, чем для привлечения внимания. Белая шелковая блузка и гладкие черные чулки; черные туфли без каблука, так как журналист невысокого роста.

Она пришла попозже, на тот случай, если вначале была предусмотрена какая-то официальная часть. Журналист был сильно простужен и сразу ушел, она едва успела обменяться с ним любезностями и проверить, не пришел ли он сюда с кем-нибудь еще. Она чуть было не ушла вслед за журналистом, но осталась.

Побродила в толпе, чем-то угостилась в буфете, поговорила с разными людьми. Она решила вернуться домой и почитать книжку, как только кто-нибудь начнет приставать со скучными разговорами.

Когда она отходила от буфета, держа в руке маленькую бумажную тарелочку, ей поклонился господин Окамото. Рядом с ним, улыбаясь ей ослепительной улыбкой, стоял Санаэ Наритоми, одетый, как она подумала, на манер шулера с берегов Миссисипи. Он протянул ей длинную белую руку, в то время как Окамото сказал:

– Наритоми-сан просил меня представить его вам…

Она взяла тарелку в другую руку. Он пожал ей руку и поклонился:

– Спасибо, господин Окамото. Госпожа Онода, я уже несколько лет мечтал познакомиться с вами. У меня есть все ваши записи.

Он сверкнул белозубой улыбкой, совершенно естественным жестом откинул назад волосы, с непринужденным «Разрешите?» взял с ее тарелки кусочек лосося и отправил себе в рот; она даже не заметила, как ушел господин Окамото.

– Вкуснотища! – сказал Наритоми. – М-м-м. Надеюсь, мы сможем вместе поработать. Я бы счел это за честь.

– Ну, – неуверенно сказала она, отставив тарелку на стол у себя за спиной, но тут же забрав ее обратно из страха показаться невежливой – вдруг он подумает, что она отставила тарелку только для того, чтобы он больше с нее ничего не взял.

Ее бросило в жар.

– Ну, – снова сказала она, чувствуя себя такой косноязычной дурочкой, какими, вероятно, всегда делались женщины, разговаривая с ним. – Я ведь играю в оркестре. И раз уж вы будете с нами гастролировать, мы обязательно будем вместе играть.

– Не то, – щелкнул он пальцами и быстро покачал головой. – Я имел в виду более тесное сотрудничество. Я бы счел за честь как-нибудь выступить вашим аккомпаниатором; и у меня есть несколько пьес… они, возможно, не так уж хороши, может быть, ненамного лучше моей чисто дилетантской игры на рояле… – Она слышала его чисто дилетантскую игру на рояле; он вполне бы мог сделать карьеру концертного пианиста, если бы не избрал стезю дирижера. – Но я бы был просто… – Он покачал головой и порывисто стиснул ладони. Интересно, подумала она, чем это от него пахнет; уж не тем ли самым одеколоном, который он рекламирует? – …Я был бы в восторге, если бы их сыграли вы. Я всегда любил виолончель, особенно ваше исполнение. Нет, совершенно серьезно! Я действительно надеюсь, что вы сделаете это для меня. Но что ж это я! – Он хлопнул себя по лбу, сам усмехнувшись театральности своего жеста. – Не стоило мне так пускаться с места в карьер, да? Как же я забыл, что нужно было начать со светской болтовни, так ведь? Надо было вас сперва умаслить, смутить комплиментами, потом сказать, как я рад, что вернулся в Японию, и что, мол, да, я очень хорошо долетел, да, я сам пользуюсь теми вещами, которые рекламирую на телевидении, и ни один гайдзин на самом деле не… но сейчас я, кажется, слишком уж заболтался, да? Это от нервности. А знаете, эта лососина действительно очень вкусная, вы не возражаете?..

• Предыдущая
• 48/55
• Следующая